Нина Васина - Сервис с летальным исходом Страница 17

— Ты была его любовницей? — спрашивает он тихо, глядя на фотографию мужчины.

— Все мы чьи-то любовники или любовницы. Неси детей. Поехали.

— Я хотел сказать, твоя попытка не привлекать внимания… Короче, кое-что нужно отмыть на лице, а то ты похожа на стриптизершу, отработавшую полную смену и не успевшую оттереть боевую раскраску.

— Да что ты можешь знать о стриптизершах, мальчик?!

СЛЕЖКА

— Промотай сначала, — попросил Поспелов. — С того места, где она говорит о профессиях.

“…не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто”.

— Почему мальчик спросил ее об убийстве? — остановил запись Петя.

— Не знаю, в этом разговоре все странно. Включи.

“Я не наемный убийца”.

“Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?”

“Потому что молоко течет”.

— Это не ее дети! — стукнул ладонью по столу Петя.

— Это не ее дети, она не хозяйка в доме, она не Ляля, кто такая — Ляля?.. Зачем появился подросток, почему он говорит о трупах, и так далее, так далее… Одни вопросы. Нужно ехать осматривать дом.

“Я что, похожа на Лялю, на Мими или на Диди? Нет, я Мадлена, а для близких людей — Мона. Ты мне кто?”

— Мадлена Сидоркина, в девичестве Мадлена Кашутка, отец — поляк, мать — русская. Замужем пять лет, домохозяйка. Но эта обритая кормилица младенцев не Мадлена Кашутка, понимаете?! — повышает голос Петя.

— Не кричи, — кривится Поспелов. — Мне два месяца до пенсии.

— И что?

— Грустно, вот что. Дело это плохо пахнет. Где эта Мадлена жила до замужества?

— Двойное гражданство. В Санкт-Петербурге у матери, в Гданьске у отца, была студенткой тамошнего университета.

— Тамошнего?

— Гданьского. Ушла со второго курса. Странная история, кстати.

— Потом. О гданьских студенточках — потом. Включи мне со слова “кстати”.

“Кстати, где они?”

“Они?..”

“Ну да, эти, которых я убила? Я их закопала, расчленила и выбросила в мусорный контейнер или растворила в ванне?”

— Надо ехать смотреть ванну, — обреченно кивает Поспелов. — Ничего не поделаешь, надо ехать. Вызывай группу, Петя.

— Вы же сами приказали не светиться! — вскочил оперуполномоченный. — Вы же обещали уволить каждого, кто хоть раз споткнется у дома?! А теперь хотите ворваться и осмотреть ванную комнату? Или загримируетесь и изобразите сантехника, вызванного охранником на въезде?!

— Вызывай. — Поспелов тоже встает, кряхтя. — Они должны выйти. Должны.

— Да почему вы думаете, что они уйдут из дома?

— У парня скоро начнется гангрена, пешком он до травмпункта не дойдет, значит, или такси вызовут к дому, или воспользуются “Вольво” из гаража. Кстати, в машине поставили “жучок”?

— Не к месту это было — телефонному монтеру лезть в машину!

— Ты не кричи, Петя, молодой еще, голос не бережешь. Пошли к ребятам, послушаем.

Они вышли из сарая, и Поспелов тут же угодил в жидкую коровью лепешку и так изумился, настолько не поверил этой нечаянной западне, что еще с минуту не вытаскивал ботинок из чавкнувшей слизи, а просто смотрел сопя, с недоумением и обидой. Потом он поднял голову и посмотрел в небо, надеясь, вероятно, найти объяснение такому наказанию, и замер, пораженный прозрачнейшей яркой синевой, кое-где проглянувшей сквозь тяжелые серые облака.

— Однако, весна, — констатировал Поспелов, вытащил ботинок из лепешки и поплелся за младшим лейтенантом Петей к фургону, затаившемуся среди деревьев.

Фургон был грязно-желтого цвета, с заляпанными номерами и тонированными стеклами. На правой дверце имел полустертую наклейку — слоненок в кепке с задиристо выставленным хоботом. Задняя дверца открылась, как только Петя подошел, изнутри пахнуло запахом хорошего кофе и плохих сигарет, с трудом забравшийся внутрь Поспелов добавил к этим запахам навозный душок. Он потянулся было к аппаратуре, но тут совсем рядом раздался странный стук, четверо мужчин в фургоне замерли и несколько секунд наблюдали сквозь тонированное стекло за промчавшейся совсем близко серой лошадкой. Лошадка веселилась вовсю, вскидывая зад и бросаясь из стороны в сторону, совершенно одурманенная запахами земли и незамутненной голубизной оттаявшего неба.

— Что-нибудь новенькое? — Поспелов кое-как пристроил большой зад на крошечном раскладном стульчике.

— Уезжать собираются.

— Это понятно, только вот есть маленькая проблема. Если они спросят у охранника на въезде в поселок, куда он их пошлет?

— Он их пошлет в поликлинику при больничке. Тут недалеко, сейчас ведь день, хирурги работают, есть даже приемное отделение для травмированных.

— Во-о-о-от! — многозначительно поднял указательный палец Поспелов. — А нам сколько времени требуется?

— Ну, — задумался пожилой мужчина, допивающий в фургоне кофе, — ежели без оглядки с усердием все обшмонать, минут за семьдесят справимся. А вот ежели сделать так, чтобы было незаметно и чисто после нас, то часа два.

— Давай-ка, Кирилыч, иди погуляй. — Поспелов снял вязаную шапку и утер ею вспотевший лоб.

— А ежели…

— А ты так погуляй, чтобы они притормозили возле тебя! И никаких “ежели” тогда не будет.

— Так ведь тогда разве что с Чукчей?..

Не получив ответа, пожилой вытер усы и тихонько свистнул. Из-под стола с аппаратурой вылез крошечный шпиц и выжидательно посмотрел на свистуна.

Через пару минут мужчина с собачонкой уже торопливо шли к ограде поселка, в известное им место-к дыре в сетке, которая была сделана вчера вечером оперативной группой именно для срочных входов и выходов из поселка. Шпиц был подхвачен под брюшко и во избежание всяческих неожиданностей (вроде той, стойкий запах которой теперь портил воздух в фургоне) перенесен на руках до самого новенького асфальта. Его поставили на дорогу, прицепили к тоненькому ошейнику металлическую захватку плетеного поводка, а между ушами торопливо приладили кокетливый красный бантик. Подсоединение к поводку шпиц перенес с гордым терпением, но бантик его возмутил ужасно.

— Что поделаешь? — посочувствовал ему хозяин. — Служба! Необходимая маскировка. Не обижайся, Чукча, я на прошлой неделе — ты не поверишь! — в казино сидел два часа. В смокинге, в липучей прическе и весь облитый одеколоном. А тут всего лишь бантик, надели-сняли, и все дела! Приготовься, Чукча.

Сгорбившись, шаркая подошвами ботинок, мужчина поплелся вдоль дороги и через несколько шагов превратился в полнейшую развалину, которую тащит на поводке крошечный шпиц.

Когда до подъезжающего темно-красного “Вольво” осталось метров шесть, строптивый шпиц выдернул поводок у присевшего от неожиданности нерасторопного хозяина и бросился через дорогу, почти что под колеса.

В фургоне услышали визг тормозов.

— Незаменимая собака этот Чукча, — уважительно заметил молодой парень с наушниками.

— Есть что интересное для меня? — Поспелов стащил пальто и теперь разматывал длинный шарф.

— Вот, послушайте, это минут двадцать назад накрутилось, еще в доме.

“Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! Она!.. Она была задушена, это точно!”

“Не падай в обморок! С ванной это, конечно, очень интересно, но следователь Поспелов вытащил из чемоданчика кислоту, которой, как он сказал, я воспользовалась для растворения какого-то Успендрикова. Так что, сам понимаешь, растворять было не в чем”.

Поспелов хмыкнул и покачал головой.

По двери фургона провели чем-то металлическим, Петя открыл.

Сначала пожилой мужчина забросил внутрь шпица.

— Порядок, — кивнул он. — Сразу пойдем или дождемся, когда на связь выйдет поворот?

— А ты куда их послал?

— В Серпухов, конечно, в “Семашко”, и подробно объяснил, какой поворот и что дальше. Но женщина, сами понимаете, даже такая спокойная и отшибленная, за рулем становится совершенно непредсказуемой.

— Тогда подождем поворот, — опять сел приподнявшийся было Поспелов.

— Отшибленная? — заинтересовался Петя.

— Да. Спокойная до отключки. Уж сколько я нервных дамочек, вытаскивающих Чукчу из-под колес, повидал, но такой спокойной еще не попадалось. Открыла дверцу, ни тебе ругани, ни испуга, наружу не выходит, смотрит на меня и спрашивает: “Сдохла?” Я, конечно, бросился к машине, кое-как присел, не забывая стенать и охать, и тащу Чукчу к себе за поводок, а он, артист, ну совершенно дохлый, и даже язык наружу. И тут она говорит… Запищала рация.

— И она говорит, бросайте, говорит, ее на заднее сиденье. Чего, почему?.. А она выходит и открывает дверцу сзади. Стоит, значит, ждет. Сзади у нее сидит малый с белым лицом и ребеночком на руках и девчушка, хорошенькая такая, сразу молча ручки протянула, чтобы собачку, значит, взять. Чукча почуял неладное, приоткрыл глаз и смотрит на меня, что, значит, я дальше делать буду. Прижал я его к себе, зачем, спрашиваю, песика моего в машину? А она говорит: “Все, — говорит, — одно к одному, дети, дом, теперь еще и собачонка, все, как полагается” — и спрашивает: “Она у вас поет?” Я сразу не сообразил, что это про Чукчу в бантике! Оглянулся на всякий случай, и знаешь, Петя, как-то мне не по себе стало. Вот первый раз так стало! Совершенно ведь забыл, зачем я на дороге стою. Тут Чукча голову приподнял и на всякий случай заскулил. Я, конечно, изобразил радость и веселье, жива, говорю, собачка, спасибо вам за заботу! Хорошая вы мамаша, говорю, что деток сзади возите, заботливая, наверное, по магазинам едете? Ну, тут уж она, наконец, спросила про травмпункт…