Виктория Платова - Она уже мертва Страница 16

Впрочем, Полина тоже может избавиться.

Засунуть его в нишу между книгами – легче легкого. Подбросить в ванную, где рано или поздно материализуется любой из нынешних постояльцев дома, – не вопрос. Вот только тревога никуда не денется – по крайней мере, до тех пор, пока Полина находится здесь. Или пока… не приехал Сережа! Она и раньше возлагала большие надежды на этот приезд, но теперь он кажется ей самым настоящим спасением. У Сережи достаточно сил, чтобы защитить ее, чтобы…

Она слишком далеко зашла. С какой радости Сереже защищать ее? Они не виделись больше двадцати лет, а детские воспоминания – слишком ненадежная вещь, чтобы, основываясь на них, просчитать стратегию и тактику его нынешней жизни. Сережа никогда не был ее парнем, всего лишь двоюродным братом. Весьма сомнительное родство, отталкивающее его носителей куда-то на периферию сознания – туда, где находятся вещи, о которых легко забывают, а вспоминают с большим трудом. Чтобы добраться до двоюродных братьев, вечно приходится расчищать завалы из любовников, близких друзей, домашних любимцев (кошек или собак), просто любимцев (сумки фирмы «Бимба и Лола»), приятелей, коллег по работе и официантов из соседнего бара. Да-да, официанты из соседнего бара, которых ты не знаешь по именам, занимают твое воображение больше, чем абстрактные двоюродные братья.

Сережа – исключение из правил. Меньше всего Полине хотелось бы видеть его официантом, коллегой по работе, сумкой фирмы «Бимба и Лола». Меньше всего ей хотелось бы видеть его домашним любимцем: Полина никогда не решилась бы завести собаку или кошку – из-за недостатка времени и постоянных разъездов. Сережа – близкий друг? Но близкая дружба предполагает частые встречи или хотя бы разговоры по телефону после полуночи, письма, телеграммы с пометкой «Срочная» и ободряющим содержанием, что-то вроде – «Нынче ветрено и волны с перехлестом…»

Надо бы добраться до моря – может, оно успокоит ее?

Но лучше отложить свидание с ним до завтра. А сегодня ей предстоит свидание с теми, кого она еще не успела увидеть. Гулькой и Алей. Впрочем, Алю она уже видела.

Тата, Лёка, бородатый викинг, МашМиш, Шило и Ростик.

Вытащенные из альбома и вытянутые в линию, фотографии лежали теперь перед Полиной. Очевидно, что сделаны они были в разное время, в совершенно разных местах и с разных точек (возможно даже – разными фотоаппаратами). Но в снимках имелось и что-то общее, помимо среднего плана и неучастия героев в процессе съемки. Это что-то постоянно ускользало от Полины и исчезало совсем, стоило лишь переставить их, расположить в другом порядке. Окончательно запутавшись, она достала еще две фотографии – Алана Бернара и себя самой. А фото из прозекторской так и осталось в альбоме: вновь встречаться глазами со страшной полосой Полине не хотелось категорически.

Что делает здесь фотография актера?

Он – не родственник никому из Большой Семьи, но его присутствие здесь наверняка несет тайный смысл. И в чем смысл самой последней фотографии в альбоме? Ведь Аля жива, и Полина совсем скоро познакомится с ней. И с ее братом Гулькой – викинг в наушниках, судя по всему, он и есть.

Нет только Сережи, и это огорчает. Но и обнадеживает одновременно. Кто бы ни стоял за дурацкой шуткой с фотографиями, до Сережи ему добраться не удалось. А это значит, что шутник не всесилен. И ему можно противостоять. И – при известном напряжении сил – вывести на чистую воду. Нужно только дождаться Сережу и все ему рассказать. Вдвоем они обязательно что-нибудь придумают, обязательно!.. Но пока Повелитель кузнечиков не приехал – что ей все-таки делать с проклятым альбомом? Наверное, правильнее было бы вернуть его той, к кому он попал изначально.

Тате.

Прежде чем опустить фотографическую коллекцию в сумку, Полина – сама не зная почему – заглянула под лежащую на кушетке подушку. Эту подушку, как и три других, прислоненных теперь к стене, она помнила еще со времен последнего приезда в дом Парвати: две совсем маленькие и две побольше. Они были призваны создавать уют, как его понимала бабушка. Вышитые гладью наволочки – с восточным узором, с розовыми бутонами, с головой оленя и с двумя веселыми котятами, играющими в карты. Яркие когда-то краски поблекли, нитки кое-где разошлись, но котята по-прежнему улыбались и подмигивали: не бойся, Белка, загляни к нам, вдруг тебя ожидает сюрприз?

Поначалу она ничего не заметила и даже успела вздохнуть с облегчением. И лишь в самый последний момент увидела маленькую – размером с ладонь – плоскую жестянку. В таких обычно хранят табак, леденцы или почтовые марки. Жестянка оказалась почти невесомой, так что вариант с леденцами (а заодно с монетами, значками, пулями дум-дум) отпадает. Что тогда? – Полина терялась в догадках. К тому же никаких опознавательных знаков на жестянке не было. Как не было ничего такого, что могло бы пролить свет на содержимое.

Открой! – подмигивали котята.

Открой! – качал ветвистыми рогами олень.

Она все еще колебалась; суеверный страх увидеть то, что навсегда изменит жизнь, неожиданно овладел ей. Но в конце концов детское любопытство взяло верх. Да и что там может быть страшного? – мертвое тело в жестянку не поместится, фотоотчет из прозекторской – тоже. Так подумала Полина – и ошиблась. Едва открыв крышку, она столкнулась со смертью, пусть и кардинально уменьшенной в размерах и почти бутафорской.

В жестянке лежал высохший трупик стрекозы.

…Спустившись вниз, в гостиную, Полина наконец-то увидела еще двоих, недостающих, членов семейства – бородатого Никиту и Алю. Высокие, стройные, без единого изъяна в лицах и одежде – брат и сестра издалека показались ей едва ли не полубогами, сошедшими с греческого фриза. Но стоило приблизиться к ним, как очарование слегка потускнело. Наверное, все дело в едва уловимой гримасе, подпортившей идеальные черты обоих: смесь презрения и легкой брезгливости, – но разве не так относятся полубоги к простым смертным?

Простые смертные находились тут же: Лёка расставлял тарелки на столе, Ростик и Шило возились с камином, который никак не хотел разгораться, Маш сидела в кресле с уже привычным бокалом в руках, а Миш маячил у нее за спиной. Не хватало только Таты.

Появление питерской кузины немного подкорректировало физиономии полубогов: на кукольное личико Али взбежала улыбка, которую можно было даже назвать дружелюбной.

– Вот и ты! – сказала она, стремительно двинувшись в сторону Полины и раскрыв объятья. – Я рада. Давно слежу за твоими публикациями.

Стоило начинающей актрисе произнести это, как Маш захохотала.

– Ну надо же! Хоть кто-то удостоился благосклонности нашей местечковой Мэрилин!

– Заткнись, – поморщившись, бросила Аля на ходу.

Ее жеманный поцелуй застыл в сантиметре от Полининой щеки – сначала одной, потом другой. Очень по-европейски, отметила про себя Полина, никаких троекратных русских лобызаний. Очень по-европейски, очень по-светски на лицо Али наложен безупречный макияж, брючный костюм безупречно сидит на безупречной фигуре, она – не что иное, как целевая аудитория госпожи Кирсановой. Для таких, как Аля, кропает она свои глянцевые колонки; для тех, кто мечтает стать такими. Единственное, что мешает целостному восприятию, – воспоминание о снимке из альбома. Никаких сомнений быть не может: жертва удушения и девушка, что только что поцеловала Полину, – одно и то же лицо.

– А я не знала, что у нас великосветская вечеринка, – все не могла уняться Маш. – Пойти, что ли, переодеться в платье для коктейля?

– На твоем месте я бы так откровенно не завидовала чужой молодости и красоте, – процедила Аля.

– И успеху, – добавил Никита, приблизившись к Полине и поцеловав ей руку.

Теперь они стояли рядом, трое успешных и молодых людей. А кресло, оккупированное неудачниками МашМишем, отодвинулось сразу на несколько тысяч километров – в бибиревский панельный ад. А камин с Ростиком и Шилом уплыл еще дальше, к дикому Белому морю, где хорошо себя чувствуют лишь беспривязные любители экстрима.

– Ты здорово изменился, – сказала Полина.

– Это было несложно, – Никита улыбнулся, продемонстрировав ослепительно белые зубы. – Когда мы виделись в последний раз, мне едва стукнуло четыре года.

– И ты был дурацким бессмысленным толстяком, – похоже, Маш доставляло удовольствие задирать младших родственников. – Мне кажется, ты и сейчас такой же дурацкий бессмысленный толстяк.

Улыбка кинобратца стала еще шире. Намертво прибитая, на совесть зацементированная, она единственная удерживала каркас лица от распада на отдельные, снедаемые злобой куски. Глаза Никиты ненавидели Маш, его раздувшиеся ноздри ненавидели Маш, даже брови свело в одну линию от ненависти.

– Не обращай внимания, – шепнул он Полине. – По этой ничтожной суке давно плачет дурдом. Надеюсь, рано или поздно она там окажется.