Зухра Сидикова - Тайна Страница 17

Ни даже в тот роковой день в тайге, когда он взял на себя ответственность и вместе с этими мальчишками, слепо доверявшими ему, копал эту чертову яму…

Но сейчас, единственный раз в жизни, ему по-настоящему было страшно. Он представлял себе, что будет с ним, с его семьей… С его делом, которое он создавал столько лет... Сколько всего пришлось пережить! Ценой каких усилий было построено все это благополучие! Он хватался за голову и впервые в жизни не знал, что ему делать.

Может быть, иногда он и был слишком напорист, слишком агрессивен, слишком прямолинеен. Но он всегда старался быть справедливым. Он оступился лишь раз, только раз - в тот злополучный день! Он приучил себя не думать об этом дне, не вспоминать, словно этого дня и не существовало в его жизни…

Что будет с его семьей, если все раскроется? Если газеты распишут весь этот ужас, да еще и приукрасив, добавив лишнего?

Арсеньев имел безупречную репутацию. Рабочие на его предприятиях получали на порядок выше, чем в соседних регионах, он построил детский сад, он занимался благотворительностью. И не для показухи. Не только потому, что быть хорошим оказалось выгодным во всех отношениях – как к человеку, пользующемуся доброй репутацией, к нему было меньше претензий со стороны тех, кто мог эти претензии предъявить, - но и потому, что на душе от этого проявления собственной доброты и великодушия становилось спокойно. Ведь он уже в том возрасте, когда и о душе нужно подумать. Он еще полон сил, но иногда мысли о том, чтобы отойти от дел, посещали его. Отдать бразды правления одному из зятьев, самому сидеть с удочкой где-нибудь на реке, слушая плеск волн и пение птиц. Но это были просто размышления, мечты, которым он предавался в конце особенно напряженного дня. Нет, нет, отдавать дело в чужие руки нельзя, зятья, хотя и преданны, но чужая кровь. Он хотел собственноручно передать все, что имел, любимому внуку, родной кровинушке. Этим и жил, представляя в своих, совсем уже стариковских мечтах, как сохранит и преумножит семейное благополучие Виктор, как продолжит дело деда, как будет во всем походить на него. Он находил в этом мальчике качества, свойственные ему самому. Он словно видел себя в детстве, и проживал свою жизнь заново, только теперь он мог создавать эту новую жизнь по своему усмотрению. Когда Арсеньев смотрел на маленького Витюшу, он вспоминал голодное послевоенное детство, мать, надрывавшуюся с утра до вечера, чтобы прокормить их, детей. Не было еды, не было одежды, обувки. У маленького Вити было все. Все его желания моментально исполнялись. И самое отрадное было для Виктора Борисовича то, что это совершенно не портило внука. Это был честный, открытый ребенок, всегда серьезно смотревший в глаза, говоривший обстоятельно, немногословно. Он доверял деду, приходил к нему со всеми своими детскими радостями и печалями. Разве мог Виктор Борисович подвести мальчика?

Он вспомнил, как плакал тот навзрыд, прижавшись к деду, который чувствовал, как вздрагивает, дрожит маленькое тело, как разрывается его сердце от горя, настоящего первого горя. Старый Ральф, двадцатилетний пес, который всегда, сколько помнил себя мальчик, был рядом, тяжело заболел, и не вставал с подстилки, глядя грустно и устало умными преданными глазами. Когда Виктор Борисович подошел к Ральфу, пес заскулил, положил лапу ему на ботинок.

- Бедный, бедный Ральф, – вздохнул Виктор Борисович, - вот и пришло твое время, друг мой верный.

- Послушай, Витя, - Виктор Борисович повернул мальчика к себе, - Ральф очень устал.

Витя поднял к нему заплаканное лицо.

- Дедушка, - прошептал он, - и в глазах его такая отчаянная мольба, такая надежда в то, что дед сможет помочь, что он всесилен. - Дедушка, ты спасешь Ральфа? Помоги ему, пожалуйста, - слезы катились по щекам мальчика.

- Его уже нельзя спасти, малыш.

- Но почему. Почему?

- Он уже очень стар.

- Он умрет, дедушка?

- Да, милый, он умрет.

- Я не хочу, деда, я не хочу, чтобы он умирал.

Виктор Борисович обнял внука, прижал к себе.

- Витюша, Ральфу нужно сделать укол. Тогда ему будет легче, он просто уснет.

- Ему не будет больно? – и снова эти глаза, полные отчаяния и горя.

- Нет, малыш, ему совсем не будет больно.

Мальчик замолчал, замер, прижавшись к деду, лбом вдавившись в его плечо. Потом поднял на него глаза. Он уже не плакал.

- Хорошо, дедушка, пусть Ральфу сделают укол. Я не хочу, чтобы он мучился.

И потом мужественно сидел возле старого пса, гладил его по голове, пока тот не закрыл глаза. И тогда мальчик снова тихо заплакал. Виктор Борисович не знал, как помочь этому безутешному горю.

Через несколько дней Арсеньев принес внуку лохматого толстого щенка на коротеньких пухлых ножках, забавного, неуклюжего. Витюша улыбнулся грустно, погладил щенка и сказал деду: «Можно я не буду называть его Ральфом? Ведь Ральф только один, и его нельзя заменить. Я лучше назову его Джеком. Я буду его любить, но только не сразу. Хорошо, дедушка?»

- Конечно, малыш, - ответил Виктор Борисович. И удивился этой верности, этой преданности, этой бескорыстности детской любви.

Как воспримет мальчик то, что будут говорить о его деде? Он такой чувствительный, ранимый.

Нет, ни единая душа не должна знать о том, что случилось тогда в тайге, ни единая душа. Он не должен этого допустить…

Он никому не сказал ни слова. Послушно высылал деньги. Но, в конце концов, у него не выдержали нервы. Жить, каждый день, ожидая удара, стало невыносимо. И он послал в город, из которого приходили последние письма, и в котором по странному, настораживающему его обстоятельству жили те трое, что были участниками той далекой трагедии, после стольких лет вдруг отозвавшейся эхом, Костю Семенова, своего охранника и шофера, верой и правдой служившего Арсеньеву несколько последних лет.

Виктор Борисович любил этого парня. Конечно не как сына… Все-таки определяющим в его любви к детям и внукам было чувство родной крови. Но он был привязан к этому парнишке. Он привык к тому, что когда садился утром в свою машину, его встречал приветливый голос, улыбающиеся глаза. Костик мог развеселить уставшего шефа остроумной шуткой или особенно смешным анекдотом. Он по-настоящему был предан Виктору Борисовичу, уважал его, дорожил его мнением.

Не рассказывая ничего подробно, Арсеньев объяснил, что Костя должен выполнить поручение, - очень важное поручение, - и что от того, насколько правильно Костя выполнит это поручение, зависит благополучие и даже жизнь его шефа.

Косте поручалось проверить информацию, которую Виктор Борисович собирал с того дня, когда получил первое письмо.

Арсеньев помнил это мгновенье: смятый конверт, незнакомый почерк… У него запрыгали строчки перед глазами, кровь бросилась в лицо, сильно забилось сердце. Он не верил своим глазам. Это не могло быть правдой. Кто? Кто мог узнать? Кто?

Потом он постарался взять себя в руки, попытался размышлять хладнокровно. Но ему это плохо удавалось. Казалось, что сейчас потеряет сознание, не хватало воздуха. Он схватился за сердце, повалился в кресло.

- Тихо, тихо, - шептал он себе, - надо успокоиться, надо подумать…

Может быть, это просто шутка, - успокаивал он себя, - злая, неумная шутка? Кто-то из тех троих решил разыграть его. Шутник… Попадется он ему в руки. Или кто-то решил таким образом заработать на нем? Опять же, кто-то из тех троих - больше некому. Никто не мог видеть и знать о том, что случилось… Они были только вчетвером в том лесу… И тот лесник… И медведь где-то в кустах…

- А что если, – вдруг захолонуло сердце, - и вправду кто-то видел? Господи! Господи, за что? За что? Ведь он оступился всего один раз. И столько лет потом пытался искупить свою вину. Помогал старикам, детям, обездоленным. Неужели все напрасно? Неужели теперь все раскроется? Как он посмотрит в глаза дочерям, Вере? Что он скажет Витюше? Господи! Нет! Нет! Надо успокоиться. Надо взять себя в руки. Он должен все узнать. Он начнет писать, делать запросы, все выяснит. Все еще уладится, все будет хорошо. Но где-то в самой середине сердца тонкой иглой пронзало: Нет, не будет, не будет уже как прежде! Все кончено!

Виктор Борисович выделил Косте путевку на Черноморское побережье как премию за добросовестный труд. И Костя поехал.

Он успел прислать две телеграммы. До востребования, как они и договаривались.

Через несколько дней Костя погиб. Разбился на машине.

Вслед за известием о гибели Кости пришло последнее письмо, в котором Виктору Борисовичу приказывалось приехать в далекий южный город для последнего решающего разговора. И была названа окончательная цена его дальнейшей спокойной жизни.

Он стал жаловаться на усталость, засобирался в санаторий.

Ему показалось, что Иван заподозрил неладное. Слишком большие суммы стали пропадать, и не только с личных счетов Арсеньева. Он пытался вызвать тестя на откровенный разговор, но тот только вяло отговаривался.