Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион Страница 17

Он встал.

– Извините, что побеспокоил...

Бывший замнач вопросительно вскинул брови, пошевелился. Впервые что-то похожее на эмоции промелькнуло на его лице. Удивление, а может, раздражение.

– То есть? – буркнул он. – Как это – извините? Ты чего приходил-то?

Леший вздохнул.

– За советом и помощью, Петр Иванович. А похоже, попал на допрос. Я все понимаю, но у меня и другие дела есть. До свидания.

– Стой.

Крымов низко наклонил голову, словно собрался получше рассмотреть свои новенькие китайские кеды на синей резине. Кто его знает, что он там делал. Может, в самом деле рассматривал. Молчал долго, секунд десять. Или даже больше. Леший стоял, ждал.

– Не обижайся, майор Синцов, – медленно прогудел Крымов в пол. – Брось. Я этот «Тоннель» задумал, выносил, в муках рожал. Тебе не понять... Гордился я им. А теперь хана всему, понимаешь. Меня в отставку, ребят моих никого не осталось... Никого. Тут ты – молодой, новый. Я увидеть хотел. Узнать.

Он взглянул на Лешего исподлобья, прищурился, но уже не зло, а скорее болезненно, словно у него со зрением что-то не так.

– Узнать, понимаешь? Ты на него совсем не похож, на Влада... Да. Другая порода.

«Влад... Неверов, что ли? Владислав?» – вспоминал Леший, не зная еще, оставаться ему или бежать отсюда со всех ног.

– Влад толковый был подземец. Нюхом видел. Пальцами. Кожей. Это талант, особая порода. Сейчас таких нет. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, – отозвался Леший.

– Погиб как герой. Хоть он уже не на службе был, спецвзвод расформировали к тому времени... А все равно стоял там, где нужно. Нюх, я ж говорю. Но и еще что-то... Я вот что скажу: таким раньше рыцарство жаловали за самоотверженность, за верность слову.

Рыцарь, мама родная. Леший чуть не упал. Он вспомнил Ритку Хореву, сидящую в луже мочи, избитую и изнасилованную в собственной квартире. Еще Тома вспомнил, боевого друга своего Томилина, размазанного взрывом по дверце автомобиля. И шаги в своей квартире, когда Неверов с дружками поджидали его, чтобы настрогать на мелкие опилки. Золото, «пиастры», «рыжуха» – вот чему служил он верой и правдой, гад этот. И убит был как гад. Как бешеный пес...

Вслух, правда, Леший ничего этого говорить не стал. Пусть Крымов думает, как хочет. Иначе и в самом деле стрельнёт через карман.

– А сейчас что, – печально завершил Крымов. – Вот вы что делаете там, внизу?

– Многое делаем, – произнес сдержанно Леший. – В соответствии с планом и внеплановыми заданиями. Согласно инструкции 0071...

Крымов положил локти на колени, опять уставился на свои кеды. Возможно, он даже не слышал, что говорит Леший. Ну конечно: порода, говорит, не та. Почему-то именно такие крупные гады, как Неверов, вызывают у некоторых чувство глубокой симпатии, чуть ли не восторга. Гады поменьше калибром: змеи всякие, пауки – уже не то, тех дружно ненавидят. А драконов – любят и чтут, басни про них героические слагают. Может, просто чтобы во врагах у них не оказаться? Подспудное такое, подсознательное чувство самосохранения? Все может быть. Жалко этого Крымова... Если, конечно, он и в самом деле искренне верит, что Неверов такой хороший и героический.

– Ну что ж, – сказал Леший. – Вот вы и посмотрели на меня, и узнали нынешних «подземцев»... Пойду я, Петр Иванович.

– Успеешь. Погоди. – Крымов встал, повернулся, открыл форточку. Нашарил в кармане рубашки сигареты, закурил, с силой вытолкал дым через нос. – Я про «Семь—девять» в самом деле знаю немного. Информация изустная, строго специфическая... В том смысле, что получена по специфическим каналам. Трёп в застолье, досужие разговоры, слухи... Ни проверить, ни опровергнуть... В архивах-то лубянских успел порыться?

– Успел, – сказал Леший. – Ничего. Похоже, эта часть архива погибла во время январского пожара 42-го года. Там много чего погибло.

– Вот, – Крымов ткнул перед собой указательным пальцем. – Я тоже так думаю. Но в чем я уверен: операция была. Планировалась во всяком случае. Под самым высоким патронажем. Перед Сталиным за нее отвечал лично Берия. Не нарком финансов тогдашний... Зверев, кажется, а – Берия. Это много значит... А что из всего этого получилось, не знаю. Просто не интересовался. У нас в «Тоннеле» других дел хватало, некогда за кладами гоняться было.

Бывший замнач поморщился, оскалил крепкие желтоватые зубы с зажатой в них сигаретой. Наверное, дым попал в глаза.

– Ясно, – сказал Леший.

Кому-то некогда было гоняться, а кто-то только этим и занимался. Небогато, прямо скажем.

– Чего уж тебе ясно-то? – проворчал Крымов. – Ладно. Это еще не все. Я разыскал у себя координаты одного человека, ветерана. С сентября по декабрь 41-го он числился в семьдесят девятом особом подразделении. Это проверенные данные. Правда, в операции, скорее всего, никакого участия не принимал. Может, в интендантах был или в штабе писарем, не знаю. На 50-летие Победы наши ребята ходили поздравлять его. Ну, как коллеги-«подземцы». А он даже на порог их не пустил – бандитов, говорит, стерегусь. Так и не открыл. Попробуй, поговори с этим мухомором, может, что и узнаешь нового. Но имей в виду, он мужик не простой... И выпить не дурак...

– А его фамилия не Шапошников, случайно?

– Нет. Первухин. Павел Матвеевич Первухин, – удивленно сказал бывший замнач. – А что за Шапошников такой?

– Да так, случайно всплыло... Неважно.

Леший вдруг понял, что ему почему-то не хочется рассказывать Крымову о найденном блокноте.

– А, – сказал Крымов. – Ну что ж...

Он протянул Лешему желтый квадратный листок, где аккуратным почерком был выведен адрес.

– Вопросы есть?

– Пистолетик-то именной от кого? – не удержался Леший, кивнув на отвисающие штаны.

Крымов ничуть не удивился такой прозорливости, только пощупал карман, будто хотел убедиться, что его содержимое на месте.

– От маршала Берия Лаврентия Павловича. За выполнение ответственного задания особой важности.

Потом он молча проводил гостя в прихожую, открыл дверь, скинув прочную стальную цепочку со слегка перекрученными вокруг оси звеньями. Лешему показалось, что он уже видел такие звенья – на наручниках.

– Всего доброго, – сказал на прощание Леший.

– Будь, – сухо ответил Крымов.

Дверь уже успела захлопнуться. Леший понял, что откартографируй он хоть все четыре уровня подземной Москвы, до Неверова ему будет далеко... Порода, видишь ли, не та.

Это точно!

«Мухомор» жил на южной окраине Щербинки, в новенькой бюджетной шестнадцатиэтажке. Когда-то давно Леший бывал в этих краях – отмечали с друзьями школьный выпускной. На электричке добирались. Ферма здесь стояла какая-то, и поле было, по которому трактор ездил, а дальше – старый ельник, где они палатку ставили и костер разводили... А сейчас – разбитый асфальт, сухая глина, железная дорога рядом и ни одного дерева. Неуют, пылища! Такая же неуютность в подъезде, и в однокомнатной квартирке на седьмом этаже. И вид из окна унылый. Но хозяин, в отличие от Крымова, оказался приветливым и гостеприимным. Правда, Крымову он не приносил водку в качестве гостинца.

– Курить хочешь? Водочка табачку требует. Можно прямо здесь, вытянет всё потиху!

Первухин для примера засмолил примятую «двойным крестом» папироску, окутался желтоватым дымом, кивнул Лешему: давай, мол. Леший тоже закурил, но без охоты. После третьей рюмки в голове немного шумело.

– Вон, видишь, что у меня там творится? – Тлеющий кончик папиросы показал в сторону балконной двери с мутным стеклом. – Носа стараюсь не казать. Не хожу туда вообще. Вот только цветы полить иногда. А иногда думаю: нехай сохнут себе. Птица, как-никак, живая тварь, ее жалко. Испугаешь раз, потом не прилетит, по весне не вернется. А трава – она и есть трава, ей все равно где расти. Вот так от.

На балконе среди горшков с растениями стояли на табуретках четыре скворечника. И все четыре, похоже, с жильцами: до слуха Лешего долетал близкий, приглушенный балконной дверью птичий гомон.

– С человеком ведь тоже так – сделаешь что-то не так... не со зла, конечно, по небрежности, по недомыслию... А он запомнит, обидится. И больше к тебе ни ногой. Ты закусывай давай, майор, не сиди просто так! – гаркнул вдруг Павел Матвеевич без всякого перехода. – Вот пельмени – сам лепил. Не отпробуешь – рассержусь, серьезно говорю. Четвертый тост в штрафбате у нас знаешь, за что пили? За малую кровь. Это чтоб ранило, но легко. Вот так от. Только сейчас это уже не важно. Ну, тогда – за здоровье, майор!

Дед проворно наполнил рюмки. Дед? Вряд ли он старше Крымова... Выглядит хуже. Полковник был начальником, а Первухин – исполнителем. Это большая разница. Выпили.

– А первый какой? – спросил Леший.

– Что?

– Тост какой первый пили в штрафбате?

– А-а. За Сталина, ясное дело. За это тоже сейчас не пьют. А я – пью. И за товарища Берия пью. Говорят, он смерти желал вождю, но это неправда. Салатик вот я тоже сам рубил – знаешь, как я салат рублю? Все барахло скидаю в миску кучей, а там штык-ножом махаю почти не глядя. Штык-нож у меня настоящий, еще с тех времен. Вот так от. Зрение-то у меня плохое, кубики эти мелкие из колбасы там, картошки – не, не разгляжу, скорее пальцы поотрубаю. Да и терпения нет. А так – будто в окоп немецкий заскочил, просто песня. Ты ешь, капитан, а то с ног свалит...