Григорий Симанович - Отгадай или умри Страница 17

Интересней оказалось с гранеными стаканами. Экспертиза показала, что водку в них не наливали. Жертв поили варварски – из горла. Зачем они там стояли, для какого такого антуража – непонятно. Но вот что примечательно: людям Тополянского не удалось обнаружить в магазинах и на складах Москвы стаканы именно такой формы, размера и именно с таким штампом-артикулом на дне. Они представляли собой что-то среднее между стаканами и штофами о двенадцати гранях. На старейшем стеклозаводе в Сокольниках, ныне ОАО, нашелся мастер участка глубоко пенсионного возраста, который припомнил, что такие выпускались у них лет сорок назад. Архивы сгорели. Тополянский не дал добро на поиски по всем стеклопроизводствам города, тем более страны, резонно полагая, что и там давно уже все сожгли или выкинули, а если даже и нашлось бы что-то в старых товарных книгах и накладных, двигаться дальше все равно некуда. Ну выпускали – дальше что? Однако сам факт любопытен. Убийцы могли купить стандартные стаканы из миллионных партий, и никаких проблем. Но взяли у кого-то из «архива» именно такие. Старые, с едва различимой желтинкой на просвет стекла, хотя, как показала экспертиза, мыли их тщательно «перед неупотреблением».

Энциклопедические словари тоже почти ничего не добавляли к делу. Кроме одной детали: они приобретались после января нынешнего года, поскольку все были четырнадцатого издания, исправленного и дополненного, поступившего в продажу аккурат в феврале. Это позволяло с определенной долей уверенности заключить, что план «убийств с антуражем» задуман был в период с февраля по апрель.

Об огурцах и говорить нечего. Болгарский сорт из банки. Маринованные. Поставки бесконечны и неисчислимы.

И наконец – валенки. Здесь наметился крошечный просвет. Не просвет даже – проблеск. Дотошный Вадик нашел спеца по валенкам на небольшой частной фабричке под Подольском. Этот старик, Никитич кажется, был живее всех живых, знал о валянии валенок все, что только можно было постичь за полвека практической работы, да к тому же, по счастью, имел давнее хобби – собирал валенки всяких кроев и типов, свалянные по разным уголкам Руси, от довоенных до новодела. Никитич заявил, что предъявленные ему обрезки не так давно были новыми валенками сибирской катки, точнее – алтайской, а еще точнее – барнаульской. Знает он про эту фабрику, видал ее образцы, один имеет в коллекции.

Вадик дозвонился в Барнаул, поговорил с технологом фабрики, с отделом поставок. Выяснился московский оптовый покупатель – ООО «Уют». Последняя партия была в декабре, пять тысяч пар. Вадик туда. И наконец повезло. Вадику, а не «Уюту». У этого ООО именно под Новый год возникла проблема. Нагрянули налоговики, жадные до дрожи в преддверии новогодних праздников и расходов. Об откате не сговорились, и обозленные блюстители государственных интересов закрыли и опечатали склад. К этому моменту «Уют» успел сбросить на продажу лишь одну небольшую партию. Сто пар ушло в магазин «Рабочая одежда» в Мневниках. Вадик туда. Разумеется, все продано. Искомого 44-го размера реализовано было десять пар. 26 декабря в товарной книге запись: сразу все десять ушли, именно 44-го размера.

Работали два продавца. Прижогин Артемий Викторович, пятидесяти трех лет, уволился в начале апреля. Санина Лидия Ивановна, увы, шестидесяти четырех лет, стояла за прилавком. Вадик вцепился ей вопросом в поизносившийся мозг, в усыхающую подкорку, в замутненное годами и, похоже, спиртным подсознание: кто, как выглядел? В памяти женщины что-то мерцало, но никак не оформлялось в зрительный образ. Вроде мужчина. Вроде высокий. Или не очень. Лысый. Нет, с залысинами. Кажется, улыбчивый, простое лицо. «Одет? Убей бог, не помню! И вообще, может, не мужчина. Не хочу врать. Покупателей было много, ассортимент немалый… Нет, точно мужчина. Вспомнила: он мерить не стал, так взял, по размеру. Я еще удивилась… Но вот описать не могу. Память у меня на лица плохая».

Через полчаса Вадик-Жираф понял: все, безнадега. Нужен был Прижогин Артемий Викторович.

К нему по адресу: Столярный переулок, 16 следователь и отправился.

Тополянский вошел в кабинет, пролистал какие-то бумаги, отмечая про себя, что содержание их в памяти не фиксируется. Это был крайне тревожный признак: утрата способности менять фокус внимания. Стареет или сказывается исключительность дела, свалившегося на него на закате карьеры.

Спокойно, главное – не терять надежду. Должен же появиться хоть край ниточки. Кто-то же мог запечатлеть в памяти хотя бы одного из участников этой сложной, многоходовой операции: слишком много живых и мертвых вовлечено в ее орбиту!

Звонок на мобильный. Вадик.

– Алексей Анисимович, это я.

– Догадался. Ну что?

– Нарисует. В деталях и с подробностями. Едем, готовьте художника и компьютер, пожалуйста.

Тополянский дал команду художнику ждать «у аппарата».

Вадик прибыл с человечком маленького роста, сутуловатым, с живыми темными глазами на небритом лице, забранном в частую сетку морщин. Артемий Викторович Прижогин, бывший музыкант, школьный учитель пения, администратор в музыкальном театре, неудавшийся фермер и, в конце концов, продавец в маленьких московских магазинчиках, был, по счастью, человеком общительным, наблюдательным и разговорчивым.

– Я почему запомнил его? – тарахтел Артемий Викторович, направляясь в сопровождении Тополянского и Вадика в аппаратную. – Он немой был. Точно немой. Но не глухой. Я с клиентами поговорить люблю, порасспросить, что нужно, вообще за жизнь пообщаться, если народу нет. А этот словно воды в рот набрал. Спрашиваю, что ищет, – молчит. Подошел к валенкам, я ему про достоинства, откуда, где сделаны, про цену – щупает и молчит. Какой, спрашиваю, размер интересует – как к стенке обращаюсь. Тут я деликатно так ему: «Простите, вы говорить не можете?» – он кивнул, взял с пола образец 44-го размера и на пальцах показал, мол, десять пар надо. Я пошел на склад, ну, точнее, в комнату за прилавком, где у нас товар, Лида осталась, клиента обслуживала. Господи, да чего она помнит-то, дура дурой, только о своих пьянках да о внуке дебильном думает, да еще как подворовать да наколоть покупателя хоть по мелочи… А этот, немой-то, у всех валенок ярлыки осмотрел, явно размер сверял, жестом показал, мол, упакуй ему в коробку. Я в две упаковал, одной большой не нашлось. Перевязал коробки. Он восемь тысяч дал, восемь бумажек, как сейчас помню. Валенки по восемьсот были. И ушел. И все.

Сели к компьютеру. Прижогин деловито надел очки в старомодной пластмассовой оправе с подклеенной у изгиба дужкой.

– Сразу скажу, не русский он был человек. То ли кавказец, то ли еврей. Но тут не знаю, паспорт не спрашивал, как вы понимаете, – и сипловато, натужно как-то захихикал. – Возраста примерно моего. Кепка у него утепленная, с ушами. Но память у меня на лица всегда была хорошая. Попробуем…

Вслед за тем он весьма толково и внятно стал описывать черты лица, уверенно руководя рукой компьютерного дизайнера.

Тополянский отвел Вадика в сторону, чтобы не отвлекать внимание словоохотливого экс-музыканта. Полчаса они обсуждали оперативные вопросы и наконец вернулись к компьютеру, где завершалось создание «документально-художественного образа». Они молча уставились на экран дисплея. Лицо человека в кепке-ушанке еще не обрело формы губ, но глаза, щеки, овал лица, нос, подбородок вкупе давали достаточно внятное визуальное представление об объекте. Оба замерли, наблюдая за тем, как человек за компьютером подставлял, один за другим, варианты губ, следуя активным подсказкам Прижогина.

– Вот, пожалуй, эти! – воскликнул тот и удовлетворенно посмотрел на Тополянского. – Ну и чудеса техника-то нынче вытворяет!

Алексей Анисимович встретился глазами с Вадиком. И понял, что они оба испытывают сейчас нечто пограничное между торжеством и помешательством: фоторобот выдавал очевидное, невозможное, ошарашивающее сходство… с Ефимом Романовичем Фогелем.

Вадик опомнился первым, выскочил из кабинета и через пять минут вернулся с фотографией Фогеля.

– Он?

Прижогин всмотрелся, снял очки, снова надел и с легкой тенью сомнения в голосе подтвердил:

– Да, он, очень похож, хотя на сто процентов не гарантирую, все же время прошло, шапка и все такое…

– Вот что, голубчик, – ласково молвил Тополянский, – вы домой сейчас поезжайте, не отлучайтесь никуда, можете нам очень понадобиться. Заранее извиняюсь, что отнимаем у вас вечер.

– Никаких проблем! – дружелюбно реагировал Прижогин, – я на месте, звоните, приезжайте, всегда готов помочь славным нашим органам.

Через пятнадцать минут сыщики мчались на служебном «форде» Тополянского в известном только Алексею Анисимовичу направлении. Через полчаса пересели на машину Рустама, на сей раз в районе Сокольников. Столпотворение на дорогах в этот дневной час не слишком благоприятствовало маневрам, если они вообще имели смысл: создавалось ощущение, что те, кто работал против прокурорской следственной бригады, могли при такой изощренности отследить хоть Рустама, хоть человека-невидимку. Еще перед отъездом из конторы Вадик, даже не получив команды шефа, отправил вслед за Прижогиным Мишу Торопова и Стаса Иванова с указанием: вести до дома, один с подъезда глаз не спускает, второй держит под наблюдением лестничную клетку. О малейших подозрениях докладывать на мобильный немедленно. Тополянский молча оценил инициативу подчиненного, лишний раз убедившись, что юноша ему достался толковый. То есть оба они думали синхронно и оба уже вполне осознавали всю непредсказуемость и опасность ситуации, требовавшей теперь страховаться и перестраховываться от самых фантастических вариантов.