Алексей Макеев - Врачебная тайна Страница 16

Серега со мной согласился — в Москве, будучи в неволе, делать нечего.

— Вот-вот, — добавил я. — Пугачева в клетке возили, вряд ли ему понравилась такая экскурсия… Поэтому хочу спросить тебя как художник художника. Ты наверняка читал классику, знаешь, о чем.

— Умею ли я рисовать? — догадался мой начитанный друг.

— Именно. По глазам вижу — лучше, чем Киса. Не наш — Воробьянинов. Я тоже — немножко. Не подвинуть ли нам местного живописца? В соратники он нас брать явно не захочет.

— Эх, сестру бы мою сюда, — помечтал Серега. — Она у меня настоящая художница! На Свердловке тусуется.

Я всмотрелся в лицо Сереги, и вдруг осенило:

— Маша Перепелкина? В красном берете ходит? Ха-ха! Как тесен мир!!! — Я хлопнул себя по ляжке, приходя в восторг.

— Постой, постой… — Серега наморщил лоб… — Твоя фамилия Смелков! Ты — Лицемер?!!

Я поднялся и поклонился Перепелкину:

— К вашим услугам.

— Ха! Я должен был догадаться, когда ты карикатуру на Шляхова нарисовал, царствие ему небесное! А Машка писала, ты пропал. После собственной выставки вдруг куда-то делся…

— Ну почему же пропал? Вот он я!

— Зашибись! — Серега смотрел на меня влюбленными глазами. — Теперь я не сомневаюсь, что клуб мы оформим, как нечего делать! — изрек он.

— Аминь! Пойду сдаваться Гоменскому, — подытожил я. — Кстати, будешь писать сестре, скажи, что выставку мне организовал вовсе не папа, как они все думают, а институтский комсомолец. Мы с ним собутыльники.

Постучав, я открыл дверь кабинета и увидел майора сидящим на корточках перед раскрытыми нижними дверцами шкафа. Недоумение во взгляде, обращенном на меня, кажется, относилось не ко мне, а к увиденному в шкафу. «Быть может, в отделении завелась крыса?» — вспомнил я наш лазарет в учебке. Даже представить не мог себе, насколько попал в точку!

— Товарищ майор, скульптуру в клуб доставили.

— Молодцы.

Видя, что не тороплюсь покидать кабинет, Гоменский догадался:

— Что-то спросить хочешь?

— Так точно. Разрешите на этом не останавливаться?.. Я имею в виду скульптуру. Мы можем и клуб оформить.

— Ты рисовать умеешь? — В голосе майора послышались нотки удивления и радости.

— Если позволите, готов доказать. — Я указал на лист бумаги и шариковую ручку. Карандаша не видел на столе. — Присядете, товарищ майор, на пятнадцать минут?

— Хм! Мой портрет нарисовать хочешь? — заинтересовался Гоменский, Ну, попробуй… — сказал он неуверенно и присел на кушетку. Видно, боялся испытать смущение и неловкость, увидев на портрете смешную рожицу, мало похожую на него. Однако же я был уверен в себе. Это там, в учебке, у кого-то «баа-ки-те-кут». У меня ничего не течет. Поэтому я — во второй палате, а не в первой!..

— Вот это да! — поразился начальник отделения, принимая мой рисунок. — Да ты художник настоящий! Чего же раньше молчал?

— Надеялся, обойдется… — вырвалось у меня. Тут же поправился:

— Но сейчас вижу, наш художник не тянет. Объем велик. Мне тоже понадобится помощник. Вы понимаете, я о Перепелкине говорю. Мы с ним сработались. К тому же он рисовать тоже умеет. Что несложно, возьмет на себя…

В тот же день Рафаэль был освобожден от клуба и отправлен в главный корпус — выпускать очередной стенд. Я опасался, ему понадобится стоматолог — так скрежетал зубами, уходя.

— Ты что же, художника подсидел? — спросил меня староста Латусь, сощурив хитро глазки. Я услышал в его словах нотку одобрения. Староста быстро скумекал, что я в начале «карьеры» и теперь со мной лучше подружиться. Вот жук! Недаром выбился в старосты.

— Это не я его, это он сам не усидел. Клуб ему не по зубам. Ленина уже неделю рисует, никак не нарисует! А еще комсомолец…

— А ты, значит, нарисуешь?

Я не стал объяснять, что любой советский художник Владимира Ильича рисует вслепую. Мой отец, например, за минуту. А потом, если надо, несколькими штрихами увеличив отдельные детали, превращает в портрет Дзержинского, при условии, что посторонних зрителей нет. Когда я впервые увидел репродукцию с картины Сальвадора Дали, где над клавишами рояля светится многократно повторенный портрет Ильича, первой мыслью было — быть может, тоже наш, Дали-то? Воспитанник советской школы? Позже узнал, что у него жена была русская. В общем, почти угадал. Это примерно то же самое.

Мы с Серегой с усердием взялись за дело. Требовалось показать работу до тех пор, пока не явился Рубликов, и мы это сделали. Не только Ленин, вся стена была закончена — и знамя, и лозунг, все чики-пуки, как выразился бы старшина Атаманов!

Рубликов, которого обломали с выдачей нас, отозвал меня в сторону и пригрозил весело:

— Ну, пройдохи, устрою вам веселую жизнь, когда вернетесь. Будете морзянку по ночам долбить!

Когда он отчалил, я заметил Сереге:

— Долбить по ночам морзянку лучше, чем наряды тащить, где тебя самого задолбают. — Перепелкин выразил свое согласие.

Наконец солнце взошло! Нет, не небесное светило, — наше, местное. Вышла на работу Люция. От клуба увидел, как ее окружила мафия: Латусь что-то хохмил, судя по мимике, Десантура поджимал губы и делал масленые глаза, Бондарь, угадывалось, что-то гудел со своей приклеенной улыбочкой, тут же вертелся и Авинзон, словно один из гномов вокруг Белоснежки. И только Назар стоял немного в стороне и был мрачен, как отвергнутый любовник. А вдруг я угадал?..

Во время следующего перекура глазам предстала иная картина: люди с напряженными лицами возле морга. За кем-то из наших покойников приехали, догадались мы. Серегу привлекли на вынос гроба. Я из солидарности просился вместе с ним, хотел сказать даже, нам не впервой, но удержался. Мне велели остаться в клубе и заниматься своим делом.

Серега вернулся не скоро.

— В гараже был, — объяснил. — Со знакомым водилой, ну, тем, которому «уазик» в учебке помогал чинить, разговорились возле морга.

— Кого забирали?

— Шляхова. В том-то и дело… Знаешь, что я узнал? Оказывается, наш сержант, когда лежал в госпитале, в гараж частенько захаживал. И те водители, что отправились в мир иной немногим позже него, были его земляками.

— Хм! И что это нам дает? — задумался я. — Пока непонятно, но примем к сведению…

От части старой мебели из клуба было решено избавиться, мы с Серегой подняли ее на борт грузовика. Вполне приличную тумбочку Гоменский оформил на себя. Ее погрузили в «уазик», чтобы отвезти в служебную квартиру начальника отделения. Водила остался в машине, самое трудное доверили нам с Серегой. После гипсового Ленина нести тумбочку было уже не страшно.

Нас встретила на пороге девушка оригинальной наружности. На приплюснутом носике — папины веснушки. Голубенькая маечка с фирменным лейблом открывала загорелые литые плечи, которые очень захотелось погладить. Явно в зоопарке тигру не докладывают мяса, а нам — брома!.. Дочка Гоменского, подумалось мне, любит покушать и склонна к полноте. Какой-нибудь пустяк, легкая беременность, и она превратится в колобка. Однако шкодливый нрав сохранит при любых габаритах. Справится…

Юная мадам сразу принялась командовать:

— Сюда проходите. Вот здесь поставьте, пожалуйста.

Квартира у майора была двухкомнатная, тумбочка отправилась на половину дочки. Правильно, должен же папа что-то с работы принести!.. Где у них мама, я пока не понял.

— Лиза! Напои молодых людей чаем! — из другой комнаты крикнул майор.

— Вы будете чай? — стрельнула по нам озорными глазами распорядительница.

— А покрепче ничего нет? — спросил я. Девушка тут же заложила меня отцу:

— Папа, они спрашивают, нет ли чего покрепче?

— Покрепче я бы сам не отказался. Да где взять?

Я хотел было сказать, что в Мирной, например, для этого шинки имеются, но прикусил язык.

— Вино у нас только нарисованное, — вздохнула Лиза, указывая на натюрморт, висящий на стене, когда перебрались в кухню.

— Нарисовать мы и сами можем, — вздохнул я в ответ и отрекомендовался: — Мы с коллегой — художники.

— Правда? — Девушка округлила глаза, тут же исчезла из кухни, вернулась с листом бумаги и коробкой цветных карандашей. — Нарисуйте мне жирафа!

— Почему жирафа? — спросил я, принимая бумагу и карандаши.

— Он большой, ему видней. Я буду с ним советоваться.

«Наутилус помпилиус», — вспомнился Илья Муромец.

— Такой на одном листе не уберется, — втянулся в абсурдный разговор я. — А советоваться нужно с папой.

— Не хотите жирафа, нарисуйте философский камень.

— А камень для чего?

— Все его ищут, а у меня уже будет.

— Камень я могу из-за пазухи достать. Держу на всякий случай. Мы же в армии…

В кухню вошел Гоменский:

— Они такие прикольные! — сказала дочка папе про нас, словно видела перед собой двух клоунов. Майорской дочке все солдатики казались забавными. Я узнавал в ней самого себя — подростка в гостях у дядьки. Тогда мне все солдаты тоже казались славными парнями, готовыми по-доброму услужить.