Владимир Рыбин - Золотой капкан Страница 16

— Осторожней, не дергай! Да не рассыпь там! — крикнул снизу.

Голос его был таким взволнованным, что Красюк весь напрягся: неужели Мухомор нашел то, о чем вчера говорил, что дороже золота? Торопливо выдернул веревку, развязал, увидел рыжеватые комья.

— Не яма это, не яма! — кричал Сизов, выбираясь по жерди, все еще торчавшей из ямы. — Это шурф, понимаешь? Кто его выкопал, кто? Я же эти места исходил. В прошлом году ничего не было.

Он схватил свою телогрейку, потащил ее к открытому месту, к свету.

— Что ж это такое, что ж такое?! — как помешанный повторял Сизов, перебирая руками комки земли. — Мы же его там искали, а он, вот он где. Почему? Ну, почему?..

Красюк хохотал: дает Мухомор, тихоня тихоней, а как разошелся!

— Что хоть это такое?

— Кас-си-те-рит! — выкрикнул Сизов, как заклинание.

— Ну и что?

— Это же касситерит! Оловянная руда. А еще свинец, медь, может быть, золото. Полиметаллическая руда.

Золото — это Красюк понимал. Он взял один из камней, потер пальцем. Камень отозвался белым блеском.

— Белое золото?

— Я же сказал: может быть, — почему-то раздраженно выкрикнул Сизов. И вдруг засобирался, заспешил.

— Ты чего?

— Сходить надо…

— Я с тобой, — хмуро сказал Красюк. Ему подумалось, что Сизов хитрит, хочет в одиночку найти еще что-то.

— Ты отдыхай. Купайся пока, рыбу лови. Рыба тут любую тряпку хватает, только брось.

— Ну уж нет!..

И они вдвоем пошли по берегу, переходя обмелевшие ручьи, перелезая через плотные завалы корневищ. Углубились в чащу и снова вышли к берегу. Здесь озеро было не больше полукилометра в ширину. На другом берегу гладкой стометровой стеной поднималась скала. С правого бока темную стену перечеркивала белая струя водопада.

Сизов остановился и долго смотрел на скалу, словно это был его родной дом, который он давно не видел. Потом сказал глухо:

— Вот отсюда я его и столкнул.

— Кого?

— Сашу Ивакина.

— За которого сидишь?

— Я за себя сижу.

— Чего-то не поделили?

— Что? — не понял Сизов.

— Почем я знаю?.. Ну, Мухомор! Силен мужик!..

Сизов молчал. Силен? Нет, он слаб. Слишком легко поддается чужому влиянию. Это еще в Саратове сказала ему та, что звалась женой. Молодая и красивая. А он был не — молод, когда встретил ее. И полюбил, как только могут любить немолодые, никогда прежде не любившие. Он делал все, что она хотела, и вначале ей это нравилось. А потом надоело. "Нет в тебе гордости", — сказала ему. "Твоей хватит на обоих", — пошутил он. Да не вышла шутка. Нельзя, видно, любить без оглядки. Сладок пряник, да приедается…

"Хоть бы избил меня, что ли", — сказала она в другой раз. Он ужаснулся. Потом рассмеялся, решив, что над ним подтрунивают. Но она была серьезна. Маялась, не любя.

Понял он это позднее, уже здесь, в тайге. А тогда был как слепой, тыкался туда-сюда, не зная, что еще для нее сделать. И дождался слов, от которых и сейчас, при воспоминании, холодом обдает сердце: "Я люблю другого, уходи". Никого она не любила, просто сама не знала чего хотела. Так всегда бывает, когда женщина не любит. Но и это дошло до него позднее. А тогда, закоченев от ее слов, ничего не помня, собрался и уехал. В эти далекие места, где служил когда-то пограничником. И отыскал Сашу Ивакина, замечательного парня, с которым вместе служил на заставе. Он старшиной-сверхсрочником, а Саша — салажонком-первогодком. Тогдашняя служебная взаимосимпатия здесь обернулась настоящей дружбой и привела их в одну геологическую партию…

— А кто видел? — спросил Красюк.

— Кого?

— Тебя. Как ты его столкнул.

— Я видел.

— А свидетели?

— Я видел, — угрюмо повторил Сизов. — Стояли мы вон над тем обрывом. У меня камень под ногой подвернулся, и я чуть не загремел вниз. Сам-то удержался, а Сашу, который кинулся ко мне, толкнул. Не нарочно толкнул… Но лучше бы самому…

— Ну и что?

— А то. Я вот живой, а Саши нету.

— Ты, когда вернулся, сам на себя, что ли, наговорил?

— Ничего не наговаривал. Рассказал, как все было.

— Ну, лопух! — изумился Красюк. — Лопух так лопух! Много видел, но такое — впервые. Кто тебя за язык тянул? Сказал бы: сам упал.

— Кому?

— Кому, кому… Прокурору.

— А что сказать себе?

Красюк злобно плюнул, взмахнул руками, даже повернулся кругом от возмущения и снова воззрился на Сизова.

— Ты что — дурак? Или сроду так? Тебе же срок припаяли за здорово живешь!

— Что срок? Человека-то нет. Друга нет.

— Тьфу ты! Чокнутые эти ученые, совсем чокнутые! Ему-то все равно, а тебе жить.

— Разве я мог жить после этого?

— Не мог жить на воле — ломай хребет на лесоповале. Тебе помереть не дадут, начальство за тебя головой отвечает. Ты тут пронумерован, как ботинок…

— Тут я искупаю свою вину.

— Да вины-то твоей нету! — заорал Красюк, и крик его, отскочив от скалы, вернулся звенящим эхом — "ту-у!"

— Есть моя вина, — твердо сказал Сизов. — В этой экспедиции я был за начальника, а он — мой подчиненный. У него жена в Никше осталась, ребенка ждала.

— Вот дурак так дурак! — не мог успокоиться Красюк. — А, иди ты! махнул он рукой. — Я купаться пойду.

Он размашисто пошагал обратно. Остановился в отдалении, оглянулся, крикнул брезгливо:

— А еще треплется — человека убил! Тоже мне — фраер!..

Сизов не отозвался. Стоял все там же, ничего не слыша, смотрел на темный срез обрыва, вспоминал.

Ближайшая сопка, заросшая соснами да кедрачом, увитым лианами, была перед ними, загораживала дорогу на юг.

Звериных троп, ведущих вверх, не оказалось, и пришлось лезть через заросли. К счастью, они были не сплошняковые, а тянулись как бы террасами, огибая склон. За каждой простиралась широкая полоса редколесья, а потом опять стеной вставала чащоба. Странно было видеть такое, будто кто-то нарочно высадил лес так вот, полосами.

Временами казалось, что до вершины осталось совсем ничего: вот она, за этим лесочком. Но дальше были другой склон и другой лес.

В одной из этих лесополос навстречу им вышла небольшая косуля, подняла красивую голову и с каким-то изящным, захватывающим дух высокомерием посмотрела на людей.

— Стреляй! — выдохнул Паря срывающимся от нелегкого подъема голосом.

Хопер и сам уж сообразил, что неплохо бы запастись мясцом. Сдернул с плеча ружье, этим резким движением спугнул косулю, и она неторопливо побежала, мелькая хорошо видным белым пятном на заду. По пятну-то он и выстрелил. И попал.

Паря дико заорал, бросился к косуле, бившейся в кустах, одним махом ножа перерезал ей горло и поднял за задние ноги, чтобы стекала кровь. Видно было, что держать ему тяжело, но ни Хопер, ни Рыжий не спешили помочь. Стояли в стороне и смотрели, как на представление. В окровавленном тельце косули ничего красивого уже не было. Хопер смотрел на нее, не испытывая никакой радости от удачного выстрела. Скорее в нем зудело что-то вроде жалости.

— Ладно, потащили, — сказал он.

— Такую тяжелую? — заканючил Паря.

— Бросать, что ли? — удивился Хопер.

— Сварим прямо здесь. Запалим костер…

— А вода?

Паря промолчал. О воде давно уже у всех были главные думы.

— Поднимемся, посмотрим, куда дальше идти. Может, речку увидим.

Всю дорогу, пока шли к вершине, Хопер удивлялся странному чувству жалости, охватившему его. Решил, что это не косулю ему жалко, а патрон, напрасно израсходованный, один из четырех. Рано было стрелять, еще не больно-то оголодали. А патроны нужны будут совсем для другого…

Наверху шумел ветер. Здесь не досаждали комары, мошка не лезла в нос при каждом вдохе и открывались такие дали, что хотелось смотреть и смотреть.

Людей нигде не было видно. Зато разглядел Хопер несколько темных пятен воды в болотистой низине, по которой вразброс росли редкие деревья.

Туда, к воде, они и покатились, забыв об усталости. Как ни спешили, а до болотины добирались долго. Показалось даже, что слишком долго, будто она все время отодвигалась от них, как недавно отодвигалась вершина сопки.

Наконец они вышли на опушку, за которой простирались заросли сочной осоки. Под пихтой лежала куча лапника. Хопер повалился на нее и тут же вскочил: лапник был примят, на нем недавно кто-то отлеживался. Оглядевшись, он увидел серое пятно от погасшего костра и обрадовался. Эти «кто-то» были явно Мухомор с Красавчиком, больше здесь ходить некому.

— Вот тут мы и отдохнем, — сказал Хопер Рыжему, сидевшему возле брошенной в траву косули. И спросил: — А куда делся Паря?

— Побежал на болото воду искать.

— Эй! — крикнул Хопер. — Ты там не провались.

Паря не отозвался. Но скоро он вышел из-за кустов с охапкой осоки и еще каких-то толстых стеблей. Белые сочные комли свисали с его рук до самой земли.

— За водой далеко идти, — сказал он, сплюнув зеленую, как у коровы, жвачку, — Нате-ка пожуйте пока стебли. Водянистые, как сосульки.