Дарья Дезомбре - Тайна голландских изразцов Страница 17

– Это… герб? – наконец, обеспокоенная его молчанием, спросила Маша.

– О да, – качнул усами граф. – И прелюбопытный.

Андрей

Жизнь несправедлива к пацанам, мечтающим стать сыщиками. В туманной дали видятся погони, перестрелки, в крайнем случае – борьба один на один с разнообразными Мориарти на краю Рейхенбахского водопада или другого какого живописного местечка. А что на деле? Андрей потянулся, потер глаза и откатился на стуле от стола с компьютером: все, перекур! Бесконечные дела, связанные с поджогами: поджоги автомобилей, сезонные поджоги в лесу – дело рук развеселых грибников, поджоги квартир с пьяными сожителями, поджоги изб с целью получить страховку… Жертвы – задохнувшиеся в дыму дети, о которых попросту забыли; старики, паникующие и сваливающиеся тут же с сердечными приступами. И ожоги: жуткие обугленные пальцы, пузыри. Черное и нестерпимо алое. Андрей вспоминал, просматривая картинки, как однажды беседовал с одним хирургом. «Ничего страшнее ожогов не существует, – сказал тот. – Ничего болезненнее. Самая лютая смерть». Глядя на фотографии жертв с мест пожаров, Андрей несколько раз тянулся за сигаретами и наконец не выдержал – выбежал в коридор в курилку. Он был крепким парнем, капитан Яковлев, но даже для такого крепкого парня эти фотографии стали перебором. Пироманы, мать их! Тацит, Нерон! Герострат, Ростопчин, Сартр! Садисты, мерзейшая человечья порода! И Андрей затянулся, чуть успокоившись и задумчиво глядя на выкрашенную в серо-зеленый цвет казенную стену. Пусть ужасающие и страшные, эти фотографии были теорией. А Андрей чувствовал – нужно разговаривать с людьми. И не с Гошей, больным на всю голову, как он теперь понимал, а с профессионалами «с другой стороны баррикад». Он слышал, что в Штатах выделяют в особую категорию сыщиков, специализирующихся на «поджоговых» делах. Но в России все они – специалисты широкого профиля. «Значит, – решил Андрей, – надо найти того, кто на этих извращенцах собаку съел».

– Ты что, сам с собой беседуешь? – услышал он над ухом голос Камышова. Андрей оглянулся – так и есть: старлей уже выкурил полсигареты, а Яковлев его даже не отразил. И – да, он, похоже, действительно разговаривает сам с собой.

– Хоть иногда с умным человеком побеседовать? – хмыкнул Камышов.

– А что, с тобой, что ли, лясы точить? – усмехнулся в ответ Андрей.

Камышов привычно отмахнулся от начальницкого сарказма:

– А почему бы и нет? Я тут, кстати, вот чего подумал. – Камышов смешно сморщил нос в веснушках. – Надо бы нам со Степановной погутарить.

– С кем? – Андрей выкинул сигарету, потянулся.

– Ну, Чугуновой. Она же, помнишь, все дела о массовых поджогах расследовала…

– Я не помню, – нахмурился Андрей. – А ты-то откуда помнишь, салага?

– Так она к нам в школу милиции приходила, рассказывала. Активная такая. Рано на пенсию вышла. Говорят, у нее дочь тройню родила, представляешь? Ну, она все и бросила, как ее ни уговаривали, в Москве квартиру продала, дом в деревне купила с садом…

– Стоп. В какой деревне?

– Не знаю, – сбился Камышов.

– Так иди узнавай! И адрес мне на стол. В течение получаса, – коротко бросил Андрей таким строгим басом, что Камышова буквально сдуло из курилки, а еще через пять минут он уже положил на стол шефу листок с адресом.

Силантьино в летний сезон было вполне себе цивильным поселком недалеко от водохранилища. Но в марте Андрею пришлось до него добираться через грязевую кашу, чертыхаясь и молясь, чтобы его древний «Форд» выдержал и это нелегкое испытание. До Нины Степановны Чугуновой он дозвонился сразу, и интонации по телефону были такими, будто полковник Чугунова – а «Степановна» ушла на пенсию полковником – сидела не в деревне с внуками, а в кабинете этажом выше на Петровке.

– Приезжайте, – сказала она. – У внуков режим, поэтому с часу до трех я свободна – послеобеденный сон.

И вот сейчас Андрей подъезжал к большому, без изысков дому из белого кирпича, стоящему на пригорке. С одной стороны шумел голыми ветвями еще не вырубленный лес. А из окон наверняка открывался вид на водохранилище. Андрей позвонил в глухие железные ворота, и те с легким писком медленно распахнулись.

– Поставьте машину справа. – Чугунова, корпулентная блондинка лет 55 в темно-синем спортивном костюме, вышла на крыльцо и показала, где ставить машину. Андрей послушно припарковался, вылез из автомобиля и прошел к дому. Участок был небольшой, и слежавшийся снег весь испещрен следами маленьких ботинок. «Трое, – вспомнил Андрей. – Надеюсь, полковник умудряется их строить».

– Здравствуйте. – Он пожал небольшую, но крепкую руку. – Капитан Яковлев.

– Нина Степановна. Да вы заходите, заходите, дом мне не выстуживайте!

Андрей все же тщательно вытер ботинки о коврик у двери и, поймав на себе одобрительный взгляд полковника, прошел по разноцветному коврику-дорожке в большое светлое помещение с веселыми занавесками на окнах. Комната была радостной: вся в яркую полоску, цветочек и клеточку. По идее, они не должны были сочетаться между собой – насколько Андрей понимал в интерьере (а понимал он, прямо скажем, не ахти как), но почему-то сочетались. В этом доме хотелось улыбаться: виду из окна – на еще не сошедший с водной глади лед, детским рисункам на стенах и детским же фотографиям, запечатлевшим чугуновских малышей за разнообразными занятиями – от купания до ваяния шедевров из пластилина. Чугунова указала ему на диванчик, прикрытый красным в клетку пледом. Перед диванчиком стоял стол светлого дерева, а на столе уже дымилось в глубокой тарелке одуряюще пахнущее рагу с картошкой. Рядом, прикрытая льняной салфеткой, располагалась хлебница.

– Ну что вы… – начал Андрей и сглотнул подступившую слюну. – Это лишнее.

– Это, – отрезала полковник голосом, не терпящим возражений, – никогда не лишнее при нашей собачьей работе. Давайте, давайте, начинайте. Я и разговаривать с вами не буду, пока не покормлю.

Андрей кивнул. Спорить смысла не имело, да и не хотелось. Он взял из хлебницы ржаную горбушку и принялся за еду. Нина Степановна с добродушной усмешкой смотрела на него из кресла напротив.

– Знаете, – вздохнула она, – я ведь и готовить-то не умела, пока бабкой не стала. Дочка моя, бедняга, все по кулинариям питалась. Заброшенный был ребенок совершенно: матери, бывало, и в десять вечера дома не сыщешь. Отсюда и самостоятельность. Уроки – всегда сама. На собрания родительские я ни в жизни не ходила. Не до того было – все преступников своих ловила. Поступать ей тоже не помогала. По душам поговорить – некогда. Поэтому и узнала последняя, что дочь беременная. Та как на УЗИ увидела, что их трое, в истерике валялась! Отца-то – такого же, видать, юнца, как она, уже и след простыл! А я ей сказала: «Ша, Наташка! У меня перед тобой должок. Как раз на троих мелких щенят и накопился. Рожай давай, полгода корми, а потом – обратно учиться». Ну и вот. А у меня, – кивнула она на фотографии и рисунки, – своя учеба началась. Школа для бабушек. Хотя они мне скорее как дети. Своей-то детство я упустила. Готовить вот выучилась, с нуля. Как вам?

– Очень вкусно, – преданно, наподобие Раневской, вскинул на нее глаза от почти уже опустошенной тарелки Андрей. И ничуть не солгал.

– У меня хорошо выходит, – самодовольно повела плечом бывшая полковница. – Я тут пару месяцев назад за пироги взялась. Весь Интернет перелопатила, подошла по-научному.

Андрей ухмыльнулся про себя: «Как иначе-то? Методичная натура. Как преступников ловила, так теперь управляется с рецептами. Аккуратно, вдумчиво».

– Ну, не буду хвастаться. У нас еще чай впереди! – вскочила полковница и исчезла за дверью. Андрей сыто откинулся на спинку дивана и чуть осоловевшим взглядом оглядел важную сороку, качающуюся на ветке перед окном. Чугунова тем временем накрыла чайный стол: плюшки с сахаром и чашки с янтарным чаем. Села напротив, по-купечески отставив палец, отпила, степенно поставила чашку на синее блюдце с золотой каймой.

– Ну-с, так зачем вы ко мне пожаловали?

Андрей с видимым усилием отложил уже надкушенную плюшку, отряхнул с пальцев сахарную пудру и полез в портфель за папками с делами.

Нина Степановна, нахмурившись, покачала головой:

– Ладно вам. Давайте-ка сами, кратко.

– А не кратко и не получится, – послушно отложил портфель в сторону Андрей. – Два преступления в центре Москвы. Две жертвы. Первая – антиквар. Вторая – шахматист. Иностранец. У одного было что красть, но ничего, кроме журнала с записями, не украдено. У второго красть особенно было нечего, да и сжигать было незачем, поскольку никаких связей в России обнаружить до сих пор не удалось.

– Хотите сказать, между жертвами – ничего общего?