Наталья Андреева - Соло для пистолета с оркестром Страница 17

— Не, Васильич. Тот Колька — Марьин, а этот — Варвары Павловны, — покачала головой бабулька.

— Варварин уже лет десять как сгинул! — не согласился дедок.

— Это Марьин сгинул, а Варвара за своим аж во Владимирскую область ездила. Все причитала, что мальчонку узнать было трудно, так обгорел.

— Вот это и есть мой дружок, — сразу погрустнел Глазов. — Мать-то жива?

— А что ей сделается, Варваре? За молоком побежала. С дачи вернулась, а молока в доме нет. Все у последнего подъезда сидит, — дед покосился на Глазова. — Сигареты у тебя, сынок, знатные. Американские, небось?

— «Союз-Аполлон».

— Слабые… «Беломор» — другое дело…

— А ты, отец, еще парочку возьми, — Глазов протянул деду пачку.

— И то правда. А вон и Варвара с молоком бежит. Павловна по отчеству, Колькина матерь.

— Где? — Глазов завертел головой.

Тучная женщина с обильной сединой в волосах, обремененная двумя трехлитровыми бидонами, спешила домой, страдая одышкой. Глазов тут же поднялся с лавочки, подошел и подхватил у нее бидоны:

— Вам тяжело? Давайте помогу.

— А вы кто? — она испугалась, вцепилась в бидоны.

— Да я Николая вашего друг, — Глазов так и не смог выговорить слово «покойного». Мать есть мать, он для нее всегда живой.

— Кольки? Ох! — она отдала бидоны, достала носовой платок и вытерла мокрое от пота лицо. — Жара сегодня. Ох и жара!

— Куда нести? — спросил Глазов.

— Да в дом, куда же еще! Первый подъезд, четвертый этаж.

Дом был старый, пятиэтажный. Дмитрий следом за женщиной направился к первому подъезду. Дедок покачал головой, обращаясь к собеседницам:

— А все говорят: молодежь, молодежь… Она разная бывает, молодежь…

И они принялись вспоминать, каким рос Колька и сколько от него было неприятностей, пока он в Москву не уехал.

Глазов донес бидоны на четвертый этаж. Варвара Павловна потопталась у двери, потом махнула рукой:

— А, заходите. Если ты бандит, так брать у нас нечего.

Когда Дмитрий огляделся, он понял, что брать действительно нечего. Главная ценность — чистота. Полы натерты, занавески на окнах накрахмалены, посуда в горке блестит. Ни пылинки! Что касается мебели, то все простенько. Оставив его в комнате, хозяйка понесла бидоны на кухню и вскоре загремела там дверцей холодильника.

— Я думал, вы на даче, — крикнул ей Глазов.

— Что? — она вышла из кухни, вытирая руки. — Чайку, может? Хотя жарко. Или кваску холодненького? Хороший у меня квасок.

Она вновь скрылась в кухне и полезла в холодильник. Вскоре Глазов получил огромную кружку хлебного кваса, блаженно прищурился и отхлебнул. Мать делала такой же, в большой дубовой кадке. Нет, не такой. Тот был ароматней, с хреном. И в нос шибал так, что дух захватывало! Но и этот был хорош. А женщина уже тараторила без умолку, обрадовавшись, что есть с кем поговорить:

— На даче-то я с утра побывала. Огород полила и траву кое-где подергала. Что там делать на даче, в такую жару? Вот солнышко маленько опустится, и снова побегу. Тут минут двадцать пять, если пешком, а на автобусе и того меньше.

— Скажите, а как вы узнали, что Николай погиб? — прервал ее Глазов.

— Колька-то? Ох, — она грузно опустилась в кресло. — Вы что, насчет Кольки пришли, что ли?

Глазову не хотелось больше врать и прикидываться бандитом. Он чувствовал, что никакого удостоверения женщина у него спрашивать не будет. Поэтому сказал прямо:

— Варвара Павловна, я из милиции. Только мне не хочется, чтобы ваши соседи знали. Зачем вам это? Понимаете?

— Да-да, соседи… — Она согласно кивнула головой. — Мои что-то натворили? Ох, да что это я? Вы же насчет Кольки.

Она вскочила и метнулась к шкафу. На пол полетели вышитые салфетки, простыни, скатерти. Все чистое, накрахмаленное. Глазову даже жалко стало, когда белье упало на пол.

— Вот, — Варвара Павловна достала альбом в синем сафьяновом переплете. — Вот он, Колька мой. Старший. Трое их у меня было…

Она всхлипнула и вновь обтерла лицо носовым платком. Дмитрий посмотрел на фотографию, где три парня, один из которых бритоголовый, обступили огромного бородатого мужика. Сама Варвара Павловна притулилась сбоку, положив руку на плечо самого младшего, совсем мальчишки. Глазов понял, что Колян — это бритый.

— Вы ездили за ним во Владимирскую область?

— С Василием моим и ездили. Шофером он работает, и по сей день. Завел свою колымагу, и поехали… — она снова всхлипнула.

Глазову с огромным трудом удалось выяснить, где именно Варваре Павловне выдали тело сына.

— Вы его точно опознали? — спросил он.

— Да как же не опознать-то, если с ним брат был?

— Какой брат?

— Да вот, Борька, — она ткнула пальцем в фотографию. — Средненький мой. Все думала младшего уберечь от жизни этой. Когда Колька погиб, просила: Алеша, сынок, иди ты в училище какое-нибудь. Нет, Борька и его сманил…

— Значит, Борис был вместе с Николаем на той даче?

— Вы и про дачу знаете? Я все сообразить не могла, почему так Кольку изуродовали? Борька говорил: мол, поехал брат по делам в командировку, да жил там у знакомых на даче, в каком-то поселке. Чтобы денег за ночлег не платить. И название поселка сказал. До сих пор помню, где сынок мой погиб. Поленово. Дача загорелась…

— А почему никто не спасся? Спали, что ли, или пьяные были?

— Баллон, говорят, взорвался. С газом, — пояснила Варвара Павловна. — Борис-то потом приехал, тело опознавать.

— А где сейчас Борис?

— Да кто его знает? Приехал как-то и говорит: знаю я теперь, мама, что Кольку нашего убили. И знаю, за что. Только, говорит, поплатится он за это.

— Кто он?

— Ну, хозяин его, наверное. Так я поняла.

— Да уж… Просто так газовые баллоны не взрываются, — согласился Глазов.

Он уже понял: все три брата Мячиковы были в одной команде. То есть в бригаде. У Мелешева, иначе Молоха. Один провинился, и его решили убить, поменяв местами с писателем. Другому сказали, что старший брат погиб, выполняя важное поручение. В «командировке», так сказать. Но потом кто-то решил свести с Молохом счеты и поставил братьев в известность, что на устранение Николая была директива хозяина. И они ему отомстили…

С Мелешевым более или менее ясно. Вендетта по-русски. Теперь братья Мячиковы в бегах, а может и в живых-то их уже нет. Остались только фотографии в альбоме, где вся семья в сборе, улыбается перед объективом фотокамеры. Старые фотографии в пыльном сафьяновом альбоме…

Глазов вздохнул:

— Может, они еще вернутся.

— Вернутся, — согласилась Варвара Павловна. — Да я их и не виню. Что в городе-то родном делать?

Радовалась, что хоть водку не пили. Ну, покуривали малость да получали по губам. А насчет выпивки… Нет, этого не было. Сынки мои, сынки, — она отхлебнула из кружки квасу. — В горле пересохло. У вас-то дети есть?

— Что? — Глазов невольно вздрогнул. Вспомнил, в каких отношениях сейчас с женой. — Нет, детей у меня нет.

— Понятно, — согласилась Варвара Павловна, — кому сейчас детей-то охота? У моих тоже девки были, да все вертихвостки. Курят все как одна. Губы пообрывала бы на месте родителей. Что дальше будет?

— Спасибо за квас, Варвара Павловна, — поблагодарил Дмитрий. Если бы он знал, что дальше будет. — Где Николая похоронили?

— На кладбище местном. Все наши там лежат. И мне местечко приготовлено, и мужу моему, Василию. Вот кто хоронить будет?

Все так же, вытирая с лица то ли слезы, то ли пот, она проводила Глазова до дверей…

Дмитрий шел на электричку и думал: кто же лежит в семейной могиле, вместе с предками Варвары Павловны? Кого она оплакала, как собственного сына? Если была рокировка, там должен лежать писатель Аким Шевалье. Но не лежит. Так кто?

Это оставалось непонятным, и Дмитрий решил: надо ехать в деревню Поленово и искать следы Акима Шевалье. Если Олег Станиславович уверен в смерти Шевалье, значит, в сгоревшем доме нашли столько трупов, сколько и ожидалось. Никто и не забеспокоился. Надо выяснить, с кем поменялся местами писатель на этот раз, а главное, как? Как ему удалось это проделать?

Глазов приехал домой рано. Светлана еще не пришла с работы, оставшиеся до ее прихода часы можно было провести в свое удовольствие. Он достал купленную утром книгу, наделал бутербродов, открыл бутылку пива и залег на диване. Можно было, конечно, пойти на пляж. С начала июня установилась такая жара, словно на земле перемешались климатические пояса и теперь Москва находилась на широте одной из африканских столиц. Но Дмитрий не любил пляжа, потому что быстро обгорал. Да и наросший жирок не позволял покрасоваться. «Вот похудею, начну делать гимнастику, и тогда…» — подумал он, потом зевнул и уткнулся в книгу.

И, как всегда, зачитался. Прервал его телефонный звонок. Глазов невольно вздрогнул, выругался и схватил трубку:

— Да?!

— Димка? А я думаю, дома он сидит или бабки частным сыском заколачивает? Выходит, ты дома. Наработался уже.