Виктор Черняк - Выездной ! Страница 16

Если Филин не примет - дело дрянь, если заставит ждать, расценить это толком не удастся, если примет с места в карьер, пожалуй, у Игоря Ивановича неплохие шансы.

Филин принял Шпындро через двадцать минут. Предварительно ничего не прояснилось. В приемную, будто ненароком по дороге из туалета заглянул Кругов и увидел Шпындро с проектом на коленях. Коллеги скрестили взгляды и секретарь тут же сообразила, что становится очевидцем важных событий.

Филин с последней встречи не изменился, те же желтоватые седины, наколки, грубой лепки лицо, окутанное клубами беломорного дыма, но в глазах-щелках Шпындро почудился свет решимости, которого в прошлый раз не было, а значит сегодня разговор мог принять более определенный характер и тогда наличие даров дочерям - сувкам филинова помета величал их Игорь про себя - под рукой подтверждало необыкновенную предусмотрительность Шпындро.

Разговор шел кругами, перебрасываясь от необязательного вовсе к случайному и обходя нужное, трогающее за живое каждого из двоих в этом кабинете. Филин водил мастерски, то натягивал лесу, то отпускал, то вовсе терял интерес к Шпындро, то неожиданно глаза начальника вспыхивали восторгом взаимонужности. Торопиться некуда, оба на службе, в стенах, и время здесь принадлежало им безраздельно, само наличие обоих на рабочих местах или вблизи - только что вышел - вроде бы свидетельствовало о бурной деятельности, во всяком случае ни одному лыко в строку не поставишь. По городу не шныряют - оба в пределах селекторной досягаемости.

В тягостном прощупывании Шпындро утешали только мучения Кругова: каково тому сейчас? чем дольше Шпындро не возвращается, тем болезненнее Кругову, неровен час Филин еще обсуждает его деловые качества со Шпындро? заглазно! вот что нестерпимо жжет и, ставя себя на место Кругова, напрочь отрезанного от событий в кабинете Филина, Шпындро радовался хотя бы тому, что с каждой минутой утекающего времени все более вздорные мысли одолевают Кругова, подталкивая к импульсивным, поспешным решениям, через день-два расцветшим ложными шагами.

Филин грел себя другим: пора его верховодства подходила к концу и все же пока решал он, и этот тренированный малый, чиновный боец, мастер умолчаний, взрыхлитель почв для недоверия, овладевший всеми приемами уклончивости, всецело зависит от Филина. Начальник знал, что Шпындро выезжал, выезжал не раз, значит годы назад его безусловно кто-то толкал тут случайности почти исключены - но стародавние толкачи могли уже сойти в небытие или потускнеть значительно в своем величии, а люди Кругова, напротив, могли не утратить влияния или даже усилить его. Филин понимал, что и Шпындро, и Кругов умеют ставить дымовые завесы, случайно обронив вельможную фамилию, проявив неожиданную осведомленность о расположении комнат дачи и даже намекнув акварельно, что наезжали туда. Могли воспоследовать и звонки: одни случайные, другие симптоматичные; со звонками Филин давно отработал методику: если звонок всего один - в расчет таковский не бери; дуриком подвезло выбить из могущественного лица согласие на участие - мало ли, неловко было отказать, судьбы свела в общем располагающем застолье или жены столкнулись у косметички - если после первого звонка следовал еще один, заинтересованность давящего носила уже более выраженный, не разовый характер, а приобретала оттенок покровительства, а уж если судьбу выездного курировали каждодневными прозвонами, тут уж попахивало густым протекционизмом и тогда не зевай, начинался саперный участок, здесь, зацепившись за невидимую проволочку, ошибались только раз.

Вошла секретарь и кинжальным взглядом - всего одним, метнула исподлобья, как каменюку из пращи, - сумела углядеть все: ей более и не требовалось, навидалась таких сцен всласть; при появлении третьего оба умолкли, но секретарю и не нужны были слова - проект письма, свернутый вчетверо, лежал на стуле рядом со Шпындро, свидетельствуя, что никакое письмо не обсуждалось, а решалось дело куда как более важное - кто поедет: Шпындро или Кругов или... всегда, как на бегах, может выскочить серая лошадка и завершить триумфально забег, сделав ненужным фотофиниш явным превосходством.

Шпындро знал - наступает пора процеженных, выверенных заявлений, только успевай расшифровываь чужие намерения.

- Когда в последний раз ездил? Год что ль из последней ездки?

Шпындро не совладал с возмущением - Филин подначивал, знал же старый черт все с точностью до дня: когда туда, когда обратно, сколько всего отбыли - чуть не криком зашелся:

- Я?.. Ермин со мной вернулся, а уж... - Отъехал полгода как! Хорошо удержался, проглотил про отъезд Ермина. Хотелось топать ногами, биться головой о стену, зачем же так валтузить? но в глубине души Шпындро знал вот она его работа, не частая, но самая важная, основополагающая - понуро принимать любое, кнутом стеганувшее из начальственных уст, а лучше не понуро, не весело, а серо и нейтрально, так чтоб и господь бог не догадался, что у тебя внутри творится. Вовремя осекся, сказывалась многолетняя выдержка и привычка глотать обидное, кончик языка забегал меж зубов: пронесло или лишнее сказанул? нервы разгулялись...

- Как дома? - вроде не заметил срыва Филин.

- Порядок, - Шпындро ответил без нажима, как само собой разумеющееся сказал.

Филин долго вытряхивал папиросу, под тройным подбородком пульсировала кожа, будто ворочалась бурая жаба, помидорная краснота выползла из-под воротника и придушила бы Филина кашлем.

Не жилец, а что случится, только хуже будет, мало ли кто на его месте воцарится, снова мосты наводи, укрепляй быки подмостные, стоя по горло в воде, того гляди захлебнешься. Шпындро погладил никому не нужное письмо.

Кашель утих отдаленным ворчанием грома, устав мучать Филина. Хозяин кабинета недоуменно осмотрел пачку папирос, Шпындро на стуле, бросил взгляд за окно, будто искал, куда подевался кашель, минуту назад бесившийся меж стен.

- Угу... Ермин... угу, - Филин откинулся в кресле и канцелярская деревяшка отозвалась скрипом. - Плохо чувствую, - без перехода сообщил Филин, - вишь как метелит кашелюга, а дымы гонять все не брошу, беда, пока струей горлодера дыхалку не прочищу, сам не свой. Врачи тоже крутят, уходят от ответа бросать-не бросать, я смолю с четырнадцати, всю жизнь, глазки белохалатники отводят, а те что почестнее: сколько курите? ух ты! тогда обрубать небезопасно - синдром отмены, пожуют губами и добьют, мол, раздумывай сам, а вообще-то хуже курева не придумаешь - чистое самоубийство... Давление опять же накрепко с куревом повязаны, повенчаны можно сказать, так и скачет, так и скачет... у меня это и отец от удара помер, стакан белого хватанул, крякнул и глаза застеклил, все думали от крепости, жар водочки притушает сосредоточенностью, а он уж в лучшем мире... Ермин говоришь... - Филин опрокинул взор вовнутрь, замутил роговицу раздумьем, разговаривал с почившим отцом, прикидывая время и место встречи.

Шпындро не перебивал, стараясь даже выражением лица соответствовать перепадам настроения Филина и скачкам его мыслей. Внезапно перехватило дыхание: вдруг Кругов раньше успел провести тайный разговор? потому и мелькнуло в его взгляде скрытое торжество, когда встретились глазами в приемной, а было ли торжество? не установить доподлинно, может привиделось, можно б развеять сомнения, выведав у секретаря присутствовала же при их немом обмене взглядами да разве спросишь: углядела торжество в глазу Кругова или нет?.. Вдруг соперник щедрее задарил Филина, вдруг обошел и не на полкорпуса, а на круг, а то и два. И фамилия-то Кругов! Дурное предзнаменование. И тогда Шпындро со своими подношениями, выделенными с собесовской скупостью Натальей, окажется смешон и мелок, хотя по себе судя и малый дар греет душу, а лишнего никто давать не привык, каждый соизмеряет, будто на весах, подношение и воздаяние. Шпындро закинул ногу на ногу, подцепил листок лжепиьма с соседнего стула, обмахнулся, стало жарко. Филин движение перехватил хоть и повернутым внутрь взором. Молчали. Шпындро знал, пока кабан папиросу в угол рта не уткнет, разговор не завяжется. Филин помял папиросу в одинаково толстых и одинаково коротких пальцах, крошки табака сгреб ковшиком согнутой правой кисти на ладонь левой, стряхнул в урну.

Дымовая завеса привычно застлала лицо Филина и, как и предвидел Шпындро, слова стали выпрыгивать из сизой пелены:

- Болею я, может пора кресло освободить. - Пауза. - Кто-то после меня поселится здесь...

Шпындро напрягся. Началось. Намекает, мол, сейчас я тебя заброшу годка на три, а то и на все пять, глядишь глянец до конца дней на всю свою жизнь успеешь навести, а уйду до твоего отбытия и загонят в тупик вечным ожидальщиком, пиши пропало. Игорь Иванович поражался коловращению соображений, отрывочных мыслей, просто лиц в мозгу в эти минуты, сквозь мельтешение дум внезапно выскочило, как карта в руке фокусника: бабка Мордасова врачует по-народному, когда сама на ногах, даже от курева может отлучить и, как уверял Колодец, вообще все может перетряхнуть в человеке, чуть ли не старца перелицевать в молодца.