Эмиль Габорио - Рабы Парижа Страница 15

— Стало быть, вы действительно хотите мне сообщить что-то очень серьезное?

— Возможно. Видите ли, если кому-то выгодно притворяться идиотом, а на самом деле он владеет определенными доказательствами…

— Так что из этого следует, доктор?

— Только то, что вам не следует отвергать некоторых услуг, потому что я связан с человеком, который, к сожалению может иметь над вами огромную власть вследствие того, что владеет вашими тайнами.

Графиня расхохоталась.

— Нет, доктор, ваша торжественная физиономия и этот зловещий тон способны уморить меня со смеху!

"Ба, — подумал доктор, — для того, чтобы это было правдой, ты, милая моя, слишком громко смеешься. Пожалуй, Батистен прав, нужно быть осторожнее." — Затем он продолжал уже вслух:

— Дай Бог, графиня, чтобы ваш смех имел основания. Позвольте вам напомнить ваши собственные слова, что доктора и духовники имеют право на семейные тайны. Но докторам следует доверять все-таки больше, так как они, как ни взгляните, все-таки ближе к реальной жизни.

— Вы забыли прибавить, что доктора, так же, как и священнослужители, склонны читать проповеди и нравоучения.

На этот раз графиня постаралась смягчить свой ответ забавной гримаской. Но Ортебиз даже не улыбнулся в ответ. Напротив — произнес сухо и совершенно серьезно:

— Тем лучше, если я кажусь вам забавным, пусть это будет бальзамом для вашей израненной души, хотя вы и отрицаете эти раны.

— Не надо беспокоиться обо мне, доктор.

— В таком случае я начинаю. Помните ли вы, графиня, молодого человека, который в первые годы вашего замужества играл столь блестящую роль в свете и пользовался при этом такой завидной репутацией в Париже, словом, я говорю о маркизе Жорже Круазеноа…

Графиня Мюсидан, уставившись в потолок, усиленно делала вид, что напряженно вспоминает что-то.

— Вы говорите: Жорж Круазеноа? Нет, при всем желании не могу припомнить…

— Это тот самый Круазеноа, графиня, у которого есть брат Генрих, а его вы не можете не знать, так как я сам видел его танцующим на балу с мадемуазель Сабиной.

— Ах, да, теперь я точно что-то припоминаю…

— История с Жоржем Круазеноа в свое время наделала много шума и чуть было не привела к смене кабинета министров. С тех пор прошло уже больше двадцати лет…

— Что-то подобное я припоминаю…

— В последний раз перед исчезновением его видели в одной из парижских кофеен обедающим в кругу нескольких друзей. Рассказывают, что к девяти часам он поспешно встал и на вопрос, увидятся ли с ним вечером, ответил, чтобы на него не рассчитывали. После его ухода все решили, что у него свидание…

— Почему же они так решили?

— Да просто потому, что он был одет изысканнее, чем обычно. Впрочем, это уже не важно. Важно другое — с тех пор его никто никогда не встречал… Дня три это казалось весьма странным, но через неделю забеспокоились…

— Послушайте, доктор, к чему эти воспоминания, нельзя ли о деле?

— Извольте. Друзья Круазеноа начали его поиски, заявили даже в полицию. На ноги подняли всю префектуру. Первое, что пришло в голову, — самоубийство. Но его дела были в порядке, он был весел, богат… Так что мысль о самоубийстве сменилась мыслью о преступлении. Однако все поиски ничего не дали. Круазеноа исчез, как исчезают сказочные герои…

Графиня подавила нервный зевок, а доктор продолжал:

— Но в одно прекрасное утро один из его друзей вдруг получает письмо из Каира, в котором Жорж его уверяет, что, бросив парижскую жизнь, он решил заняться научными изысканиями в Африке. Разумеется, письму этому никто не поверил, хотя бы потому, что все знали: у Жоржа с собой не было денег, а со счетов ничего не снималось. Разумеется, немедленно были посланы в Каир сыщики, но никаких следов таинственного беглеца и там обнаружено не было. До сих пор…

Доктор нарочно говорил медленно, но графиня застыла словно бронзовое изваяние.

— Ну и чем это все кончилось? — небрежным тоном спросила она.

Прежде, чем ответить на этот вопрос, Ортебиз постарался поймать взгляд графини и, когда ему это удалось, сказал:

— Вчера поутру ко мне зашел один человек, который заявляет, что знает настоящую причину исчезновения маркиза.

Однако графиня упорно не желала замечать намеков доктора. Заливаясь смехом, она отвечала:

— Вы рассказываете какие-то удивительные вещи, друг мой! Ваш знакомый через меня хочет узнать, где находится маркиз? Увы, я так же, как и все остальные, не имею никакого понятия об этом! По-моему, если полиция отказалась от этого дела, лучше всего вам направиться к гадалке, — насмешливо закончила графиня.

— Ну, что ж, — произнес Ортебиз с видом человека, свалившего с себя тяжелую ношу, — в таком случае я рад, что для вас и для меня тоже все так благополучно завершилось.

— Прекрасно. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто этот дерзкий негодяй, который смеет каким-то образом связывать мое имя с этой непонятной историей?

— Зачем вам это? — грустно спросил Ортебиз, — ведь он, видимо, посмеялся не над вами, а надо мной. Я рисковал навсегда лишиться вашего расположения. Но, если бы вы захотели, графиня, я готов даже подать в суд на него…

— Ну, об этом следовало бы еще хорошенько подумать, так как история может получить нежелательную огласку и над вами же смеяться будут… Скажите мне только имя этого болтуна, вполне возможно, что я его знаю!

— Вы, графиня?! Нет, этого не может быть! Он слишком далек от вас, это старик, служащий привратником в церкви, я как-то лечил его. Зовут его — Тантен.

— Тантен?

— Да, надо думать, что скорее это и не имя даже, а так, прозвище, данное ему в насмешку, ибо этот старикашка являет собой сочетание самой страшной нищеты в сочетании с философией цинизма. Я подумал, а не служит ли он орудием в чьих-то руках?

В ответ на это графиня заметила, что доктор — трус и легковерен, как ребенок.

— Вы наговорили мне столько угроз, столь ясно намекали на какие-то неопровержимые доказательства, обвиняющие меня…

— Простите, графиня, но все это со слов старого Тантена, — перебил ее Ортебиз, опуская голову, — он прямо сказал мне: "Графиня Мюсидан знает судьбу маркиза Жоржа, что явствует из писем, которые она получала, как от самого маркиза, так и от герцога Шандоса".

На этот раз стрела попала в цель.

— Из писем, которые я получала? Кто читал мои письма? — взгляд ее помутнел, губы дрожали.

— Все тот же проклятый Тантен, — вроде бы испуганно, отвечал Ортебиз со слезами на глазах, — он говорит, что эти письма находятся в его руках.

— О, Боже! — и графиня стремительно кинулась из гостиной.

— М-да, рыбка клюнула, — еле слышно проговорил Ортебиз, подойдя к окну и барабаня пальцами по стеклу. — Ну, Маскаро! Сколько пользы мог бы он принести людям, займись чем-нибудь полезным! Такова наша судьба. Двадцать пять лет подобной жизни… Нет, редко, конечно, но выдаются дни, когда мне кажется, что я плачу слишком дорогую цену за свой комфорт, не говоря уже о том…

При этом он задумчиво вертел в руках свой золотой медальон.

— Не говоря уже о том, что в один, далеко не прекрасный день, все наши дела могут открыться и что за конец ожидает нас тогда…

Тут в гостиную опять вошла графиня.

— У меня их украли, — произнесла она с отчаянием, едва успев войти в дверь.

— Что у вас украли, графиня? — осведомился Ортебиз.

— Мои письма! И совершенно непонятно, как могло это произойти, если они были спрятаны в железный ящик с потайным замком, а ключ находится только у меня! Следовательно, и обвинять мне практически некого…

— Стало быть, все-таки Тантен говорил правду? — печально спросил Ортебиз.

— Чистую правду, — отвечала графиня, — и с этой минуты я действительно знаю, что есть люди, которые могут распоряжаться моей волей, желаниями и у меня нет никакой возможности противостоять им! — Сказав это, она закрыла лицо руками. То был последний остаток гордости сломленной женщины, не желавшей иметь свидетелей своего отчаяния.

— Стало быть, эти письма могут быть обвинением против вас?

— Еще бы, я погибла теперь! Тогда я чувствовала только страшную отчаянную ненависть. Все то, что я готовила к отмщению, обратилось против меня! Я вырыла пропасть, чтобы столкнуть туда своих врагов — и вот лечу в нее сама!

Ортебиз не мешал излияниям графини.

— Я скорее умру, чем переживу ту минуту, когда эти письма попадут в руки моего мужа. Бедный Октав! Как поздно я тебя оценила! Он и без того столько страдал из-за меня. Говорите, доктор, они, наверное, хотят денег, те, кто послал вас, сколько они хотят?

Доктор сделал отрицательный жест.

— Нет? Стало быть, они просто хотят погубить меня, говорите же скорей!

Наедине со своей совестью Ортебиз гнушался своего ремесла, но когда он был уже в деле, да еще если шла крупная игра, он становился безжалостным по отношению к своим жертвам.