Евгений Сартинов - Золото на крови Страница 16

Я же никак не мог уснуть. Проклятая память неумолимо возвращала меня к событиям прожитого дня. Стоило мне закрыть глаза, как все случившееся снова вставало передо мной с обжигающей достоверностью нервной дрожи, цветом, звуками и даже запахами. Я как раз видел горящего пилота, пытающегося выбраться из пылающей кабины, когда Андрей тронул меня за плечо. Все это время он при свете аккумуляторной лампы-шахтерки разбирал бумаги прокурора.

- Юр, ты не спишь?

- Нет, - признался я, открывая глаза. - Не могу.

- Тогда послушай. Я, кажется, нашел ключ к загадке поведения прокурора. Вот очень интересное письмо...

И он начал читать: "Здравствуй, Наташенька! Здравствуй, дочка моя

ненаглядная! Очень рад твоему письму, жалко, что ты так редко пишешь. Но

я тебя понимаю, учеба в МГУ, это слишком серьезная работа, чтобы оставалось время на такие пустяки, как письмо твоему старому отцу. Я так рад, что учеба у тебя идет хорошо, ты ведь у меня такая талантливая, моя гордость. Жалко, что

мать уже не сможет порадоваться за тебя. Говорят, что они все видят с небес, но ты же знаешь, я материалист и не верю во все этих загробные штучки. Учись, не отвлекайся на все соблазны столицы, главное для тебя, как можно лучше закончить университет и любой ценой остаться в Москве. Может, тебе удастся выйти замуж за москвича, я знаю, что ты у меня "тургеневская барышня" и такие рассуждения тебя обычно бесят, но время идет, и я надеюсь, что со временем жизнь тебя научит всему... - Так, ну тут неинтересно, одни наставления. А... вот! "...Деньги я скоро вышлю, не волнуйся. Не хотел тебе писать, но, наверное, прийдется. В последнее время обострилась моя язва, за этот месяц я похудел на десять килограммов, и старые лекарства уже не помогают. В больницу идти боюсь. Все слишком похоже на то, что случилось с твоей матерью, те же симптомы: опоясывающие боли по ночам, неприятный запах изо рта. Смерти я не боюсь, столько ее повидал за свою жизнь... Может, поэтому и не верю в загробную жизнь. Только одно мучит меня , как ты будешь жить без моей поддержки? Ведь учиться еще два года. А время сейчас дурное, нехорошее. Денег мы с матерью не скопили, сама знаешь, но я знаю, где их взять. Ни о чем не волнуйся..." Ну и все, на этом письмо обрывается. Погляди.

Андрей протянул мне фотографию: милое девичье лицо, строгий взгляд сквозь стекла очков в красивой оправе.

- И вот какой выход он нашел. Смотри, на что его купили...

Андрей протянул пачку незнакомых мне банкнот непривычного цвета вроде листа молодой капусты.

- По нынешним временам это целое состояние.

Положив обратно в "дипломат" письмо и деньги, Андрей вздохнул.

- Боюсь, завтра прилетит вертолет, выйдут из него человек пять с автоматами и отправят нас вдогонку за всей бригадой.

Погасив лампу, он долго ворочался, потом спросил меня:

- Ты не спишь?

- Нет, не могу. Только глаза закрою, и - снова вертолет, трупы, кровь...

Андрей, решительно поднялся, включил свет и, покопавшись в ящике Ивановича, достал четыре флакончика с темной жидкостью. Вылив их содержимое в кружки, он плеснул туда немного воды и протянул одну из них мне.

- Давай помянем бригаду, неплохие были мужики, царствие им небесное. Вот только отдали свои жизни ни за хрен собачий. Что золото по сравнению с жизнью? И что нас еще ждет неизвестно...

- Это что? - спросил я, заглядывая в кружку.

- Календула, спиртовой настой. Чапай, наверное, тоже от подельника своего прятал. Давай, может, уснем.

Я покосился в сторону похрапывающего Павла и решил, что ему, пожалуй, снотворное ни к чему. Жидкость оказалась довольно приятной на вкус и очень приличной по градусам. Огненной волной прокатилась она по пищеводу и вскоре

даровала долгожданный сон.

Но толком выспаться нам было не суждено. Раза три за ночь нас поднимали стоны Ивановича. Ему становилось все хуже и хуже. Время от времени он просил меня перевернуть его то на живот, то на спину, но не находил покоя. Все его тело

представляло один сплошной волдырь. Когда я его переворачивал, кожа лопалась и прямо на руки мне начинала течь белая сукровица. Все эти процедуры приводили меня в содрогание, а мастер каждый раз спрашивал:

- Сколько осталось ампул, Юра?

И я говорил ему по нисходящей:

- Четыре, три, две...

- Ну, еще немного поживу.

- Да ладно, Иванович. Прилетит вертолет, отвезет тебя в больницу, пробовал убедить я его.

- Нет, поздно. Уходить вам надо, и как можно дальше. Бурый свидетелей не оставляет.

Переглянувшись, мы с Андреем вышли на улицу.

Розоватая полоска восхода четко очертила угловатую, похожую на кардиограмму линию темного леса на другом берегу Катуги. Назойливо гудел над ухом первый проснувшийся комар, и казалось, в кронах кедрачей в шуме реки и ветра таилась тревога.

- Да, он прав. Бурый прилет или менты, какая разница? Купили прокурора, купят и этих. Нас же еще и посадят за их художества, - с досадой сказал Андрей, затягиваясь сигаретой.

Эта мысль меня ошеломила.

- Как это нас? А Иванович, Павло? Они же свидетели!

- Павел в туалете сидел, кроме "толчка" ничего и не видел. Как сидел всю бойню

в сортире, так все и расскажет. А Иванович еще неизвестно, доживет или нет. Да и что Иванович. Он как флюгер! У него ведь тоже рыльце в пушку. Ему выгоднее будет Бурого поддержать...

- Павло все спит?

- Да.

- Молодец мужик, стальные нервы. Не то, что мы. Ладно, надо что-нибудь пожрать приготовить, да обмозговать все хорошенько. Пока у меня такая думка: уйти в тайгу, посмотреть, кто прилетит: если Бурый со своими гавриками, то уходить пешком до ближайшего жилища. А сейчас растопика печь, а я посмотрю, что там у нас с провизией...

Он ушел в кладовую наводить ревизию провианту, а я занялся печью. После вчерашней стрельбы все бока ее зияли дырами, но больше меня удручил урон, нанесенный кастрюлям Чигры. С трудом я нашел целый котелок. Не пострадал и трехлитровый чайник с заваркой. Растопив печь, я пошел за дровами. В прошлое половодье мы перетащили весь запас топлива повыше, как раз за остатками вертолета.

Обойдя обгоревший остов винтокрылой машины по дуге, я у самого дровяника наткнулся на неприятный сюрприз. Из кустов торчали ноги человека. Раздвинув ветки, я обнаружил, что это второй пилот. Судя по всему, он успел выпрыгнуть из кабины, но во время взрыва обломок обшивки снес ему полчерепа, словно вертолет обиделся, что хозяин бросил его в трудную минуту и все-таки заставил пилота разделить с собой печальную участь.

Меня стало тошнить. Поспешно сдвинув ветки, я неожиданно увидел большой прямоугольник сложенной в несколько раз бумаги. Он лежал метрах в десяти от вертолета. Я не знал, что это такое, но что-то толкнуло меня подойти и поднять чуть обуглившийся на углах сверток бумаги. Это оказалась карта. Скорее всего ее выкинуло из кабины взрывом, а от полного уничтожения спасла большая лужа, оставшаяся от недавнего дождя. Быстро набрав охапку дров, я поспешил вернуться к печи. Андрей уже ждал меня.

- Из каш осталась одна пшенка, тушенки, правда, полно, вот курева и сахара мало, муки нет совсем, - сообщил он с озабоченным видом, записывая что-то на листе бумаги.

Бросив дрова, я положил перед ним карту.

- У дровяника лежит в кустах мертвый пилот, а вот это я нашел в луже!

Лейтенант осторожно развернул мокрую карту, размером она оказалась с простыню, и восхищенно воскликнул:

- Вот это да! Половина Сибири, да какая подробная!

Меня эта зеленая простыня с голубыми прожилками рек больше озадачила, чем восхитила, а Андрей быстренько сбегал в вагончик за циркулем, карандашом и линейкой. Пока он осторожно вымерял что-то с ее помощью на мокрой бумаге, из

вагончика показался Павел.

- Чего не разбудили-то? - спросил он, позевывая и усаживаясь рядом с нами.

- Да ладно, ты так сладко спал... Нам даже завидно стало!

Я с любопытством разглядывал нашего третьего, как говорил прокурор, "свидетеля преступления". Бывают люди, которых, даже живя рядом очень долго, не всегда замечаешь. Таков был и Павел. Мы прожили бок о бок почти три месяца, а я знал о нем лишь то, что он хороший механик, да то, что иногда его звали Бульбашом. Родом Павел действительно был из Белоруссии, хотя всю сознательную жизнь прожил в Сибири. Фамилия у него оказалась самая простецкая: Баранов. Ростом он был чуть пониже Андрея, но гораздо шире в плечах. В бане мы с ним постоянно оказывались в одной шестерке, и я знал, что под одеждой у него таится немалая мускулатура. В силе он не уступал даже гиганту Потапову, в этом я убедился во время аврала в половодье. Как-то случайно я подслушал разговор Цибули с Павлом о делах семейных. Оказывается, до недавнего времени тот жил с матерью, а когда та умерла, сошелся "с одной с двумя детьми", так выразился Павел о своей подруге жизни. Насколько я понял, именно она заставила мужика бросить родной щебеночный карьер и податься за золотом.