Дмитрий Сафонов - Энские истории Страница 15

– Ну что ж… Если трюк готов… – промямлил Васильич, изображая согласие. И пожал плечами. – Если ты уже отрепетировал… Не осрамись… Публика, все ж таки.

Но мне было наплевать: и на публику, и на Васильича, – на всех. Крылышки! Я думал только о них, и ни о чем больше!

И вот – марш. Васильич раскатисто объявляет, с каждым словом все повышая и повышая голос: "Выступают… воздушные гимнасты…", затем вполоборота поворачивается лицом к занавесу и делает рукой широкий жест, предваряя наш выход.

Мы бодро выбегаем и на мгновение застываем посреди арены, ослепленные разноцветным сиянием софитов. Стоим, слегка щурясь, привыкаем к яркому освещению. Пятки вместе, носки врозь, руки приветственно воздеты и разведены в разные стороны; рты растянуты до ушей. Улыбка – это то, без чего на манеж выходить нельзя. Это универсальная маска, которая во все время выступления должна оставаться на лице.

Ты можешь сорваться с проволоки, с каната, с трапеции, разбиться на тысячу осколков, сломать шею и больше никогда не почувствовать собственного тела, но пока ты на манеже – улыбайся, черт возьми! Ну, а если уж совсем худо, и улыбки не получается – уткни лицо в ковер; не зря же он красного цвета – и не то подчас скрывает.

Только клоун вовсе не обязан улыбаться публике; перед ним задача потруднее – он обязан вызывать у публики смех.

Итак, мы выходим на манеж. Я все еще не решаюсь посмотреть, кто же там сидит в четвертом ряду, справа от занавеса.

Мы с Женькой хватаемся за лестницы и лезем наверх.

Я не чувствую своего веса и, кажется, прикладываю огромные усилия, чтобы не выпустить из рук веревку и не взлететь под самый купол.

Конечно, руки у меня почти такие же сильные, как и ноги: один раз на спор я сбросил ботинки, сунул в них ладони, чтобы не испачкать, и поднялся по ступенькам на пятый этаж – на одних только руках. Но все равно, никогда прежде не ощущал я такой легкости в теле.

Вот Женька уселся на штамберте и начал раскачиваться. Раскачавшись, он перевернулся вниз головой, уперся в перекладину животом и обвил ногами стропы. Теперь его чуткие цепкие пальцы свободны, и он внимательно следит за каждым моим движением.

Я стою на доске, левой рукой крепко ухватившись за трапецию, а правой держась за тонкий трос растяжки. Наконец я улавливаю Женькин ритм, обеими ногами отталкиваюсь что есть сил от доски, правой рукой хватаюсь за посыпанную жженой магнезией буковую перекладину и после секундной паузы несусь вниз, в гремящую бравурной музыкой и пробиваемую разноцветными лучами пустоту. Ох уж эта стремительно набегающая пустота! Каждый раз она пытается высосать из меня все внутренности: "под ложечкой" замирает, кишки мелко трепещут, а сердце отчаянно бьется, стучит куда-то в ребра, противясь опасному падению в жуткую бездну, очерченную красным кругом, диаметр которого – ровно чертова дюжина метров… Одно умеряет сердечный галоп: то, что бездна эта накрыта спасательной – бывает, что и спасительной! – мелкоячеистой сетью.

После нижней точки траектории следует подъем. Я выгибаю тело, словно натягиваю лук – увеличивая тем самым инерцию. Достигнув высшей точки, на мгновение замираю, прикидываю расстояние до Женькиных рук, и вижу, как мышцы его спины напрягаются, наливаются металлом, бронзовеют. В эту секунду Женька будто раздувается, становится шире – я вижу, он готов… и улетаю на второй заход. Мчусь – но уже в обратную сторону, задом наперед, и над местом первоначального старта старательно складываюсь пополам – тяну носочки, мобилизую плечевой пояс; живот гудит, как пустой барабан – напряженный до предела брюшной пресс выдавливает из легких остатки воздуха; затем, в последний миг зависания над манящей бездной – глубокий вдох, и снова – вниз!

Но с той только разницей, что на подлете к противоположной высшей точке я уже не выгибаюсь, а наоборот – группируюсь. Сальто! Пируэт!! Обеими ладонями ударяю Женьку по запястьям; он делает то же самое – обязательно нужно со шлепком, чтобы захват был крепче. Есть захват! Руки – и мои, и Женькины – одновременно разгибаются в локтях, и в этот миг мы резко и коротко выдыхаем: "Ха!"

Один тур качаемся вместе – срастаемся в целый, слитый в едином невероятном усилии живой механизм с туго взведенной пружиной; пора! Женька выстреливает меня, словно из катапульты – прямо в перекладину пустой трапеции, вернувшейся назад после порожнего пробега; я чувствую чудовищное напряжение его мускулов и каждый раз боюсь, что однажды они лопнут – с громким глухим треском, и мой партнер разорвется пополам. Но нет! Женька тяжело отдувается, кровь приливает к его голове, глаза краснеют, однако он через силу пытается улыбнуться: улыбайся, черт тебя дери – ты же на манеже! Он садится на штамберте и простирает над зрителями мощную длань, словно благословляет их.

Я вскакиваю на свою приступочку и механически растягиваю губы. Руки мои дрожат; вены на них вздулись.

Хлопают нам или нет, я не слышу – в ушах сильно стучит. Разноцветные лучи ощупывают меня со всех сторон, и музыка плывет из динамиков – как через подушку: бу-бу-бу…

Мы работаем номер…

Но вот все трюки исполнены: Васильич стоит внизу, мелко пританцовывая, готовый в любую секунду сорваться с места и бежать подставлять падающему спину.

Женька часто дышит; сквозь грим и толстый слой магнезии видно, что он весь багровый – а вы попробуйте поболтаться двадцать минут вниз головой, да еще ловить и кидать при этом партнера. Это снизу кажется, что я маленький и легкий. Действительно, рост у меня – сто шестьдесят пять, но я же весь покрыт мышцами, словно панцирем – поэтому вес подбирается к семидесяти восьми: при том, что в теле нет ни капли жира и кость не особенно широкая.

Наступает ГЛАВНЫЙ момент. Сейчас буду делать тройное. Я застываю на месте и поднимаю вверх правую руку. Дробь! Напряженная барабанная дробь, но я ее почти не слышу – так неистово колотится мое бедное сердце. Вот оно замирает – я медленно опускаю глаза; встречный свет ярких софитов слепит, но я понемногу привыкаю… в четвертом ряду, справа от занавеса… сидит он… А рядом с ним – девушка необыкновенной красоты. Я пристально смотрю на эту парочку – незнакомца в черном смокинге с белой (уже белой) розой в петлице и молодую прекрасную девушку – и вдруг отчетливо вижу, как он трижды неторопливо касается своим длинным тонким пальцем ее нежного округлого плеча. А она будто и не замечает: тревожно изогнула спину и уставилась вверх, под купол – на меня, должно быть.

Мы смотрим друг на друга… Ближе, еще ближе… Расстояние между нами постепенно сжимается: метр за метром, словно неуступчивая пружина под действием таинственной силы; как вдруг! – вырывается из неволящих ее тисков, мгновенно распрямляется, и снова лиц различить невозможно, одни только белые пятна. Но все, что мне было нужно, я уже разглядел.

Конец ознакомительного фрагмента.