Алистер Маклин - Два дня и три ночи Страница 16

Тут были еще двое, кто чувствовал себя явно не в своей тарелке: директор парижского торгового банка Анри Бишар, маленький подвижный человечек с лысым, как колено, черепом, и шотландский адвокат по фамилии Мак-Кольм, большой и грубоватый мужчина. Я не думаю, что они страдали от неловкости больше, чем мы, но по ним это было лучше заметно.

Все шло прекрасно. Но что-то было не так. Удачный повод поразмышлять на тему, как по-разному могут отображать действительность различные виды искусства. Если бы по материалам событий, происходящих в эти минуты в салоне «Шангри-Ла», сняли немой фильм, он стал бы гимном роскошной жизни миллионеров. Глубокие кресла приглашали первый раз в жизни по-настоящему расслабиться. Огонь в камине, совершенно лишний в смысле поддержания температурного режим, создавал атмосферу интимности. Улыбающийся Ставракис в роли хлебосольного хозяина. Кельнер в белом кителе, ждущий вашего, достаточно – мысленного, пожелания снова наполнить бокалы. Короче говоря, в немом кино все выглядело бы утонченно и приятно.

Но если бы, основываясь на том же самом материале, вместо киносъемок сделать радиопостановку, результат, прямо скажем, был бы совсем другим. Радиослушатели услышали бы сначала звук льющегося в бокалы шампанского, а потом – реплику, вводящую их в атмосферу, полную драматизма и нервозности. Это Ставракис уже не в первый и даже не в третий раз произносил тост, посвященный своей жене:

– За твое здоровье, моя дорогая. За то святое, поистине христианское смирение, с каким ты терпишь нашу компанию. Представляю, как тебе трудно, бедненькая, но ты уж потерпи. Авось и тебе воздастся. Не на земле, так на небесах. – В его голосе сквозила непонятная мне неприязнь и даже издевка.

Я же, как и все в салоне, не мог глаз отвести от Шарлотты Ставракис. В этом не было ничего удивительного, ведь, кажется, еще вчера вся Европа брала приступом кинотеатры, чтобы увидеть ее на экране. В свой «звездный» период она не была ни особенно молода, ни даже особенно красива. Но это ей совершенно не требовалось, поскольку, в отличие от тех, кому привлекательность заменяет талант, она была действительно великой актрисой.

Теперь она выглядела старше. Ее внешность стала менее яркой, а фигура несколько округлилась, и все же мужчины смотрели на нее как лиса на сыр, а вернее, учитывая присутствие Ставракиса, как на виноград.

Особенно привлекало ее лицо. Да, теперь это лицо казалось несколько усталым и поблекшим, но это было лицо, привыкшее к жизни – смеху, размышлениям, радости, страданию – и далеко еще не исчерпавшее своего энергетического запаса. Темные глаза заключали в себе мудрость десяти веков и на столько же заглядывали в будущее. В каждой морщинке ее лица было больше привлекательности, чем в мордашках целого батальона сегодняшних девочек, с усердием участвующих в конкурсах красоты. Если бы сюда сейчас впустили штук пятьдесят таких «мисс» и «вице-мисс», вертящих попками и старательно пялящих свои пустые глазенки, я уверен, никто из нас и не взглянул бы на них. Глупо разглядывать репродукцию великого произведения на открытке, если рядом оригинал.

– Спасибо, ты так добр, Антони, – ответила она на тираду Ставракиса. В ее словах логично было бы искать раздражение или иронию, но открытый, полный доброты и мудрости тон не допускал подобных подозрений. Только улыбка была грустна, и странное впечатление производили тени усталости вокруг ее глаз. – Но ты ведь знаешь, мне никогда не скучно.

– Даже в таком обществе, дорогая Шарлотта? – продолжал Ставракис максимально любезно по содержанию, но так же издевательски по форме. – Собрание административного совета кампании Ставракиса у берегов Шотландии наверняка менее приятно, чем путешествие по Средиземноморью в обществе великосветских бездельников. Вот взгляни, например, на Долльманна. – Кивком головы он указал на высокого, худого, светловолосого мужчину в очках.

Судя по всему, последнюю неделю мужчина не брился. У меня за такое время отросла бы борода. На его подбородке образовалась только жиденькая растительность. Честно говоря, я бы тоже согласился не иметь бороды, если бы взамен мне предложили поработать административным директором «Океанских Линий Ставракиса». Очкарик занимал как раз этот пост.

– Скажите, Долльманн, – продолжал хозяин, – вы могли бы заменить для моей супруги, ну, скажем, молодого графа Хорли? Он ведь замечательный человек. Правда, в голове у него опилки, но за то на банковском счету пятнадцать миллионов фунтов.

– Боюсь, что замена будет неравноценной, сэр Антони. – Долльманн каким-то образом умудрился не замечать, что его собеседник разыгрывает спектакль, и отвечал вполне серьезно. – Правда, по общему признанию, у меня все в порядке с мозгами, но зато гораздо меньше денег, не говоря уже об остроумии и великосветских манерах.

– Наверное, поэтому Хорли так нравится моей супруге. Не случайно он был душой их дружной компании во время моего отсутствия. Вы не знаете его, господин Петерсен?

– Я слышал о нем много чего, сэр Антони, но у нас с ним разные сферы обитания, – косноязычно и малопонятно ответил я, с ужасом констатируя, что играю в спектакле вместе с остальными присутствующими.

– Ну да, ну да. – Ставракис перевел взгляд на сидящих рядом со мной мужчин.

Один из них – Герман Лаворский, судя по фамилии, мог бы иметь проблемы с доказательством того, что его предки были чистокровными англосаксами. Хотя Ставракис вряд ли требовал таких доказательств от своего консультанта по финансам. Лаворский, толстячок-весельчак с бегающими глазками и неистощимым запасом двусмысленных анекдотов, так мало походил на иных бухгалтеров и финансистов, что наверняка был лучшим из них.

Второй мужчина, среднего роста, лысый, имел лицо сфинкса, на котором ни к селу, ни к городу были налеплены черненькие усики в форме перевернутого велосипедного руля. Его голова своими очертаниями напоминала дыню. Это был лорд Чарнли. Несмотря на свой громкий титул, он работал в Сити биржевым маклером.

– А как ты оцениваешь наших новых друзей, дорогая Шарлотта?

– Боюсь, я не понимаю, о чем ты... – ответила хозяйка дома с той же улыбкой на лице.

– Ну как же, ведь я, не испросив у тебя разрешения, приглашаю в гости неизвестно кого. Они ведь не из высшего света. Меня они вполне устраивают, но я же не могу насильно заставить тебя проводить с нами время. Не правда ли, господин Дэвис, вы тоже считаете, что Шарлотта молода и красива?

Дэвис поудобней устроился в кресле и сплел пальцы рук на животе с видом великосветского льва, готовящегося высказать очередную сентенцию.

– Что такое молодость, сэр Антони? – начал он и улыбнулся Шарлотте. – Не знаю. Что же касается красоты вашей супруги, то здесь мне нечего добавить. Все уже давно сказано десятками миллионов влюбленных в нее европейцев.

– Насчет «давно» вы правы, господин Дэвис. Но меня интересует сегодняшний день. – Ставракис улыбнулся снова, но уже не так тепло, как раньше.

– Ваши режиссеры, – Дэвис продолжал обращаться только к Шарлотте, – наверняка брали на работу самых никудышных операторов в Европе... Впрочем, это мое личное мнение.

Если бы у меня в руках была шпага и если бы я умел совершать соответствующие ритуалы, в эту минуту я произвел бы Дэвиса в рыцари. Естественно, после того, как проткнул бы этой же шпагой Ставракиса.

– Ну что ж, я вижу времена рыцарей еще не прошли, – усмехнулся Магнат.

Мак-Кольм и Бишар заерзали в своих креслах. Ситуация складывалась действительно неловкая.

А Ставракис не унимался:

– Я только хотел сказать, дорогая, что ни лорд Чарнли, ни Лаворский не могут конкурировать с молодостью, энергией и красотой твоего американского нефтяного королька Вельсблада и, конечно, не могут заменить тебе общения с испанским графом Доменико, который, будучи астрономом-любителем, ясными ночами на Эгейском море передавал тебе свои знания о созвездиях. – Тут он снова посмотрел на Лаворского и Чарнли, как бы говоря: «Куда вам, грешным!..»

– Я вовсе не обижен этим, – ответил Лаворский. – Надеюсь, у нас с лордом Чарнли есть другие достоинства. А кстати, я что-то давно не видел молодого Доменико.

Судя по всему, Лаворский прекрасно умел «сымпровизировать» заранее придуманную фразу в заранее продуманный момент. Наверное, он был бы хорошим театральным суфлером.

– И смею вас заверить, вы не скоро его увидите. Во всяком случае он вряд ли рискнет появиться на моей яхте. Я сообщил всем, что проверю цвет его дворянско-кастильской крови, если он еще хоть раз встретится на моем пути... Но простите меня, друзья! Это, конечно же, не слишком приятная тема. Господа Дэвис и Петерсен, ваши бокалы пусты...

– Спасибо, сэр Антони, ваше приглашение... И этот вечер... Спасибо. – Добродушный глупый Кэлверт был слишком туп, чтобы понять, что здесь происходит. – Но, к сожалению, нам пора возвращаться. На море неспокойно, мы хотели укрыть «Огненный крест» от ветра за островком. – Я приблизился к окну и отодвинул портьеру, тяжелую, как противопожарный занавес в Королевской опере. – Посмотрите, сэр Антони, я оставил включенным свет в рубке, чтобы иметь возможность отсюда следить на нашим кораблем.