Светослав Славчев - В ловушке гарпий Страница 16

Нет, все на месте. Она обходит кабинет, берет в руки и рассматривает две стойки с пробирками, осторожно выдвигает ящики стола, набитые разным лабораторным хламом, папками, листками бумаги, старыми бритвенными лезвиями, резиновыми пробками…

— Нет ли там того, что он тогда писал?

Спрашиваю тихо, но достаточно серьезно. Эти записки очень меня интересуют.

Она отрицательно качает головой.

Вряд ли записи находятся здесь. Раз он их писал днем, значит взял с собой, так что придется вновь порыться в его квартире.

Из кабинета мы переходим в лабораторию. Велчева извиняется и на несколько минут покидает нас — у нее в это время идут опыты. А мы осматриваем рабочие места у окон, шкафы с лабораторным имуществом, заглядываем в холодильник и два термостата, наполненные стойками с маленькими пробирками. Ничего интересного.

Я внимательно слежу за Эмилией, за каждым ее движением, за выражением лица. Неожиданно замечаю ее нерешительность. Я тут же оказываюсь рядом с ней. Что-то не так? Пусть даже незначительный на первый взгляд пустяк!

— Смотрите… — говорит она тихо, — я никогда бы так их не оставила!

На верхней полке холодильника стоит два десятка колб с порядковыми номерами, выведенными синим карандашом для стекла. Все они наполнены до половины. Ничего странного я в них не вижу, но Эмилия повторяет:

— Седьмой номер перед восьмым! Здесь ему не место!

Я не понимаю, что она хочет этим сказать. На колбах номера от первого до двадцатого. Несколько колб отсутствует — под номерами три, пять и девять, — но все колбы расставлены в восходящем порядке номеров. Почему же седьмому номеру не стоять перед восьмым?

— Нет, — настаивает Эмилия. — Это проба предыдущей серии, мы ее отставили в сторону, чтобы не перепутать! А теперь она вместе с другими!

Такое может случиться только в лаборатории, где работают всего двое — врач и его лаборантка. Они сомневались в результате и потому повторили пробу. Обработали ее вместе со следующей серией, пометив очередным номером, но, помня, что она “чужая”, отставили в сторону. А теперь вот она поставлена вместе с остальными.

— Может быть доктор Манолов перепутал? — спрашиваю я. — Просматривал пробы после вас и перепутал?

В ответ она энергично мотает головой. Взгляд ее карих глаз серьезен и тверд.

Я верю ей. Ошибку мог сделать только посторонний.

— Доктор Манолов случайно переставил колбу! — заявляю я решительно. — И прошу вас ни с кем не обсуждать это.

Эмилия отворачивается и захлопывает дверцу холодильника.

— Я умею молчать, доктор Дебрский! — говорит она тихо и уже почти неслышно добавляет. — Здесь кто-то побывал.

У этой молоденькой девчушки безошибочное чутье.

— Мы этого не знаем! — отвечаю я спокойно. — Вот почему лучше до поры до времени помалкивать. Обещайте мне это?!

Она утвердительно кивает в ответ. Мне остается только поблагодарить ее.

— Если вы мне понадобитесь, я разыщу вас через доктора Велчеву! — обещаю я и провожаю девушку до двери.

Потом запираюсь и начинаю снимать отпечатки с холодильника, колб, пробирок. Бессмысленное занятие. Тот, кто здесь побывал, визитных карточек не оставляет.

Но второпях он допустил оплошность. Доставал и рассматривал колбы одну по одной. Потом, должно быть, удивился, что семерка не на месте и, не поколебавшись, поставил туда, где, по его мнению, ей следовало находиться.

Я имел дело с опытным и решительным противником. Человеком, не останавливающимся ни перед чем. Когда же он побывал в лаборатории? До или после смерти Манолова?

Впрочем, может статься, что человек этот не имел ничего общего со смертью Жени.

Кладу лупу на колени и осматриваюсь. Лаборатория продолжает жить своей неведомой жизнью. Невидимые реле ведут неслышный разговор в тишине, солнечный луч медленно скользит по пробиркам и колбам. Опытов больше не будет. Вместо прежнего хозяина здесь нахожусь я, чужой человек, абсолютно не вписывающийся в эту обстановку.

Я больше не тешу себя иллюзиями. Женя находился под наблюдением. Точно так же не обольщаюсь и на свой собственный счет. Пока мне удается обнаружить лишь мелкие просчеты противника, незначительные детали, а полная картина остается скрытой.

Что здесь могло представлять интерес? Записи и протоколы опытов?

Мысль эта вызывает улыбку. Похищение записей — это что-то из книг времен моей молодости. Научный шпионаж организован сегодня иначе — на научной основе. Ныне действуют центры, сами по себе являющиеся мощными исследовательскими институтами. В их картотеках значатся все открытые и полузакрытые лаборатории мира. Налажены десятки каналов сбора информации. Анализируется буквально все: от болтовни не в меру резвых говорунов и различного рода заметок в газетах до аннотаций и резюме в научных журналах. Используется как простая запись разговоров, так и участие в важных опытах через подставных лиц. Колоссальная по объему информация собирается и обрабатывается компьютерами. Эксперты определяют стратегические направления промышленного шпионажа, в том числе и в области медицины.

Кроме того, никто не швыряет денег на ветер. Последние новинки электроники и шпионской техники используются только на важных участках. Современные агенты — профессионалы экстра-класса, по многу лет работающие под видом обычных рядовых сотрудников в важнейших институтах. Чтобы получить ординарные сведения или нужные документы есть десятки других способов, ради этого они не пойдут на риск.

Что здесь могли искать? Не исключено, что неизвестный, побывавший в лаборатории до меня, тоже толком не знал, что ищет. Кроме того, у него, как и у меня, время поиска было ограниченным.

Странно. Смерть Жени как бы отходит на второй план, отодвигается, становится фоном, а все мое сознание концентрируется на другом.

Каким знанием обладал живой Евгений Манолов?

Отыскивая отпечатки или копаясь в содержании письменного стола, я никогда не приближусь к ответу на этот вопрос. Нужно поставить себя на место Манолова, изучить все серии опытов, понять ход его мыслей, их направленность. Сделать это вряд ли удастся, мне попросту не хватит знаний. И все же у меня есть одно преимущество: я знаю, на что нацелен промышленный шпионаж в медицине. Знаю, за что платят, что оседает за семью печатями на дне бронированных сейфов, за что при необходимости убирают людей.

Я встаю, собираю свою старенькую дактилоскопическую технику и запираю лабораторию.

Следующие два часа в “ротонде” я просиживаю над дневниками. Лишь тот, кому доводилось заниматься этим, знает, какой это труд. Просматриваю записи об опытах, изучаю номера подопытных морских свинок и кроликов, помеченных плюсами и минусами, а также цифровые обозначения вида и числа животных в клетках. Одновременно сравниваю результаты опытов с тем, что Манолов опубликовал или докладывал, с выводами о возможных направлениях дальнейшей работы.

В целом черт оказался не таким страшным, как его малюют! Методика традиционна и не выходит за рамки моих возможностей. Суть опытов если и не совсем мне понятна, но все же не настолько, чтобы постоянно обращаться за помощью к Велчевой или Эмилии. Мне, если можно так выразиться, в известном смысле повезло. Протоколы написаны четким почерком Эмилии и рисуют картину опытов по дням и часам их проведения. Затем Манолов, особо не церемонясь с написанным, заполнял записи корявым почерком. Они важны для меня, ибо по ним я имею возможность следить за тем, что его волновало.

В сущности, он проводил свои опыты по двум направлениям в рамках двух тем. Одна из тем разрабатывалась силами всей болгарской группы: о влиянии различных факторов на иммунитет в связи с трансплантацией органов. Впрочем, развернутое научное название этой темы может сбить с толку непосвященного человека.

Дело в том, что организм очень четко распознает чужую ткань, мобилизует свои иммунные силы и уничтожает ее. Убивает даже тогда, когда она жизненно важна для организма. Как например, в случаях пересадки сердца. Это выглядит абсурдом и нелепостью, такие реакции начисто лишены разумного начала, но здесь царят биологические законы. Поэтому перед трансплантацией организм облучают, или с помощью сильнодействующих препаратов пытаются подавить его иммунитет.

Эти опыты Манолов проводил в радиологической лаборатории. Здесь вещи достаточно ясны, методики известны, да и результаты, отраженные в лабораторных дневниках, соответствуют сведениям, содержащимся в моих справочниках.

Вторая тема была темой личной и довольно специфической. Интерес к ней давно зародился у Манолова. Она связана с поисками веществ, стимулирующих иммунные силы организма в борьбе с раком. Препаратов, которые оказывают такую помощь при различных заболеваниях, существует немало, но при раковых заболеваниях они — увы! — бессильны.