Гастон Леру - Роковое кресло Страница 15

— И что же вы увидели?

— Послушайте, мэтр.., я ничего не нашел внутри шарманки, но обнаружил сбоку на ней какую-то штуку… Вот она…

Мсье Лалует вытащил из кармана своего жилета длинную трубку с конусом на конце, немного напоминавшую мундштук духового инструмента.

Великий Лустало взял трубку, осмотрел ее и вернул мсье Лалуету.

— Это мундштук от какой-нибудь трубы…

— Я тоже так думаю. Однако представьте себе, дорогой мэтр, что этот мундштук входит в отверстие, которое я обнаружил в шарманке, но я никогда не видел подобных мундштуков в шарманках. Извините, но, преследуемый всякими глупостями, которые отовсюду слышал, я сказал себе: «Может быть, это тот самый мундштук, который должен был направлять в нужном направлении убивающий звук».

— Да! Так вот, дорогой антиквар Лалует, с меня хватит! Вы так же глупы, как и остальные! И что же вы собираетесь делать с этим мундштуком?

— Дорогой мэтр, — пролепетал Лалует, утирая пот с лица, — я ничего больше не стану делать и не буду больше заниматься этой шарманкой, если такой человек, как вы, скажет мне, что секрет Тота…

— …Это секрет дураков! Прощайте, мсье Лалует, прощайте! Аякс! Ахилл! Дайте пройти мсье.

Однако Лалует, получивший наконец свободу и возможность выйти, не воспользовался этим.

— Еще одно слово, дорогой мэтр, и вы даже не подозреваете, как облегчите мою душу, но я позволю себе сказать вам об этом позже.

— Что? — встрепенулся Лустало, остановившись на лестнице.

— Дело вот в чем. Те, кто говорит, что Элифас смог убить Мартена Латуша своей мелодией-убийцей, утверждают также, ссылаясь все на тот же секрет Тота, по которому существует смертоносная сила света, что Максим д'Ольнэ был убит лучами.

— Лучами? Нет, вас решительно надо запереть от людей. Почему лучами?

— Говорят, ему как будто бы направили в глаза с помощью специального приспособления предварительно отравленные лучи и он будто бы от них умер. Утверждают также, что какой-то луч поразил Максима д'Ольнэ в тот момент, когда он читал свою речь, и что мсье д'Ольнэ перед тем, как рухнуть наземь, сделал рукой движение, как бы отгоняя от лица муху или пытаясь защитить глаза от какой-то неожиданно ослепившей его вспышки.

— Ах! Это.., это направили!.. Оп! Прямо в глаз!

— И наконец, секрет Тота позволяет убить через рот или через нос. Эти безумцы, так как трудно подобрать им другое имя, так вот, эти безумцы, дорогой мэтр, избрали для Жеана Мортимара смерть через нос!

— Они не могли сделать лучше, мсье, — заявил великий Лустало, — для поэта трагических ароматов. — Да, «иногда ароматы бывают более трагическими, чем это кажется».

— Гортензия!

— Смейтесь, смейтесь, дорогой мэтр. Но я хочу, чтобы вы посмеялись до конца. Эти господа утверждают, что то первое письмо, принесенное Жеану Мортимару, с жуткой строкой насчет ароматов, было написано рукой самого Элифаса, в то время как второе — это всего лишь злая шутка какого-то весельчака. В своем письме Элифас спрятал некий сильный яд, что-то вроде яда Борджиа, о котором вы наверняка слышали.

— Как же, как же!

Можно было предположить, что столь пренебрежительная форма, в которой великий Лустало считал нужным отвечать на столь серьезные вопросы мсье Гаспара Лалуета, приведет к тому, что у эксперта-антиквара и торговца картинами лопнет терпение и иссякнет вежливость. Однако, наоборот, получилось так, что, не сдерживая себя больше от радости, мсье Лалует кинулся обнимать великого Лустало. Он осыпал его поцелуями, в то время как великий человечек, пытаясь освободиться, в бешенстве сучил своими маленькими ножками.

— Отпустите меня! — кричал он. — Отпустите меня, или я прикажу собакам разорвать вас.

Но, по счастливой случайности, собак здесь больше не было, и мсье Лалует, похоже, пребывал на вершине блаженства.

— Ах! Какое облегчение! — воскликнул он. — Как хорошо! Как вы добры! Какой вы великий! Какой гений!

— Вы сумасшедший! — сказал, высвобождаясь наконец, разгневанный Лустало, не понимая, что с ним происходит.

— Нет! Это они сумасшедшие! Повторите мне это, дорогой мэтр, и я уйду.

— Конечно! Они все сумасшедшие!

— Я запомню это: все сумасшедшие. Все сумасшедшие! И оба принялись повторять: «Все сумасшедшие! Все сумасшедшие!»

Теперь они смеялись как лучшие друзья. Наконец мсье Лалует откланялся. Лустало любезно проводил его вплоть до решетки входной двери и там, заметив, что на улице совсем темно, сказал:

— Подождите! Я немного провожу вас с фонарем до дороги, а то еще свалитесь в Марну.

Он ушел, но тут же вернулся с фонариком, болтавшимся где-то на уровне его коленей.

— Идемте! — позвал он. И сам открыл, а потом тщательно закрыл решетку.

Великана Тоби не было видно. Мсье Лалует подумал: «И что это мне рассказывали, будто он очень рассеянный человек. Напротив, он все предусмотрел».

Так они шли около десяти минут и наконец добрались до Марны, где мсье Лалует отыскал нужную тропинку. Здесь мсье Лалует, которому не была чужда некоторая напыщенность в разговоре, расставаясь с великим Лустало и еще раз извинившись за беспокойство, причиненное ему, счел нужным сказать:

— Решительно, дорогой мэтр, наш великий Париж пал очень низко. Вот случились три смерти, самые естественные из всех смертей. Вместо того чтобы объяснить их, как это сделали мы с вами, только с помощью просвещенного разума, Париж предпочитает верить шарлатанам, которые приписывают себе могущество столь бессовестно, что заставляют краснеть богов. — Как же! Как же! — заключил великий Лустало и тут же зашагал назад, оставив в полной растерянности мсье Лалуета на берегу реки, в кромешной темноте.

Вдалеке плясал огонек фонаря, затем исчез и он. И вдруг откуда-то издалека раздался дикий вопль, смертельный крик, человеческий вой, к которому тут же присоединился отчаянный, протяжный вой псов. Мсье Лалуету, который вначале задыхался от страха, при звуках этого страшного крика остановился, рычание собак послышалось где-то совсем рядом, и он в ужасе побежал дальше.

Глава 8

Во Франции число Бессмертных сокращается

Тридцать девять! Жребий брошен. Теперь все говорили: «Тридцать девять».

Осталось только тридцать девять академиков! Никто не выставлял своей кандидатуры на сороковое место.

После недавних событий прошло уже несколько месяцев, однако ни один претендент на роковое кресло не появился.

Академия была опозорена. Когда порой знаменитой Академии случалось выделять нескольких своих коллег, которые своим присутствием в традиционном облачении должны были придавать блеск какой-нибудь, как правило траурной, публичной церемонии, получалась настоящая трагедия.

Академики придумывали себе какую-нибудь болезнь, то вдруг в глуши дальней провинции обнаруживался родственник при смерти — словом, делали все, только чтобы не представать на людях в одежде с дубовыми листьями и не вешать на пояс шпагу с перламутровой рукоятью.

Да, это были печальные времена! Академия перебаливала. О ней говорили теперь лишь с улыбкой на устах. Потому что во Франции все так кончается, с улыбкой, даже когда речь идет о мелодии-убийце.

Расследование было быстро закрыто, и дело сдано. Казалось, что от этого ужасного приключения, в котором обезумевшее общественное мнение видело лишь преступления, осталось только воспоминание о кресле, приносящем несчастье. И даже весьма храбрый человек теперь не решался усесться в это кресло. Что было на самом деле смехотворно.

Итак, весь ужас этой тройной и необъяснимой трагедии бледнел перед иронической улыбкой: «Тридцать девять!» Бессмертных стало на одного меньше. Этого было достаточно, чтобы навсегда превратить Академию в посмешище. В такое посмешище, что некогда страстное желание стать частью Академии, которое объединяло, бесспорно, наиболее достойные умы эпохи, сегодня заметно поубавилось.

Да-да. Даже когда речь шла о других креслах, а к этому времени появились еще два-три вакантных места, претенденты заставляли себя упрашивать. Еще бы! Ведь публика не отказывала себе в удовольствии подтрунивать над ними по поводу того, что они претендуют на другие кресла, а не на кресло магистра д'Аббвиля.

Претенденты стыдливо наносили прочим академикам свои визиты. О том, что они выдвигают свои кандидатуры, становилось известно в последнюю минуту, и было чрезвычайно тягостно слушать их прославляющие выступления в адрес кого-то иного, в то время как прославление магистра д'Аббвиля, Жеана Мортимара, Максима д'Ольнэ и Мартена Латуша все еще ожидало своего часа.

Претендентов считали трусами. Ни больше ни меньше. Академикам уже виделось время, когда новый набор в число Бессмертных будет почти невозможным. А пока их было лишь тридцать девять!

Тридцать девять! Если бы у Бессмертных были волосы (но они в основном все лысы), они бы вырывали их клочьями…