Александра Авророва - Шутка с ядом пополам Страница 15

Андрей вздохнул.

— Там Кристинка. Это лаборантка наша. Плачет, по-моему. Я заглянул, и вот теперь не знаю… То ли утешать, то ли лучше не трогать. Теперь стою, как дурак. Мы можем зайти в аудиторию, вот сюда.

Что они и сделали. Игорь Витальевич почему-то не знал, с какого вопроса разумнее начать, а лицо собеседника выражало такую готовность помочь, что в результате начать решил с главного.

— Вы ведь хорошо знали вашего научного руководителя, Андрей? Я имею в виду, как человека.

— Ну… это как посмотреть. В чем-то, наверное, хорошо, а в чем-то не очень. Я имею в виду, мы общались очень много, кроме последнего года, конечно, но на какие-то личные темы особо не говорили.

— А почему кроме последнего года?

— А я стажировался в Штатах. Владимир Дмитриевич приезжал туда на месяц, а остальное время нам приходилось переписываться по мылу.

— По… по чему?

— По электронной почте, — не выдержав, засмеялся Андрей. Он сделал это так заразительно, что и Талызин улыбнулся. — E-mail, правильно? Вот мы и говорим — по мылу.

— Понятно. В любом случае, у вас наверняка есть собственное мнение о характере Бекетова. Скажите, его самоубийство — оно вписывается в характер?

Петренко, вскинув полные изумления глаза, выпалил:

— Так что, Женька как бы прав?

— В чем прав и какой Женька? — осведомился следователь.

— Да Женька Гуревич. Если вы расспрашиваете учеников, то с ним-то обязательно должны поговорить. Они с Бекетовым весь последний год колбасились. Владимир Дмитриевич даже в Штаты его с собой брал, это чудо в перьях.

На последней фразе Андрей снова весело улыбнулся.

— Чудо в перьях? — Талызин тоже не сдержал улыбки.

— Ну, когда с ним поговорите, поймете! — махнул рукой Петренко. — Нет, он жутко умный парень, только очень смешной. Хотя не помню, может, в восемнадцать я был еще покруче. На первом курсе думаешь, ты единственный в мире гений, на пятом — нет на свете большего дурака, а в аспирантуре потихоньку понимаешь, кто же ты на самом деле. Ох, бедный Женька!

Петренко вздохнул, оживление спало. Вот уж, типичный холерик!

— Почему бедный?

— А что ему теперь делать? С кем он будет работать? Некипелов его к себе не возьмет, а если возьмет, будет так бить по мордасам — мало не покажется. У Панина кишка тонка Женьку выдержать. А больше у нас никто этой тематикой не занимается. Конечно, ученики Владимира Дмитриевича есть в других институтах, Женька может поискать руководителя там, но сомневаюсь… Или сменить тематику. В его возрасте это еще не поздно, он только начинает. Наверное, так ему и придется сделать. Только радости в этом мало.

— А в каком это смысле Некипелов будет бить его по мордасам? — заинтересовался Игорь Витальевич.

— Ну, не физически, конечно, — хмыкнул Андрей. — Некипелов, он совсем другой. Я имею в виду, он и Бекетов — это две большие разницы. Бекетов дает полную свободу. Главное, вкалывай день и ночь, не давай себе поблажки, а какой именно задачей заниматься, в каком ключе ее трактовать — выбирай сам. Он легко подстроится к твоему стилю и поможет.

— Наверное, это очень хорошо?

— Да, хотя не каждый выдержит. Владимир Дмитриевич, он не прощает халтуры. Я вот в Штатах, честно говоря, немного расслабился. Нет, расслабиться мне он, конечно, не дал, и по мнению штатников, я пахал, как псих ненормальный. Но когда рядом Владимир Дмитриевич, ты в таком тонусе… как под допингом. А тут… короче, вот вернулся и даже мандражировал немного — сумею ли снова войти в струю. Но сумел, все в порядке. То есть, — голос собеседника упал, — все было в порядке. А теперь… Вы, наверное, подумаете — во поколение выросло бесчувственное! Человек умер, а они все о себе. Меня мать вечно за это пилит. Мол, раз ты такой эгоист, так хотя бы молчи, перед людьми не позорься. А у меня защита на носу, и как я теперь… в ученом совете знаете, какие бобры есть… слова поперек не скажут, а черный шар теперь кинут. Во, блин!

Словоохотливый Петренко мотнул головой, словно физически прогоняя неприятные мысли. Талызин вовсе не собирался осуждать его за здоровый эгоизм. Было б странно, если бы парень, рассуждая о случившемся, забыл о собственной судьбе, а излишняя откровенность — отнюдь не худший недостаток.

— Но вас, судя по всему, взял бы к себе Некипелов.

— А? Ну, теперь-то уже поздно. Диссер написан, и по науке я в руководителе не нуждаюсь. Спасибо Владимиру Дмитриевичу, вывел меня на стезю, а дальше я могу работать самостоятельно. Конечно, с ним было бы лучше, но…

— Так все-таки, почему бы Гуревичу не поладить с Некипеловым?

— Да потому, что Женька — чудо в перьях, а Сергей Михайлович этого терпеть не станет. Тут либо ломайся под шефа, либо рули мимо. Зато у Некипелова все по-западному. Вот фронт работ, вот часы работ, вот лаборатория, вот оплата. Сделал дело — гуляй смело. День и ночь пахать никто не заставляет. Его ученики, они довольны.

Разговор ушел куда-то в сторону, поэтому Талызин повторил:

— Так самоубийство Бекетова вписывается в его характер?

— Ну… честное слово, я не знаю, как ответить! — с искренним недоумением пожал плечами Андрей. — Я ничего не понимаю в характерах. Люди, они такие странные. Я часто им удивляюсь.

— Но известие о самоубийстве вас удивило?

— Потрясло. Я ушам своим не поверил! Прихожу вчера в универ, а там все гудят. Я им говорю — врете. Я во вторник его видел, и все у него было о кей. Знаете, про Бекетова почему-то любят сплетничать, вот я и не поверил. А потом увидел Панина, и он подтвердил. Меня как обухом по голове ударило! А потом вспомнил этот тост дурацкий, и думаю — ну, ты, Андрюха, в своем репертуаре!

Петренко мрачно засопел и отвернулся.

— И что за тост?

— Ну, так вы знаете наверняка. Ваш мужик, он вчера про это спрашивал.

— И все-таки я хотел бы услышать. И про то, как все на это среагировали.

— Хорошо. Ну, Владимир Дмитриевич, он вдруг сказал… Это было во вторник, мы на кафедре отмечали его юбилей. Не официально, а так. Вот. Как-то там сразу было довольно мрачно, не знаю, почему. И вот он говорит: «Мне пятьдесят, в этом возрасте интеллект деградирует, а я этого не хочу. Лучше уж покончить с собой, тем более, у нас тут есть яд». И показал пробирку.

— Это его точные слова? — осведомился Талызин.

— Господи, да нет, конечно! Я же не записывал. Это смысл был такой. Я, конечно, удивился, но решил, что он парит.

— Что?

— Ну, стебается. Шутит то есть.

— А для Бекетова были характерны подобные шутки?

— Да что вы! Нет. Просто… ох! У меня такой характер, я никогда не верю в плохое. Мама говорит — неисправимый оптимист. У меня плохое как-то пропускается мимо ушей или забывается. Вот я и не поверил. Дурак, да? Надо было как-то утешить человека, а я молчал, как козел. Вот оно и вышло.

— А что, слова о деградации интеллекта Бекетова были правдой?

— Ну… в тот момент мне казалось, что нет, а теперь… когда это уже случилось… Понимаете, он и в пятьдесят очень умный, уж всяко поумнее большинства. Но он-то сравнивал не с ними, а собой! А по сравнению с собой… вот мы год почти не общались, и мне это видно. Да, его уровень упал. Дело не только в том, что за этот год он не выдал действительно существенных результатов, дело в… Игорь Витальевич, — неожиданно взмолился парень, — я не умею говорить про людей! Вы спросите кого другого.

— Обязательно! Но пока хотел бы послушать вас. Да вы не переживайте, это ж не для протокола, а просто чтобы прояснить ситуацию.

Андрей выдавил:

— Получается, человек умер, а я на него кляузничаю.

— При чем тут кляуза? — удивился Талызин. — Вы же не говорите ничего плохого.

— Ну… да, — неуверенно согласился Петренко. — В конце концов, в том, что его перестало осенять, ничего плохого нет. Других вообще никогда не осеняет, и живут себе, и публикуются. Но он переживал, это точно. Он сам мне это говорил. Только я не думал, что он настолько переживал. Вот.

«А Марина утверждала, — вспомнил Талызин, — будто Бекетова вовсе не перестало осенять — по крайней мере, так он говорил ей. Хотя, конечно, перед привлекательной женщиной он вполне мог распустить хвост, а с аспирантом быть в этом вопросе пооткровеннее. Да о чем это я? Гуревич, тесно работающий с Бекетовым последний год, рассказывал о невероятных успехах. Хотя ему не с чем сравнивать, он не знал, каков был Бекетов раньше. Впрочем, даже если вопрос интеллекта оставить открытым, есть еще отсутствие посторонних отпечатков на пузырьке, который хватала Татьяна Ивановна, и есть нервный неудачник Панин, остановивший ее.»

— Итак, Бекетов произнес тост, но вы не приняли его всерьез. А остальные?

— Понимаете, Игорь Витальевич, я ж не знал, что это важно! — вздохнул Андрей.

— Мне кажется, женщины распсиховались, кто больше, кто меньше. Я сперва подумал, все они дурочки, а теперь… Видите вот, оказались правы.