Илья Штемлер - Признание Страница 17

— Разбогатела?

Вика помолчала и произнесла упрямо:

— Я дам.

Никита выпустил колечко дыма, второе, третье… Кольца разбухали, поднимаясь к потолку, догоняя друг друга.

— Лучше бы сапоги починила. Подошва отваливается.

Вика подтянула ноги, точно ее ударило током.

— На-блюда-а-тельный. — В голосе ее, деловом и решительном, прорвались детские ноты.

В коридоре слышались шаги матери. Но войти она так и не решилась.

— Послушай, почему ты ушла от меня?

— Разлюбила.

Никита кашлянул. Он вспомнил, как ждал ее возвращения. У Вики в городе не было никого, ей негде было ночевать. И Никита был уверен, что она вернется… А прошло больше года.

— Куда ты тогда ушла?

— В общежитие, к девочкам.

— Думал, ты уехала к себе, в поселок.

Помолчали.

— Почему же ты меня разлюбила?

— Надоел.

— Вот как, — усмехнулся Никита. — Интересно, чем?

— Всем. — Вика встала. — Извини меня, Кит, но зачем темнить, верно? Возможно, это пойдет тебе на пользу. Я так была бы рада!

Она шагнула к дивану, на котором валялось ее пальто.

— Не уходи, — тихо произнес Никита. — Посиди.

Вика тут же вернулась на свое место, словно ждала этой просьбы. И Никита был рад, что Вика осталась: помня ее характер, он на это не надеялся. Опершись руками о подлокотники, он извлек себя из кресла и, разминаясь, сделал несколько шагов по комнате. Он чувствовал на себе взгляд Викиных глаз…

— Кофе будешь?

— На подоконнике, как прежде?

Никита шутливо погрозил ей пальцем и вышел.

Вика достала зеркальце. Большие круглые глаза глядели задумчиво и тихо. Она провела платочком по лбу, щекам, поправила волосы и спрятала зеркальце.

Никита вернулся. Он снял халат. В глухом голубом свитере с круглой своей стриженой головой он напоминал водолаза в скафандре. Только шлепанцы он так и не сменил, не хватило воли. На широком деревянном подносе стояли две чашки, кофейник, сахарница и пачка вафель.

— Чем же ты сейчас занимаешься?

— Учусь, Кит. В финансово-экономическом.

— Выходит, послушала меня?

Вика надкусила сахар и сделала маленький глоток.

— Нет, не послушала. Ты хотел, чтобы я пошла в зубоврачебную школу.

— И правильно. Хорошая специальность.

— Весь день смотреть в чужие рты? Бр-р-р…

— Привыкла бы.

Помолчали.

Они познакомились в летний субботний день. Вика приехала поступать в финансово-экономический, но не прошла по конкурсу и работала на стройке учетчицей, жила в общежитии. Через неделю они зарегистрировались, через год — разошлись. То есть, вернувшись с работы, Никита увидел записку с коротким словом: «Надоело…»

Никита поставил чашку с остывшим кофе на поднос.

— А не остаться ли тебе здесь? — произнес он в сторону черного ночного окна.

Вика изумленно посмотрела на Никиту.

— Чудак человек… Я ведь замуж выхожу!

— Чепуха. Вызовем такси, привезем твой чемодан. Лады?

Вика захохотала. И кофе стал плескаться из чашки в блюдце. Она поставила чашку на поднос и захохотала еще громче.

Никита терпеливо ждал, уставившись в окно.

— Нет, Кит, ты неисправим. А кто говорил мне, что я без тебя пропаду, кто? Да-а-а… Самое удивительное, Кит, что, вернись я сюда, ты продолжал бы жить так, словно и не было этого года. Господи, какая я молодец, что сбежала от тебя! И как мне это было трудно сделать! Одна. Без денег. Спасибо девчонкам, помогли…

Она встала и походила по комнате. Никита следил за ней чуть прикрытыми глазами.

— У нас в школе был ученик. Все он знал обо всем. Слушать его было удовольствие! Даже учителя любили с пим болтать. Но двоечник он был первейший… Недавно встретила его. Мебель развозит по домам. Эрудит! И он мне говорит: «Я, Вика, нашел свое место». А я подумала: умница, понимает. Поэтому жизнь не портит ни себе, ни другим…

— Ну и что? — снисходительно спросил Никита.

Вика закинула руки за голову, замком сцепив пальцы на затылке.

— Кит, все-то ты знаешь, всем советы даешь… Почему же сам такой несчастный?

— Я — несчастный? — Никита возмущенно потер ладонью свой большой нос. — Дура ты, Вика!

— Я не дура, Кит. Тебе так хотелось обезволить меня, подчинить. А я вырвалась, все поняла. Ты ведь сам-то не живешь по рецептам, которые раздаешь… Один мой знакомый…

— Грузчик-двоечник?

— Нет, другой. У меня много знакомых… Он советовал всем лечиться только у хирургов, а сам плакал из-за чепуховой грыжи.

Никита хлопнул ладонями:

— Вспомнил! Я тогда проект должен был защищать!

— У тебя на все есть причины, Кит. Заяц ты и размазня!

— Заяц? — задохнулся от обиды Никита. — А кто спасал тебя на водной станции, кто?! Извини, я не хотел об этом. Ты заставила вспомнить.

— Во-первых, не вспомнил, а помнил. Разница!

Вика внезапно замолкла, резко обернулась и шагнула к Никите. Взяла его большую, мягкую, белую ладонь.

— Извини меня… Извини меня, добрый Кит. Я очень люблю того человека, за которого выхожу замуж. И люблю давно. Еще до знакомства с тобой. Прости меня, мой несчастный Кит. Но что я могу с собой поделать?

Никита сжал веки, пытаясь подавить предательские слезы. Резко повел головой в сторону.

— Наговорила, наговорила, — тихо вымолвил он.

— В том много правды, Кит. Извини.

Она бросилась из комнаты, волоча по полу длинное пальто.

В полутьме коридора мелькнула тень, хлопнула дверь в комнату матери.

Вика натянула пальто.

— Передай привет маме. Я очень рада была ее повидать. И тебя тоже.

Никита кивнул. Верхняя губа его совсем спряталась под нависший нос.

— Ты вот что, Вика… С разводом этим… Я сделаю. Позвони только, скажи, когда…

Вика коснулась губами мягкой щеки Никиты и бросилась по лестнице вниз. Перестук ее сапог становился все глуше и глуше.

Хлопнула входная дверь подъезда.

Никита постоял, глядя в лестничный проем, затем накинул железный крюк и ушел к себе.

Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по ст. 211, часть 2, УК РСФСР и ст. 127, часть 2, УК РСФСР.

«…Его звали Олсуфьев, Петр Петрович. Доцент. Физик. Олсуфьев записался на выступление в прениях одним из первых. Но уступил мне свою очередь и согласовал это с председателем. Я это расценивал как большую удачу, как знак судьбы… Вообще, встреча с Олсуфьевым оказала на меня… не знаю, он до сих пор стоит у меня перед глазами…»

Они свернули на Фонтанку. По зеленовато-серой воде неслись две моторки. Одна из них настолько вылезла носом из воды, что казалось, вот-вот взлетит.

Через мгновение лодки скрылись за поворотом. Волны дотанцовывали у гранитных боков набережной.

— Не понимаю, проходим уже которую ресторацию, — ворчал Глеб. — Вы не заблудились?

— Потерпите. Я приведу вас куда надо. Эти места мне знакомы, поверьте, — отбивался Олсуфьев.

Тяжелый портфель оттягивал его руку. Глеб пытался предложить свои услуги, но Олсуфьев отказывался.

— Вы сегодня именинник, Глеб. Шагайте налегке.

Глеб и впрямь чувствовал себя необыкновенно хорошо — его доклад произвел впечатление. Он чувствовал по той тишине в зале, по вопросам, которые ему задавали, по уважительным взглядам…

Олсуфьев остановился у перил, поставил портфель на плиту парапета.

— Вам нравятся эти два дома? — спросил он.

— Продаете?

Глеб оглядел дома. Один — четырехэтажный. Эффектные три оси, обрамленные пилястрами, выделяли фасад. Над пилястрами, в овальных каменных венчиках, какие-то символы, вероятно, герб бывших владельцев. Высокая мансарда в стиле барокко. Дом примыкал ко второму, тоже четырехэтажному, по совсем иной, более современной архитектуры.

Из-под арки вышла девочка в школьном фартуке.

— Девочка! — окликнул Петр Петрович. — Что это за дом?

— Фонтанка, 14,— с готовностью ответила девочка.

— А раньше как он назывался?

— При царе? Дом Олсуфьевых.

— Ну как? — спросил Петр Петрович, улыбаясь.

— Почтенно, — ответил Глеб.

— Теперь вам понятно, откуда эти места мне знакомы? Мой двоюродный дед был последним владельцем дома Олсуфьевых. Именно из мансарды этого дома моя милая матушка в одна тысяча девятьсот шестнадцатом спустилась с годовалым Петенькой на руках, чтобы никогда не возвращаться сюда. И поселилась на Гороховой в ожидании, когда вернется из Нижнего Тагила ее муж, ссыльный политический Петр Егорович Олсуфьев.

— Понятно. Значит, вы из бывших?

— Как видите, из всяких. Но главное — коренной петербуржец, а не какой-нибудь там командированный. — Олсуфьев дружески тронул Глеба за плечо.

— Вы и в блокаду здесь были? Или воевали?

— И воевал. И в блокаду был. Все было… А в Москве я живу только пять лет. И никак не привыкну.

Суровый швейцар вежливо принял их вещи.