Милорад Павич - Уникальный роман Страница 16

Вдруг из шкафа кто-то дунул в глаза мальчику струей трубочного табака с ароматом вишни и меда. И тут все кончилось. В этом запахе, перепуганный и обессилевший, он заснул на полпути к кровати, опустившись на служившую ковриком овечью шкуру. Во сне незнакомое существо шепнуло ему на ухо несколько слов. Он не понял их, но запомнил и позже время от времени повторял, чтобы не забыть:

В этот час, Господи,освободи нас от верыи возьми к себе как добычу.

Как уже было сказано в начале этого отчета, течение сна госпожи Лемпицкой в этом месте разделяется на три отдельных рукава.

Мальчик сидит за столом в своей комнате, за спиной у него шкаф, из которого время от времени слышно журчание воды, а в дверь входит Охараска, его двоюродная сестра. Ей 14 лет, он примерно в два раза младше, но ему неизвестно, сколько лет каждому из них. Миновал полдень, время течет, делая повороты и петляя. В этом доме родителей мальчика все наслаждаются послеобеденным отдыхом, а Охараска вносит на подносе стакан малинового сока и миску с манной кашей на молоке. Девочка сварила ее сама, и, прежде чем поставить стакан и миску перед мальчиком, она улыбается широкой улыбкой, полной зубов и языка.

Мальчик хорошо понимает, что означает эта улыбка, и в ужасе кричит: «Нет! Нет! Нет!» – но, словно заколдованный, не может оторваться от стула, на котором сидит…

Мальчик не понимает, что с ним происходит в те дни и недели, он грызет ногти на ногах, а после того, как они обглоданы, с ужасом слушает из постели, как вечером за круглым столом в столовой собираются гости…

Однажды вечером там уже сидели его мамочка Элеонора Цикинджал, у которой всегда, когда она говорила, на затылке, в пучке волос, позвякивали серебряные шпильки и заколки, рядом с ней – невероятной красоты госпожа Теса Покумица, которая на ходу почесывалась, так же как на лету почесываются клювом птицы, и ее муж, господин Покумица, который все еще платил ей по часам за то, чтобы посмотреть на нее голую. У него иногда было два профиля – левый рыжий, а правый темноволосый. В столовую шумно вошла старая пани Марина Сандомирская-Ипсиланти, прокричав еще с порога: «Many kisses, many kisses!» И это предвещало, что она не намеревается в знак приветствия целоваться с каждым в отдельности. Она носила свой веер, ее речь заносило то в польский, то в литовский, и лицо ее, как обычно, было скрыто под венецианскими белилами. Она строго следила, чтобы колец на ней всегда было больше, чем лет, а визиты делала в обществе трех своих любовников, трех братьев из Миссолунги, которые умели произносить свою фамилию – Продромидис – на всех пяти священных языках. Продромидисы смотрели на мир сквозь туман из Миссолунги и ежегодно на Пасху получали от ясновельможной пани Сандомирской-Ипсиланти подарки. Эти подарки всегда были одинаковыми. Каждому по паре масонских перчаток из ярко-желтой оленьей кожи и по портрету, который пани Сандомирская-Ипсиланти заказывала написать маслом. Такие портреты писал на дне маленьких медальонов (по пять экземпляров каждого) один мастер, известный своими росписями шхун и барж на реке, и использовались они для того, чтобы владельцы могли вручать их своим деловым партнерам вместе с визитной карточкой. Дело в том, что ясновельможная Сандомирская-Ипсиланти не верила в фотографию. Мальчику она тоже дарила подарки, и тоже особые, сделанные специально для него: у нее был мороженщик, которому она заказывала вырезать на леденце на палочке маленькую иконку, так что на Пасху мальчик получал изображение святой Параскевы или архангела Михаила. На вкус они были очень сладкими. При этом преподобная матерь Параскева еще и дивно пахла ромом, а архангел Михаил с мечом – ванилью.

Но леденец на палочке, который мальчик сосал перед сном, был слабым утешением за то, что ему предстояло претерпеть. Слушая гомон гостей, он в своей постели и в чужом мраке грыз ногти на ногах, потому что его ужасало то, что будет сейчас происходить там, снаружи.

В центре гостиной стоял огромный круглый стол, и как только с него снимали скатерть, мальчик знал, что последует. Стол был изготовлен без единого гвоздя, и гости собирались за ним для того, чтобы вызывать духов.

– Кого призовем сегодня вечером? – спросила, садясь за стол, госпожа Цикинджал. – Может быть, покойного доктора Исидора? Он мог бы мне помочь. Похоже, я столкнулась с нечистой силой. По утрам, как встану, все дверцы в доме открыты – и у буфета, где стоят стаканы, и у книжного шкафа моего отца, и у стенного шкафчика со сладостями…

– Со мной тоже кто-то похожие шутки шутит, – перебила ее госпожа Теса, – каждое утро вижу, что мои чулки узлом связаны. Боже, не оставь нас!

– Давно хочу узнать у Димитрия, были ли в его время женские масонские ложи, и присутствовал ли мой покойный муж на их собраниях, – добавила госпожа Элеонора Цикинджал, на что ее сын в своей комнате навострил уши, догадавшись, что этот «шпионаж после смерти» нацелен на его покойного отца.

– А разве членство в ложе не запрещает Димитрию распространяться о таких вещах? – поинтересовалась ясновельможная пани.

– Кто его знает? – равнодушно пробурчал самый старший из братьев Продромидис. – Скорее всего, после смерти они больше не обязаны хранить свои тайны…

– В таком случае, – подхватила госпожа Теса, – давайте посмотрим, доступен ли Димитрий сегодня вечером. Что скажете, не спросить ли нам у горшочка?

– Неплохое решение, – сказала госпожа Цикинджал, вытащила спрятанную за одной из картин рапиру, проверила, насколько она остра, и положила ее на круглый стол, а на крошечную плиту возле окна поставила глиняный горшочек с водой. Когда вода начала закипать, все насторожились, стало слышно, как горшочек сквозь бульканье воды повторяет какое-то слово.

– Вик! Вик! Вик! – слышалось из горшочка.

– Что это еще за Вик? – изумилась госпожа Теса и своими прекрасными глазами посмотрела на себя в зеркало.

– Такого мы не вызывали, – сказал один из любовников ясновельможной пани Сандомирской.

– Не надо так о именах, – укоризненно проговорила госпожа Теса. – Ведь имена – это нечто наподобие бутылок, в которых хранится эссенция того лица, которое их носит, они содержат в себе нечто вроде гомункулуса…

В этот момент за столом появился еще один стул, совершенно прозрачный, будто из стекла, и на нем постепенно начала сгущаться фигура сидящего мужчины. Сначала рукав, от которого странно пахло, потом целиком плотное зимнее пальто, хотя на дворе стояла весна. Это пальто выглядело гораздо умнее, чем тот, кто его носит. Рука что-то писала на столе.

– Кто вы? – спросила госпожа Цикинджал.

– Неужели вы меня не узнаете, матушка? Я ваш Вик.

– Но я не знаю никакого Вика!

– На вашем месте, госпожа Элеонора, я не пускал бы в дом незваных гостей, – возмутился самый младший из Продромидисов.

– Как вы сказали, кто вы такой? – повторила хозяйка.

– Я ваш сын Виктор!

– Господи боже мой, да что он такое несет? Моему Виктору только-только семь лет исполнилось, и он спит за этим окном у себя в комнате. А вы… вы обманщик, и я немедленно выведу вас на чистую воду!

С этими словами госпожа Цикинджал схватила рапиру и вонзила ее в грудь человеку, который назвался Виктором.

Все вскрикнули, но Вик улыбнулся как ни в чем не бывало, потому что лезвие прошло сквозь него, как сквозь ветер, и воткнулось в спинку соседнего стула, с которого как ошпаренный вскочил самый старший любовник ясновельможной пани Сандомирской.

– Я думаю, матушка, мы не совсем тот горшочек взяли! – сказал примирительно Виктор.

– Как это так? – подала голос насмерть перепуганная прекрасная госпожа Теса, а госпожа Цикинджал, все еще в изумлении, по привычке перекрестила рапирой то место на теле незнакомца, где должна была быть рана.

– Вы, похоже, действительно не с этого света? Можете ли вы нам все это объяснить? – спросила она.

– Могу, – ответил Вик, – и объяснение этому очень простое: это не вы призвали меня, а я вас. Дух вовсе не я, а вы. Поэтому-то вы и не смогли ничего сделать мне вашей рапирой, которой, кстати, давно уже нет в этой комнате, так же как и картины, за которой вы ее прятали.

– А откуда это вы нас призвали, молодой человек? – спросила госпожа Теса.

– О, это и мне было бы интересно узнать. Но как я могу знать, откуда появляются мертвые, когда их призывают? Должно быть, вам самим это лучше известно.

– Мертвые? Вы сказали о нас, что мы мертвые?

– Ну не я же мертвый! Вы, тетя Теса, умерли еще в 1898-м, через два года после смерти вашего мужа; вы, господин Продромидис, хотя и самый младший, умерли, простите мне это слово, раньше, чем ваш старший брат, и жив до сих пор только ваш средний брат, дядя Харис. Именно поэтому его здесь и нет… Кроме того, после якобы смерти ясновельможной пани Сандомирской он получил в наследство самое драгоценное из ее колец, то, которое умеет шептать. Он говорит, что ясновельможная подарила ему это кольцо на смертном одре, хотя я, пани, не верю, что вы действительно умерли. Это в моих воспоминаниях покрыто каким-то туманом… Простите, что мне приходится это формулировать, но вы оказались как-то ни там ни здесь…