Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж Страница 16

Увидев Ноэля, откинувшего шелковую портьеру, женщина оперлась на локоть и приподнялась.

— Наконец-то, — произнесла она недовольным тоном. — Вы очень кстати.

Адвокату стало душно в африканской атмосфере курительной комнаты.

— Какая жара! — сказал он. — Здесь можно задохнуться.

— Вы находите? — отозвалась женщина. — А я вот стучу зубами. Мне так плохо. Ожидание невыносимо для меня, я места себе не нахожу, а вы заставляете себя ждать со вчерашнего дня.

— Но я никак не мог прийти, просто никак! — объяснил Ноэль.

— Вам же прекрасно известно, — продолжала дама, — что сегодня подошли сроки платежей и что платить мне нужно много. Набежали поставщики, а у меня за душой ни гроша. Принесли счет от каретника — денег нет. Этот мошенник Клержо, которому я задолжала три тысячи франков, устроил мне ужасный скандал. Как это все неприятно!

Ноэль понурил голову, словно школьник, которому учитель выговаривает за невыученный урок.

— Но ведь задержка-то всего на один день, — пробормотал он.

— По-вашему, это пустяки? — отозвалась молодая женщина. — Уважающий себя человек, друг мой, может позволить опротестовать свои вексель, но никогда — вексель своей любовницы. Да за кого вы меня считаете? Неужели вам не известно, что мое положение в обществе зависит прежде всего от денег? Стоит мне не заплатить по векселям — и все, конец.

— Жюльетта, дорогая, — ласково начал адвокат.

Она резко его прервала:

— Ну, разумеется: «Жюльетта, дорогая, обожаемая». Пока вы здесь, все очаровательно, но только выйдете за порог, вас не дозовешься. Наверное, и не вспомните даже, что есть такая Жюльетта…

— Это несправедливо! — возразил Ноэль. — Вы же знаете, я постоянно думаю о вас, я тысячу раз вам это доказывал. А сейчас докажу снова.

Он достал из кармана пакетик, взятый им из стола, развернул его и показал прелестную бархатную коробочку.

— Это браслет, что так понравился вам неделю назад на витрине у Бограна.

Мадам Жюльетта, не поднимаясь, протянула руку за коробочкой, открыла ее небрежно и безразлично, взглянула на браслет и неопределенно хмыкнула.

— Тот самый? — спросил Ноэль.

— Да, но у торговца он нравился мне гораздо больше.

Она закрыла коробочку и бросила ее на столик.

— Не везет мне сегодня, — проговорил адвокат с досадой.

— А что?

— Я вижу, браслет вам не по душе.

— Ну почему же? Он прелестен. И кроме того, он довершает вторую дюжину.

Теперь в свою очередь хмыкнул Ноэль. Жюльетта промолчала, и он добавил:

— Что-то не верится, чтобы вы были ему рады.

— Вот оно что! — воскликнула дама. — Вам кажется, что я недостаточно жарко выражаю свою признательность. Вы принесли мне подарок и считаете, что я тут же должна отплатить сполна: наполнить дом радостными криками, прыгнуть к вам на колени, называя вас щедрым и великодушным повелителем.

Ноэль не смог сдержать нетерпеливого жеста, который не ускользнул от Жюльетты и привел ее в полный восторг.

— Этого будет достаточно? — продолжала она. — Или вы хотите, чтобы я позвала Шарлотту и похвасталась ей этим замечательным браслетом, памятником вашему благородству? А может, нужно пригласить привратника и кухарку, чтобы сказать им, как я счастлива, имея столь щедрого любовника?

Адвокат пожал плечами с видом философа, который не обращает внимания на проказы ребенка.

— К чему эти язвительные шутки? — произнес он. — Если вы и в самом деле обижены на меня за что-то, скажите прямо.

— Ладно же, будем говорить прямо, — ответила Жюльетта. — Вот что я хочу вам сказать: лучше бы вы забыли об этом браслете и принесли мне вчера вечером или сегодня утром восемь тысяч франков, которые мне так необходимы.

— Я не мог прийти.

— Значит, надо было прислать: посыльные на улицах еще не перевелись.

— Раз я их вам не принес и не прислал, значит, у меня их не было, мой друг. Прежде чем я их нашел, мне пришлось побегать, да и то мне обещали только завтра. Те деньги, что я принес, достались мне по чистой случайности, на которую я не рассчитывал еще час назад; я просто схватился за них, рискуя поставить себя в неудобное положение.

— Бедняжка! — сказала Жюльетта с насмешливой жалостью. — И вы осмеливаетесь мне говорить, что с трудом достали десять тысяч франков!

— Да, осмеливаюсь.

Молодая женщина посмотрела на любовника и разразилась хохотом.

— В роли бедного юноши вы неподражаемы!

— Это не роль.

— Вы только так говорите, дорогой мой, а сами все-таки явились. Это ваше милое признание лишь предисловие. Завтра вы объявите, что весьма стеснены в средствах, а послезавтра… Вас просто снедает скупость. Раньше вы были лишены этой добродетели. Быть может, вы испытываете угрызения совести из-за денег, что мне дали?

— Вот дрянь! — пробормотал в сердцах Ноэль.

— В самом деле, — продолжала дама, — мне вас жаль, и весьма. Злополучный любовник! Может, мне устроить подписку в вашу пользу? На вашем месте я обратилась бы в комитет общественного призрения.

Несмотря на все усилия остаться спокойным, Ноэль взорвался.

— Вы полагаете, это шутки? — воскликнул он. — Знайте же, я разорен, у меня кончились последние сбережения. Я совсем потерял голову!

Глаза у молодой женщины засверкали, она с нежностью взглянула на любовника:

— Ах, если бы это была правда, котик! Если бы я могла тебе поверить!

Для Ноэля ее взгляд был как нож острый. Сердце его разрывалось.

«Она поверила, — подумал он, — и до смерти рада. Она ненавидит меня».

Он ошибался. Мысль о том, что мужчина любит ее до такой степени, что разорился из-за нее без слова упрека, приводила ее в восторг. Она чувствовала, что готова любить этого впавшего в нищету человека, который был ей ненавистен, пока был богат и горд. Однако выражение ее глаз очень скоро изменилось.

— Ну и дурочка я! — вскричала она. — Уже и поверила, уже и пожалела. У него, видите ли, деньги текут сквозь пальцы. Рассказывайте кому другому, мой дорогой! Сейчас ведь все мужчины считают денежки не хуже ростовщиков. Разоряются лишь немногие олухи — тщеславные мальчишки да иногда сластолюбивые старички. Вы же — очень хладнокровны, серьезны и, уж конечно, очень сильны.

— Но не с вами, — прошептал Ноэль.

— Довольно! Оставьте меня наконец в покое, вы ведь прекрасно знаете, что делаете. У вас ведь вместо сердца двойное зеро, как на рулетке в Хомбурге. [4]Заполучив меня, вы сказали себе: «Я буду платить за любовь как таковую». И слово свое вы сдержали. Такое помещение капитала не хуже любого другого; каждый имеет свою выгоду. Вы способны на любые безумства по твердой цене — четыре тысячи франков в месяц. А если выйдет дороже, хотя бы на двадцать су, вы заберете под мышку сердце и шляпу и отправитесь туда, где вам не придется переплачивать.

— Верно, — холодно ответил адвокат, — считать я умею, и это весьма полезно. Я точно знаю, куда и как идут мои деньги.

— В самом деле? — с издевкой спросила Жюльетта.

— Да, и могу рассказать вам, дорогая моя. Поначалу вы были не слишком требовательны. Но аппетит приходит во время еды. Вам захотелось роскоши, и вы ее получили: у вас есть квартира, прекрасная обстановка, невообразимые туалеты — я не отказывал вам ни в чем. Вы захотели иметь карету и лошадь пожалуйста. Я не говорю уже о тысяче ваших прихотей. Не считаю ни этой китайской комнаты, ни двух дюжин браслетов. Все вместе стоило четыреста тысяч франков.

— Вы уверены?

— Как человек, у которого они были, а теперь нет.

— Ровно четыреста тысяч? Без сантимов?

— Ровно.

— Ну а если я представлю вам счет, мой друг, то вы еще останетесь мне должны.

Горничная, которая принесла чай, прервала этот любовный дуэт, коему предшествовала уже не одна репетиция. При виде Шарлотты адвокат замолчал. Жюльетта хранила молчание ради любовника, у нее не было секретов от Шарлотты, которая служила ей уже три года и которой она охотно прощала все, даже красавца-любовника, обходившегося довольно дорого.

Г-жа Жюльетта Шаффур была парижанкой. Она родилась в 1839 году где-то на Монмартре от неизвестного отца. Все ее детство представляло череду равно неистовых ласк и взбучек. Питалась она скверно — одними конфетами да подпорченными фруктами, но ее желудку ничто не могло повредить. В двенадцать лет была она худа, как щепка, зелена, как незрелое яблоко, и порочна, как все обитательницы Сен-Лазара [5]вместе взятые. Г-н Прюдом [6]сказал бы, что эта юная особа начисто лишена нравственных начал.

У нее не было ни малейшего представления об этом абстрактном понятии. Она полагала, что весь мир состоит из порядочных людей, живущих, как ее матушка, друзья ее матушки и ее собственные друзья. Она не боялась ни бога, ни черта, однако опасалась полицейских. Кроме того, ее страшили некие таинственные и жестокие личности, которые, судя по разговорам, жили где-то в окрестностях Дворца правосудия и испытывали злобную радость, причиняя горе хорошеньким девочкам.