Николай Андреев - Убейте прохожего! Страница 16

Утром Романову позвонил Игорь. Передал привет от мамы и сообщил о том, что сегодня вечером, возможно, заглянет к нему в гости.

– Если, конечно, ты уже в порядке.

Не выспавшийся и оттого пребывающий в дурном расположении духа, Романов в ответ разразился язвительной фразой, смысл которой заключался в том, что если мама разрешила им встречаться у него дома, да еще не в четверг, да еще не с пяти до семи, значит, можно не сомневаться – папа в совершеннейшем порядке.

– Хотя, честно говоря, до твоего звонка я думал наоборот.

Игорь рассмеялся. Сказал, что на маму большое впечатление произвело то, что он, папа, оказался единственным, кто сумел вырваться из лап Демиурга, а также его, папы, замечательное выступление по телевизору в передаче дяди Никиты.

Романова совершенно не интересовало мнение Элеоноры, которое никогда не совпадало с его собственным, и всегда, сколько помнил, противоречило здравому смыслу.

Он перебил Игоря и спросил: смотрел ли он эту передачу сам.

Оказалось: нет. Как раз в это время Игорь ехал на троллейбусе во Дворец спорта, где должны были убить известного в городе человека, и передачу, вышедшую в эфир за час до начала хоккейного матча, видеть не мог.

– А мама смотрела. И ей так понравилось, так понравилось! А особенно, как ты себя вел. Мама рассказывала: ты был такой солидный, говорил такие умные вещи, как, например, про ценности, которые мы потеряли, и даже цитировал кого-то по памяти… Словом, мама – в абсолютном восторге, а ты – в полной амнистии!

Заливаясь счастливым смехом, Игорь еще долго говорил о маме и о понравившейся ей передаче, а Романов, сидя на кровати, глядел себе под ноги и думал о том, что плохо, если изменение отношения мамы к папе для Игоря значит больше, чем для мамы. И уж совсем никуда не годится, если для папы оно не значит вообще ничего.

«В отличие от меня и от Элеоноры, Игорек, должно быть, надеется на то, что мы еще будем жить вместе, как все нормальные семьи… Бедный ребенок!»

Поговорив с сыном, Василий засобирался домой. Собрал вещи, занял у Никиты денег и еще раз поблагодарил Малявиных за доброту и ласку.

Наталия в ответ махнула рукой, дескать, о чем ты говоришь, и предложила остаться, погостить еще несколько деньков.

– Ну, куда ты пойдешь? – спросила она. – Посмотри на себя в зеркало – на тебе же лица нет. Одно не общее выражение!

– И то правда! – поддержал ее Никита. – Оставайся, Вась! Посидим-поговорим, выпьем вечерком, если захочешь, а не захочешь вечерком – можно будет пораньше организоваться. И потом… нельзя тебе идти домой – в твоем районе сегодня Демиург балует.

Романов улыбнулся. Снисходительно похлопал Никиту по плечу и сказал о том, что как раз сегодня ни им за него, ни ему за себя опасаться нечего, поскольку…

– Убивать-то будут милицейского начальника или криминального авторитета!

Будут убивать милицейского начальника или криминального авторитета!

Большинство горожан восприняли это известие, как прямое приглашение посетить центр города, где, по общему мнению, вечером четвертого марта должно состояться продолжение увлекательного реалити-шоу с участием Демиурга, его тайной жертвы и лучших сил милиции. В ожидании представления зрители со всех районов города рекой стекались к бульвару Карла Маркса и там, смешавшись, распадались на два потока, один из которых двигался на север – до здания ФСБ, а другой на юг – к Центральному рынку. Так же, как на площади перед Дворцом спорта три дня назад, люди на бульваре спорили, смеялись, травили свежие анекдоты про маньяков и, не стесняясь, вслух считали звездочки на погонах многочисленных милиционеров. Всех занимал вопрос, начиная с какого офицерского звания милиционера можно считать начальником? Кто-то высказывал мнение, что любой, имеющий в непосредственном подчинении хотя бы одного курсанта школы МВД, вправе называться таковым, кто-то говорил о командире роты, однако большинство склонялось к тому, что милицейским начальником в ранге трехпалубного корабля может являться только офицер в звании полковника и выше.

То ли от холодного ветра, насквозь продувавшего шинели, то ли от мысли о возможном столкновении с Демиургом в темном переулке, милиционеры поеживались, но держались молодцом: в конфликт со звездочетами не вступали и высказывать им свои соображения по поводу того, кто является их начальником, не препятствовали.

Впрочем, в толпе было много и тех, кто ничего не считал, ни о чем особо не думал и увидеть то, как Демиург будет убивать милицейского начальника или криминального авторитета, не рассчитывал. Эти люди пришли на бульвар главным образом оттого, что там было весело. Неторопливо прогуливаясь от Центрального рынка до здания ФСБ, они всем своим видом показывали окружающим: мы-де, в отличие от вас, наивных, знаем – ничего интересного здесь не произойдет – Демиург не такой дурак, чтобы действовать открыто на виду у милиции. А пришли мы сюда лишь затем, чтобы и ему, Демиургу, и ей, милиции, было перед кем стараться.

Приподняв занавеску, Романов стоял у окна, глядел с высоты четвертого этажа на толпы проходящих мимо людей и пытался вызвать к себе жалость. Он думал о том, что ему катастрофически не повезло со временем, когда выпало жить, со страной, а главное, с обществом, в котором всё трудней чувствовать себя одним из многих. Однако, как он ни старался, как ни растравливал душу, припоминая нанесенные жизнью обиды, жалости к себе не было. А был здравый смысл, который утверждал, что история знавала времена и хуже и подлей, что страну, как и родителей, надо принимать такой, какая есть, и что в любом обществе, даже самом цивилизованном, он и такие, как он, всегда являются меньшинством.

«Вы, Василий Сергеевич – мистер Меньшинство, – подумал о себе во втором лице Романов. – И с этим, видимо, уже ничего не поделаешь, надо смириться».

Тем временем на бульваре что-то произошло. По толпе с юга на север прокатилась широкая длинная дрожь, какая бывает на реке, после встречного порыва ветра, толпа вздрогнула, замерла на мгновенье и, с шумом потока, нашедшего в дамбе брешь, устремилась в сторону Центрального рынка.

«Ну, вот и начало последнего акта, – вздохнул Романов. – Сейчас труп убитого милицейского начальника или криминального авторитета займет свое место на сцене, занавес откроется, и зрители узнают, чье имя скрывал коварный злодей Демиург, когда собирался отомстить не менее коварному злодею Пирату за потопленный им трехпалубный корабль».

Он опустил занавеску и отошел от окна. Решил: как бы его не мучило любопытство, принципиально не будет спрашивать у сына, когда тот придет с бульвара, кого там убили на этот раз.

Игорь, впрочем, этого и не знал. Заскочив по дороге домой, он сообщил лишь о том, что площадь возле гостиницы «Россия» оцеплена со всех сторон, что никого не пускают ни туда, ни обратно и что милиционеры вконец озверели – хватают людей без разбору и тащат неизвестно куда.

– Кого-то, говорят, там убили. А кого, непонятно. Кто-то говорит: одного авторитета, а кто-то – двух следователей. При этом все ругаются и требуют пропустить их на площадь.

Еще Игорь пожаловался на то, что ему в толпе отдавили ногу и, видимо, в качестве компенсации за физический ущерб попросил сказать по секрету: кто такой Демиург и как ему, папе, удалось одурачить его.

Романов задумался. Стараясь ни в чем не солгать и вместе с тем не проговориться, до какого состояния ничтожества довел его Демиург, произнес туманную фразу о том, что у маньяков масок на лице штук, наверное, по сто и заглянуть под них ему еще не удалось.

– А что касается того, как я его одурачил? – тут Романов решил вообще ничего не скрывать. – Я, Игорь, никого не дурачил. Демиург подумал, что я не представляю для него угрозы, и отпустил меня. Но он ошибся. И я ему это скоро докажу.

Судя по кислому выражению лица, ответ Игоря не удовлетворил. Не дождавшись пояснений к тому, что уже было сказано, он собрался и, пожелав папе доброй ночи, тихо вышел.

«Ну и пусть! – не стал ни о чем жалеть Романов. – По крайней мере, мне нечего стыдиться – я рассказал так, как было на самом деле. Или почти так… Вот выполню обещание поймать Демиурга, тогда и буду хвастаться».

А пока Романов сам продолжал находиться в чужом плену. Стоило ему, не выключая ночника, раздеться, лечь в постель и закрыть глаза, как в ту же секунду он снова оказывался на полу в квартире Январского и снова слышал раздраженный голос Демиурга:

«В том, что случилось, вам, Василий Сергеевич, кроме себя, винить некого…»

«Вы же ремесленник…»

«За одно только выражение: „Страх смерти ничто в сравнении с самой смертью!“ – вас надо выгнать из Союза писателей и предать смерти…»

«Как же я вас всех ненавижу!»

Романов открыл глаза. Посмотрел на пол, поблагодарил Бога за то, что под ним – пол его квартиры, а не квартиры Январского, встал, оделся и сел в кресло перед выключенным телевизором.