Салла Симукка - Алый, как кровь Страница 17

I surrender[30]. Последняя мелодия из комбата мучительно играла в голове. В некоторых вещах она предпочитает уступать, чем пытаться. Иногда это лучше всего.

В сауне Белоснежка смогла посидеть в одиночестве. Она не плеснула воды на камни, а дала теплу вернуться в кожу, чтобы проступили капельки пота, стекли с затылка по спине. Вместе с потом проступили воспоминания о лете и осени, хотя она пыталась сказать им, что они не вовремя. Грусть и тоска всегда не вовремя. Они вцепились в нее, жали на низ живота, болели в изгибе спины. Голубые глаза, смотрящие прямо ей в глаза. Потом – быстро в сторону. Куда-то.

– Это даже лучше, что мы больше не увидимся.

– Никогда?

– По крайней мере, какое-то время. Ты же понимаешь, что я хочу пройти через это в одиночестве. Я не могу быть с тобой сейчас. И тебе будет лучше, когда не придется терпеть меня.

Белоснежке хотелось закричать, что все наоборот. Какое право есть у другого человека отмерять границы чужого терпения или принимать свои решения, что ей будет лучше, а что нет? Белоснежка могла сама за себя все решить. Ее бесило то, как легко ее выгнали из чужой жизни и проблем. Как будто она маленькая, миленькая девочка, которую надо беречь. Белоснежке захотелось прошипеть, что она может пройти и через более страшное и что не надо ее баловать.

Однако она понимала, что крик не поможет. Решение уже принято. И в соответствии с ее ролью она должна была согласиться. Так было для нее написано в пьесе.

– Что значит «какое-то время»? Я же могу звонить тебе?

Белоснежке были противны высокие умоляющие нотки своего голоса. Она чувствовала, как в ее горле рос комок плача. Она знала, что не сможет выплакать все это, выплеснуть наружу. Прошли годы, прежде чем у нее пропало желание плакать. Прошлым летом она думала, что сможет все вернуть, но во время того диалога понимала, что ей придется все равно жить с этим комком, проглотить его и надеяться, что тот когда-нибудь исчезнет сам собой.

Ни звонка, ни и-мейла, ни сообщения в «Фейсбуке», ни письма, ни сообщения азбукой Морзе фонариком в ночной тьме, ни парового сигнала, выдыхаемого в прохладный осенний вечер, ни полыхающих мыслей, что они пробьются сквозь туман, стены и двери. Ничего. Полная тишина. Как будто человек исчез с поверхности земли. Или пропал, сбежал из жизни Белоснежки. Так же неожиданно и смело, как появился там.

Белоснежка помнила тот майский день. Дрожащий сильный солнечный свет и воздух, прогревшийся больше чем на двадцать градусов, – первый раз за всю весну. Она гуляла по центру, на ней было слишком много одежды. Белоснежка сняла куртку на высоком берегу и уселась на скамейку посмотреть на протекающую мимо темную воду и подставить солнцу лицо. Ей пришло в голову, что для полного счастья не хватает первого летнего шарика мороженого. К счастью, киоск был совсем рядом. Белоснежка перебросила куртку через руку и встала в длинную очередь к киоску. У многих проснулась жажда первого летнего мороженого.

В очереди Белоснежка размышляла, хочет она лимонное или лакричное мороженое. Она всегда покупала лакричное. Оно точно было очень вкусным. Лимонное тоже выглядело привлекательно. Наверное, это из-за майского света и солнца, обещающих длинное лето и удушливую жару. Когда подошла ее очередь, она все еще решала.

Голубые глаза оценили Белоснежку, когда она открыла рот, чтобы сделать заказ. Голубые глаза успели сказать первыми:

– Ничего не говори. Дай мне угадать. Ты не хочешь ни шоколада, ни клубники. И ни в коем случае – ванили. Тебе не интересны ириски и прочие новинки, которые ты считаешь обманом для глупых людей и для людей, ищущих новых ощущений. Ты – лакричная девушка. Это видно за версту.

Затем голубые глаза сузили предположение, взгляд стал более сосредоточенным:

– Но сейчас ты хочешь лимонное. Потому что весна кончилась, а лето еще не наступило. Тебе хочется острого и желтого. Мороженого цвета майского солнца.

Белоснежка потеряла дар речи.

– Ты возьмешь один шарик, но не в вафлю, потому что тебе кажется, что вафля напоминает слегка подслащенный картон. Я положу мороженое в маленькую вазочку.

Голубые глаза повернулись делать мороженое. Белоснежке вдруг стало невыносимо жарко. Ей было бы жарко, даже если бы она сейчас разделась до белья. Между тем мучительное мгновение затянулось. Белоснежка все еще не могла сказать ни слова. Наконец, голубые глаза повернулись и вручили ей бумажную салфетку и вазочку мороженого. Когда Белоснежка полезла за деньгами, голубые глаза улыбнулись:

– Оставь. Я угощаю.

Белоснежка издала звук, отдаленно напоминающий «спасибо» и повернулась. Ее щеки горели. Ей казалось, что ее только что просветили рентгеном. Ощущение было неприятным и вместе с тем необычно-зудящим. Когда она вернулась на свою скамейку на высоком берегу, то заметила, что на салфетке было написано: «Позвони. Ты же тоже этого хочешь». И номер телефона.

Белоснежка замотала головой. Смело, подумала она. И, что всего очевидней, слишком много о себе воображает. Но вечером вспотевшими руками она набрала номер телефона.

Самовлюбленный воображала. Слабый трус. Жалкий беглец. Белоснежка повторяла это после разрыва медленно и растягивая, но правдой они не становились. Она любила воображалу, труса, беглеца. Она понимала это решение, хотя не хотела понимать. Она ждала и надеялась, надеялась и ждала, вздрагивала от каждого телефонного звонка, сидела у окна и смотрела на улицу, надеялась увидеть знакомую фигуру. Свежесваренный крепкий кофе посреди ночи, когда знаешь, что не уснешь. Крепкий аромат кофе утешал ее, укутывал одеялом. Она специально пила слишком горячий кофе, чтобы растворить комок.

Проходили недели, месяцы, комок становился меньше, и тоска потихоньку отходила. С надеждой она намеренно покончила. Надежда была бесполезна. Они, очевидно, никогда больше не встретятся.

Белоснежка плеснула воды на камни. Она лила воду долго-долго, пока не перестала шипеть каменка. Горячий водяной пар резко ударил в спину и затылок. Белоснежка выпрямилась и почувствовала, как давление в животе ослабло. Глаза защипало, она вытерла их руками. Это пот, всего лишь пот.

Вечером Белоснежка уставилась на белую стену своей квартиры и думала о картине, которую писала на уроке живописи. Она не была особенно талантливым художником, но, тем не менее, любила живопись. Она не питала иллюзий о том, что смогла бы стать кем-то больше, чем просто среднестатистическим любителем. Она ходила на уроки живописи для собственного удовольствия, наслаждалась возможностью играть и расслабляться, рисуя. В будущем вряд ли выдастся возможность бесплатно попользоваться красками, материалами и помещением, которые предоставляет класс живописи.

Черный, черный, черный. Краска уже лежала ровно, но Белоснежка хотела еще черного, рельефов, пористостей, чтобы картина не была только двумерной. Когда легло уже достаточно слоев, она установила картину на пол класса на газету, забралась на стул и начала, беспорядочно капая, ставить на нее красные пятна. Капли краски шлепались на черное, как красные капли дождя, как капли крови.

Сегодня картина будет готова.

Сейчас Белоснежка знала название этой картины. «Женская дружба».

3 Марта. Вторник

15.

Белая, пушистая, мягкая, пышная, тонкая марля, гора взбитых сливок. Далеко и еще дальше, друг за другом, мимо и низко. Медленно и расслабленно плывут облака.

Dagen svalnar mot kvällen…[31]

Еще не похолодало. Самая сильная дневная жара миновала. Воздух как птичье молоко. Он щекочет пальцы ног, бедра, руки, как будто кто-то водит большим пером вдоль изгибов тела. На пристани можно лежать совсем без одежды, смотреть в небо, на облака. Ждать. Тосковать. Скучать по тому, кто в нескольких шагах. Улыбаться про себя, чувствуя на своей коже взгляд.

Tag mina smala axlars längtan…[32]

Тепло снаружи и внутри. Тепло, которое заставляет исчезнуть пустые мысли. Спешащая медлительность, замедленная спешка. Летняя, бесконечная-бесконечная мимолетность. Мгновение, когда все еще хорошо и вдвоем лучше, чем в одиночку…

Мысли о том, что чувства могут продолжаться долго, долго. Здесь можно было бы остаться. С этим человеком можно быть. Эту руку можно ловить десятки, сотни, тысячи раз. Тишина. Слышать, как дыхание пытается подстроиться под чужой, небрежный, тихий ритм, который можно усилить вместе, в один такт.

Когда уходит лето, когда ветер холодного течения срывает с берез первые желтые листья, мысли на пристани кажутся сном. Увиденным кем-то другим…

Белоснежка вздохнула и устремила взгляд с неба на полицейский участок. Из самых больших окон вокзала хороший обзор. Она сидит уже три часа в ожидании, что что-то случится.

Бессмысленно.

В трескучий мороз Белоснежка следовала за отцом Элизы, Терхо Вяйсяненом, от дома в Пууники до шоссе Хатанпяян валтатие. Терхо Вяйсянен пришел на работу, а Белоснежка осталась на посту на автовокзале. Ей неохота была сидеть в полицейском участке. Хотя, например, очереди в паспортный стол были известны своей медлительностью, но сидящая часами в очереди девушка может все равно вызвать подозрение.