Анатолий Жаренов - Яблоко Немезиды Страница 16

Фримен полистал книжку.

— Это меняет дело, — заметил он задумчиво. — Садитесь. Рассказывайте. Как вас зовут? Билли? Но прежде скажите, почему вы не отдали эту вещь в полицию?

— Я не знал, что Бредли убит. А когда узнал, прошло уже много времени.

— И вы побоялись?

— Да. А потом я нашел Лики. Она вспомнила, что брат хорошо отзывался о вас. Ведь нельзя же мне носить это с собой. И потом. Я слышал, что убийца Бредли не найден. Книжка может помочь. Там есть записи… И конверт в кармашке… Я его не вскрывал. Я подумал, что если я приду к вам…

— И начну врать, — перебил Фримен.

Билли наклонил голову.

— Ничего, мальчик, — усмехнулся Фримен. — Вранье ныне модно. Но что же мы будем делать с этой вещью? Ей-богу, ума не приложу. Я ведь не следователь, мальчик. Наверное, надо отдать эту штуку в полицию. Может, так и сделаем?

— Не знаю.

— И я не знаю, — согласился Фримен. — А раз мы оба в данный момент не приняли никакого решения, то, следовательно, нам обоим необходимо подумать. Верно?

— Пожалуй, — кивнул Билли.

— Ну, вот, — сказал Фримен, — мы и договорились. Запишите мой телефон. Через пару дней позвоните. Хорошо?

Очутившись на улице, Билли отправился домой. Идти было далеко, и он торопился. Он не знал, правильно ли поступил. Уж очень легко Фримен выудил у него тайну. Не знал он и того, что Фримен, как только Билли вышел, накинул плащ и сейчас идет сзади него. Не догадывался Билли о том, что Фримен, проводив его до дома, прочитал список жильцов у входа, потом надвинул шляпу, крикнул такси и поехал обратно.

Неподалеку от полицейского управления Фримен отпустил машину и чуть не бегом направился к подъезду. В тот момент, когда Билли натягивал на голову тонкое одеяло, Фримен открывал дверь кабинета Коуна.

Инспектор хмуро взглянул на сияющее лицо журналиста и молча указал ему на кресло. Он только что получил нагоняй от шефа за визит к Эльвире. Господин Мелтон был недоволен тем, что Коун бесцеремонно вмешивается в частную жизнь людей, не имеющих никакого отношения к делу о наркотиках. Шеф недвусмысленно дал понять инспектору, что профессор Кирпи глубоко оскорблен столь бестактным вторжением полиции в дом уважаемой женщины. Профессор Кирпи сказал господину Мелтону, что он поражен, огорчен и удручен. Коуну не удалось оправдаться перед шефом, хотя он вполне логично обосновал повод, побудивший его навестить хозяйку салона амулетов. Шеф сказал, что можно было получить информацию о шахе другим путем. Весть о бесследном исчезновении Кнута Диксона на шефа не произвела впечатления. Это дело семейное, сказал он. Полиции туда соваться незачем. Если госпожа Гирнсбей пожелает учинить розыск Кнута, то к ее услугам десятки частных детективов.

Этот разговор разозлил Коуна. Чтобы несколько отвлечься, он купил пачку вечерних газет и стал их просматривать. Топтавшееся на месте следствие давало мало пищи журналистам. Газеты на разные лады трепали имя Ахмеда Бен Аюза. “Трибуна” разглагольствовала о моральном облике шаха, намекала на тайные пороки, которыми тот якобы страдал. Ссылаясь на хорошо осведомленные источники, газета описывала некую юную развратницу, из-за которой шах якобы потерял и престол и уважение подданных. “Экспресс” — самая левая газета в стране — объясняла дело проще. Народно-освободительное движение в стране раскачало трон, и шах на нем не удержался. От закономерного конца в тюрьме его спасло то, что в тот момент, когда шах удирал из дворца, на аэродроме задержался самолет чьей-то авиационной компании. На этом самолете шах вместе со своими чемоданами благополучно добрался до границы и пересек ее. А затем поселился в “Орионе” и занялся торговлей наркотиками.

“Дейли мейл” сообщала, что шах был заядлым охотником. На его счету будто бы семьдесят тигров. Из них пять людоедов. Это, конечно, далеко не тот результат, который имеется у Джима Корбетта. Но и это кое-что значит. И уж совсем ни к селу ни к городу газета толковала про то, что шах видит ночью лучше, чем днем. В засады он ходил всегда один и без фонаря. И он никогда не стрелял дважды.

Много места отводил шаху вечерний “Геральд” — орган новой христианско-католической партии, возникшей из осколков развалившихся союзов “христианских демократов” и “прогрессивных католиков”. Дитя, родившееся после слияния этих групп, оказалось на редкость строптивого и буйного нрава. “Геральд”, выражавший кредо новой партии, часто качало и заносило. Резюмируя на этот раз свой рассказ о шахе, газета писала:

“Все предопределено Всевышним: и зло и благо. И мы не знаем, но верим: то, что сегодня благо, завтра станет злом. А зло направлено на благо. Шах совершил тяжкий грех. Но кто посмеет сказать, что за ним не придет искупление?”

Коун отбросил “Геральд” и снова взял “Экспресс”.

“Наша полиция ленива и нелюбопытна, — писал неизвестный автор одной из корреспонденции. — Если бы она обладала способностью экстраполировать известные ей факты, то любой, даже самый тупой следователь давно бы понял, что его дурачат, водят за нос”.

Кто дурачит и кто водит за нос, было непонятно. Газета об этом умалчивала. Коун отшвырнул ее на диван. И в это время в дверь постучал Фримен. Он заметил, что инспектор расстроен.

— В чем дело? — спросил он. — Черные кошки не дают покоя?

— Хуже, — откликнулся Коун. — Они стали царапаться.

— Плюньте, — посоветовал Фримен и кивнул на газеты: — Изучаете речи папаши Фила? Он здорово хлопочет о процветании полиции.

— А ей и сейчас ничего, — усмехнулся Коун. — Особенно когда ощущаешь локоть друга, так сказать.

— Не понимаю.

— Бросьте притворяться, Фримен. Какого дьявола вам понадобилось сообщать публике о том, что шах видит в темноте? Или о юной развратнице с “оригинальными сексуальными наклонностями”? Какое отношение этот бред имеет к делу Бредли? Куда вы уводите общественное мнение? Честное слово, это надо уметь.

— Если бы мы не умели, нас не держали бы в газетах, — заметил Фримен. — Но я не намерен пикироваться на темы морали. Да и вы, Коун, не с луны свалились. Или вам эта история так ударила по мозгам, что вы стали видеть вещи в красном свете? Вы уже второй раз спрашиваете меня о символе веры. Помните нашу беседу о ночном горшке Папы Римского?

Журналист пристально поглядел на инспектора.

— Уже разнервничались, — усмехнулся Коун. — Мы ведь достаточно знаем друг друга. Просто иногда в голову приходят странные мысли. Одному с ними трудно. Я тут случайно познакомился с одной женщиной. Вы бы, наверное, назвали ее дурочкой. Она даже не подозревает, что рядом с ней существует такое дерьмо, как Кнут Диксон. Или эта колдунья, торгующая птичьими какашками. То есть знает, конечно. Но живет отдельно от них, своей жизнью. Мне эта жизнь понравилась, Фримен. Словно я вдруг увидел эталон нормального человека. Может быть, это наивно. Но я как-то вдруг понял нечто ускользавшее раньше. Я стал смотреть на мир другими глазами. Вы спросите, что же я понял? Это трудно объяснить. Просто я отчетливее начал различать кое-какие детали.

— Еще шаг, — фыркнул Фримен, — и вы в объятиях Лиги борцов за устои нравственности.

— Нет, Фримен, это не то. Вам никогда не приходилось соскакивать с поезда на полном ходу? Нет? В момент прыжка в ушах много шума: стучат колеса, свистит ветер. Потом — полная потеря ощущения своего тела. И наконец — тишина. Ты как будто выплываешь из нее, слышишь далекий стук колес, затем возвращается сознание, начинаешь ощущать себя и окружающее. Поезд уже ушел. Ты встаешь, отряхиваешься. Где-то лает собака. Все, что неслось мимо, стоит на месте. Оно, собственно, и не двигалась никуда. Но ты еще ошеломлен, ты ничего не понимаешь. И все это приходит и уходит в одно мгновенье. Сделав несколько шагов от насыпи, ты забываешь о своих ощущениях. Так вот, Фримен, я сейчас как будто выпрыгнул из поезда. Шум в ушах еще не прошел. А я уже слышу, как вдали лает собака.

— Но поезд-то все равно идет, Коун. А вы мне так забили мозги своими рассуждениями, что я даже забыл, зачем пришел. Коун, ведь я вам принес такую информацию… Пальчики оближете…

Фримен подмигнул: Коун не сразу понял, о чем говорит журналист. Он еще был всецело под влиянием своих мыслей. Фримену пришлось повторить. И тогда Коун словно очнулся.

— Ладно, — сказал он. — Давайте выкладывайте.

— А не перекусить ли нам сначала? Здесь есть по соседству приличный ресторанчик. Там умеют делать бифштексы.

— Что ж, — сказал Коун. — Бифштексы так бифштексы.

В ресторане Фримен выбрал столик в углу.

— Здесь нам никто не помешает, — сказал он. — Значит, бифштексы. А как насчет виски?

— Если дело стоит, — рассудительно заметил Коун, — то можно и виски.

— Еще как стоит! — подхватил Фримен. — Я принес вам бомбу, Коун. Можете швырнуть ее под поезд. Только сами держитесь аккуратнее.

— Не преувеличивайте своих заслуг, Фримен. Я ведь помню про “оригинальные наклонности”. Кстати, вы сами-то знаете, в чем они заключаются?