Атанас Мандаджиев - Чёрный листок над пепельницей Страница 15

— Она бы и душу прозакладывала ради своей доченьки…

— Несчастная, она старалась всё сделать для того, чтобы Эми как-то возвысилась, чтобы не задыхалась всю жизнь, как мать, в набитой людьми кассе…

— Кристина очень гордилась своей «особенной» дочерью. Но это не было слепым преклонением перед её красотой и способностями. Наоборот, она прекрасно понимала, что рассчитывать они должны только на себя, ждать помощи им неоткуда. «Кто мы такие обе? Забытые богом; и людьми…» Мы изо всех сил старались переубедить её, поддержать по-дружески, но, она была такая ожесточённая… Готова была стучаться в любые двери, чтобы хоть чем-то облегчить Эмилии её будущее поступление в институт например, а Эми ничего об этом не знала, иначе, с её гордостью, они бы смертельно поссорились. Кристина наняла для Эми самых лучших учителей, тоже сколько унижений пришлось ей вынести ради этого…

— Мне не очень удобно, но я всё же спрошу: она когда-нибудь просила у вас деньги взаймы?

— Никогда.

— Но вы, конечно, не могли не почувствовать, как ей трудно?

— Вы не знали её! Сколько раз мы с мужем предлагали ей помощь! У нас есть кое-какие сбережения, нам ничего не стоило одолжить ей надолго, а может, мы бы и обратно-то не взяли. Но она всегда резко прекращала все разговоры о деньгах. Вообще у неё это стало чем-то вроде болезни: сама, сама, всё сама, без всякой помощи! И всё для того, чтобы когда-нибудь Эмилия сказала: «Я всем обязана своей матери». Разумеется, мы далеки от того, чтобы оправдывать её поступок, в конце концов она сама загнала себя в этот тупик, сама довела себя до полной безысходности, и в этом её главная вина… Но для нас она была и осталась честным человеком.

— Нам кажется, что она тогда была просто не в себе рисковать свободой, добрым именем, работой… И хоть бы иметь надежду на какую-то благодарность! Вы знаете, что случилось дальше. Теперь, если она выйдет из тюрьмы, для кого, для чего ей жить?

Инженер разволновался, что с ним, видимо, не так уж часто случалось, вытер платком вспотевший лоб. Жена вопросительно взглянула на мужа, помялась — видно было, что ей хочется сказать нечто «запретное», о чём ещё не было речи.

— Стамо, расскажем товарищу об Эмилии?

— Погоди, я не кончил… Ей не для кого жить, и она сама, наверно, думает, что уж лучше ей остаться там, в тюрьме. Вы знаете, она отказывается от свиданий с нами! Два раза мы с женой ездили в Сливен — она содержится в тамошней тюрьме — и оба раза возвращались ни с чем. Но может быть, если она получит амнистию и власти скажут: вот, мы даём тебе свободу, подумай о себе — может, это вернёт её к жизни, как вы думаете?

Интересно, что же Стаматова хотела мне сообщить о погибшей? И почему муж не поддержал её» как обычно, а наоборот — помешал ей говорить? Неужели ему так уж важно было высказать до конца свою мысль? Нет» тут что-то другое. Скажу без бахвальства, у меня нюх на такие вещи. Мне показалось» что я стою на пороге какой-то невероятно важной тайны. Что ж, надо вооружиться терпением и попытаться помешать милому инженеру второй раз наложить эмбарго на то, о чём захочет сказать его жена. Но как повернуть разговор в нужное русло?

Я решил выяснить, что думают соседи о нервной системе Эмилии, не была ли она больна и не явилось ли это возможной причиной самоубийства. Стаматовы» так же как и Ярослав — Длинные Уши, категорически отвергли эту мысль: «Ну, знаете, если мы будем видеть в каждом чувствительном и вспыльчивом человеке сумасшедшего…» Я рад был, но всё-таки решил пойти до конца, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.

— Вы были очень дружны с Нелчиновыми, Кристина от вас ничего не скрывала, верно? Так вот, почему она довольно часто показывала девочку врачам? Что с ней, с Эми, было в детстве?

Стаматовы какое-то время сидели молча — им, видимо» очень не хотелось бросать тень на несчастное семейство, и оба обдумывали, как бы поделикатнее выразить простую в сущности мысль: Эмилия трудно переносила переходный возраст и созревание. Вдруг она переставала есть» или просила, умоляла, требовала, чтобы ей принесли какие-то особые конфеты, или начинала беспричинно злиться, плакать, или придумывала какие-то каверзы в школе. «Но скажите на милость, что в этом особенного? Каждая вторая девочка ведёт себя так же». Врачи успокоили Кристину: всё пройдёт само собой. Так оно и вышло. Эмилия угомонилась, но характер у неё сложился своенравный, неровный — это уже не столько нервы, сколько особые черты её личности.

Мы пустились в рассуждения о том, что даже самый откровенный человек* таит глубоко в душе, тайны, недоступные и самым близким людям. А Эмилия при всех её капризах, фантазиях, выдумках была девушкой скрытной и впускала в свой мир даже тех, кого она любила, лишь до определённой черты. «Вы поглядели бы ей в глаза, какой это был омут, сколько всего там было намешано!..» Стаматовы даже не представляли себе, как охотно я соглашался с ними.

Теперь мне предстояло выяснить, что они думают об отношении Эмилии к отцу и его второму браку. Что означали её угрозы прилететь в Алжир и убить его? Только ли проявление необузданного в любви и ненависти темперамента? Не сомневаюсь, она отлично понимала невозможность именно так наказать отца-изменника, отца-предателя. Тогда как же? Вот тут, вероятно, и появилась мысль о самоубийстве, продиктованная жаждой мести. И как раз в тот момент, когда она сама больше всего нуждалась в защите и покровительстве…

Я рассуждал вслух, супруги внимательно слушали, порой переглядывались. Должно быть, между собой они разговаривали на эту тему не раз. Первым нарушил молчание муж.

— Я склонен согласиться с вами. Действительно, вряд ли найдётся лучший способ наказать подлеца. Пусть всю жизнь его мучит совесть, если таковая у него есть! Человек, даже если котёнка на улице подберёт, и то обязан заботиться о нём, а тут ребёнок… Вот, жена смотрит на меня — мы же обещали молчать до могилы…

— Нет больше смысла молчать!

Муж грустно взглянул на свою жалостливую половину и отвернулся к окну.

Так ваш покорный слуга узнал, что Эмилия была приёмыш. Кто её ролители — неизвестно. Около восемнадцати лет назад Кристина и Дишо взяли её из какого-то провинциального дома ребёнка совсем крошкой и удочерили.

— Дай-ка мне подумать! — Цыплёнок полез во внешний карман, вроде бы за сигаретой, Гео Филипов поспешил предложить ему свои «БТ». Это была игра, так как Цыплёнок давно не курил. Для Гео она означала — пусть думает скорее, тем более что его прямому начальнику сегодня есть от чего закурить снова и о чём подумать, кроме дела Эмилии: по слухам, по парку Свободы средь бела дня разгуливает какой-то маньяк, население напугано, родители не пускают детей гулять.

Они сидели в скромном кабинете майора по разные стороны пустого стола, на котором стоял лишь телефонный аппарат. Оба порядком устали Гео выжал из своего «Запорожца» всё, что мог, на пути из Пловдива в Софию (он даже домой не заехал — торопился прямо в управление), Цыплёнок не сколько раз прочесал весь парк. От нагретых за день стен пахло свежий краской, слегка дурманящей голову.

— Пока вы будете думать, — осторожно начал Гео, — я бы продолжил пересказ нашего разговора со Стаматовыми после того, как они рас крыли мне секрет семьи Нелчиновых. Я предлагаю вам это потому, что ваш отец был учитель и наверняка обладал способностью раздваивать внимание — слушать того, кто отвечает у доски, и одновременно видеть и слышать всё, что творится в классе. А вы, конечно же, унаследовали эту способность от отца.

Гео часто затевал с майором беседы на «теоретические» темы. Одной из любимых тем было соотношение наследственных признаков и влияния окружающей среды. Причём Гео любил блеснуть эрудицией и пофилософствовать, а майор скептически относился к «лирическим отступлениям» на которые Гео был мастер, за что и получил у Цыплёнка прозвище «Писа тель».

— Хорошо, я слушаю тебя. Только очень прошу — излагай суть дела без «архитектурных излишеств». И прежде чем начнёшь рассказывать, хорошенько подумай, как странно поворачивается вся эта история. До сих пор, отвечая на вопрос, кто на кого больше влиял — Кристина на дочь или наоборот, мы считали, что это младшая с её удивительно сильным и особенным, нестандартным характером довела старшую до безумного поступка. А теперь встаёт другой вопрос: откуда у Эмилии такой странный, мягко говоря, темперамент и нрав? Кто были её настоящие родители? Что привело к той загадке, над которой мы бьёмся вот уже какой день, — наследственные факторы, ненормальная атмосфера в семье Нелчиновых или ещё что-то, чего мы пока не знаем? Ты считаешь, что всё это одинаково влияло на характер и поступки Эмилии. По-моему, знаешь ли, такое решение сложной проблемы слишком примитивно. Над ней до сих пор бьются учёные и никак не могут установить пропорцию взаимодействующих сил, а ты — «поровну». Давай-ка лучше не соваться в учёные дебри и держаться ближе к фактам, согласен?