Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив Страница 17

Но, перебирая в памяти все то, о чем я говорил с преподавателем Кристиана Лукача, я отмечаю про себя, что очень уж легко мы пренебрегли одной, может статься, весьма немаловажной деталью. Творческая практика Лукача за рубежом… и в уме у меня уже начала вырисовываться, неясная, правда, пока, связь между этой поездкой за границу и ампулой с морфием… Но я отбрасываю эту мысль до поры до времени. Незачем возводить еще одно лишнее препятствие на пути к истине.

Несмотря на осеннее ненастье и пронизывающий ветер, Каля Викторией оживленна. Я как раз прохожу мимо магазина «Романс». Сейчас время обеденного перерыва, а Лили обедает обычно дома. Должен заметить, что будущая моя теща замечательно готовит.

«Щедрое сердце», — вспоминается мне сказанное Братешем об его ученике. Все, что я узнал о Лукаче, рисует его портрет одними идиллическими красками, не живое лицо получается, а что-то вроде лика праведника… Неужто у него так-таки не было ни единого недостатка?!

Что же до меня, то я вопреки этим радужным цветам, в которых описывают Лукача все без исключения, могу себе его представить только таким, каким увидел вчера на чердаке. Я и сам бы хотел стереть из памяти эту ужасную картину, забыть ее. Но она засела во мне, как старый ржавый гвоздь.

В конторе Поварэ встречает меня с такой радостью, будто я воротился из кругосветного путешествия.

— Я тебя ждал! У меня для тебя новости!..

Но я так вяло реагирую на это сообщение, что ставлю в тупик моего боевого соратника. Он старался, заполучил для меня важные новости, а я и ухом не повел!.. Я сажусь за свой стол, закуриваю, глубоко затягиваюсь дымом. Очень возможно, что у меня вид человека, снедаемого смертной тоской. Поварэ не выдерживает:

— Что с тобой? Ты неважно себя чувствуешь? Лучше уж мне ему не отвечать, иначе я не удержусь и выскажу все, что камнем лежит у меня на душе, и в первую очередь неодолимое желание пойти к полковнику и заявить по всей форме, что я отказываюсь от этого проклятого дела, даже вполне трезво отдавая себе отчет, что этот демарш увенчается диким скандалом на все управление.

— Ты что-то говорил о каких-то новостях… — вспоминаю я как бы с усилием. — Валяй. Что же до моего здоровья, то я никогда еще не чувствовал себя так замечательно!

— А мне показалось, что… Как ты меня и просил, я зашел в отдел борьбы со спекуляцией. У них действительно в производстве дело, по которому проходит некий Франчиск Мэгуряну… Может быть, тебя это уже не интересует?

Поварэ — образец методичности и исполнительности, у него каждая минута на счету. А как это важно в нашем деле — и говорить нечего. Ему надо точно знать, интересует меня эта проблема или не интересует, чтобы зря не точить лясы.

— Еще бы! Что ты узнал?

— Что к этому делу имеет отношение не Милуцэ Паскару, а его сын — Тудорел Паскару. Что тебя еще интересует?

Я наблюдаю за ним краем глаза сквозь табачный дым. Хорош гусь! Он что, по моему лицу не видит, что я сгораю от нетерпения?!

— Валяй дальше! — тороплю я его.

— Речь идет о группе фарцовщиков. Спекуляция иностранной валютой.

— Доллары? Марки?

— Вот, вот! Они орудуют у центральных гостиниц — «Интерконтиненталь», «Лидо»… Нащупаны их связи с контрабандистами по ту сторону границы.

— В чем именно замешан Тудорел Паскару?

— Пока не выяснено. Против него нет до сих пор улик. Потому-то он пока и на свободе.

— А в чем подозревается?

— В чем? В том, что именно он у них самый главный!

— Брось!.. И ничего конкретного против него не обнаружено?! — выхожу я из себя, будто только это обстоятельство и мешает мне распутать все узелки в деле о самоубийстве на улице Икоаней. — Что значит нет улик?!

Но мое возмущение не находит отклика у Поварэ. Он тут же ставит меня па место, напомнив о нашем с ним телефонном разговоре:

— Ты о чем меня просил? Чтобы я узнал, не занимаются ли в соседнем отделе делом какого-то Франчиска Мэгуряну и не замешан ли в нем твой Милуцэ Паскару. У меня и своих забот по горло!

Только не хватает, чтобы я сгоряча еще и с лучшим другом поссорился. Едва я собрался с духом, чтобы извиниться перед ним, как звонок телефона пресек мои благородные побуждения.

— Капитан Роман? — слышу я голос в трубке.

Сразу узнаю в нем металлические нотки, характерные для прокурора Бериндея.

— Именно с ним вы имеете честь беседовать! — внезапно улучшается мое настроение.

— Как хорошо, что я вас застал на месте! — В голосе его звенит неподдельное счастье. — Слушайте, капитан, спускайтесь вниз, я сейчас заеду за вами на машине.

— Сбавьте темп, старина, у меня и так голова кругом идет.

— Мне только что позвонили с улицы Икоаней и сообщили, что печать с двери квартиры Лукача сорвана и в помещение кто-то входил! Вы слышите меня?

Слышать-то я его слышу, но эта новость никак не укладывается у меня в голове. Я гляжу на Поварэ, и только слепой не прочел бы в моих глазах смятения: вот они, настоящие-то события, начинаются!

— Вы что, онемели, капитан? Что с вами? — выводит меня из шока голос прокурора.

— Все понял. Спускаюсь!

— Через десять минут я у вас, — заключаем прокурор и кладет трубку.

Частые гудочки — «занято, занято, занято…». Я сообщаю Поварэ свежую новость.

— Я тебе говорил, что это совсем не простой случай! — делает свое очередное открытие Поварэ.

— Я пошел… Вот еще о чем я тебя попрошу…

— Не стесняйся, — великодушничает Поварэ.

— Пока я буду в бегах, загляни опять в отдел борьбы со спекуляцией и узнай поподробнее все, что у них есть насчет Тудорела Паскару и особенно насчет его отца, Милуцэ: зачем они его вызывали? Чего от него добивались?.. Ясно?

Последний вопрос совершенно излишен, поскольку на всем белом свете нет такой проблемы, которая не была бы ясна как день для капитана Поварэ. Я пожимаю ему руку и выбегаю стремглав из кабинета.

Мне не пришлось долго ждать прокурора Бериндея. Я еще издали увидел, как его серый «трабант» едва тащится вдоль улицы Доброджяну-Геря. Я пошел ему па-встречу. Он увидел меня, притормозил, распахнул дверь.

— Битте! — торжественно приглашает он меня.

— К черту церемонии! — захлопываю я в сердцах дверку. — Лучше расскажите, что там стряслось!

Но он помалкивает — движение на этом перекрестке большое, того гляди, кто-то в тебя врежется. Лишь прорвавшись сквозь пробку, он сообщает мне:

— Ничего особенного произойти и не могло, капитан. Что-то около четырнадцати часов Лукреция Будеску, с которой приключился еще один обморок, очнувшись, вспомнила о нас с вами и, подумав, что мы все еще в мансарде, поднялась наверх. Дверь была полуоткрыта, она вошла… и тут кто-то, подкравшись к ней сзади, ударил ее чем-то по голове, и она опять потеряла сознание… Придя в себя, она кинулась к соседям, они позвонили в милицию, а те — мне. Вот и все. Или вам этого мало?

Я слушаю его со все возрастающим возбуждением, что вообще-то мне несвойственно. Обычно я сохраняю спокойствие в любых обстоятельствах, я воспитал в себе эту способность еще со времен учебы в офицерском училище. А уж потом, вместе с приобретением опыта, я выработал в себе ту степень уравновешенности и беспристрастности, без которых не обойтись следственному работнику и которые определяют самую суть его работы. Но сейчас испытываемое мной внутреннее напряжение говорило о том, что моя хваленая уравновешенность дала трещину.

Пока прокурор Бериндей рассказывал о случившемся, я вспоминал о шагах, которые слышал за дверью мансарды, и о том, как я кинулся на лестницу. Но тогда моя подозрительность казалась ни на чем не основанной, я сам был готов посмеяться над ней. Теперь же этот факт представляется мне совсем в другом свете. Теперь-то я убежден, что кто-то пытался вчера проникнуть в мансарду, а услышав голоса, кинулся бежать, лишь чудом уйдя от меня.

— Что означает ваше молчание? — нетерпеливо перебивает мои мысли прокурор.

Однако мне необходимо восстановить в памяти все подробности того, что произошло вчера: как я выскочил из мансарды и помчался вниз по лестнице — но за кем?! — как…

— Я бы догнал его, если бы он не спрятался, судя по всему, в уборной на лестничной клетке! — вдруг осеняет меня догадка.

— Вы продолжаете думать, что вчера кто-то был за дверью?

Бериндей отнюдь не легковерен, я это за ним знаю.

— Вероятно, это как раз и была первая попытка проникнуть в мансарду. Может быть, это сделал тот же тип, который проник туда сегодня…

Мы уже свернули на улицу Икоаней. Прокурор ведет машину с осторожностью всякого автовладельца-новичка.

— Я не спорю с вами, капитан. В конце концов, гипотезы можно строить и исходя из одних догадок. И все же, что вас побуждает думать, что в обоих случаях это был один и тот же тип? То есть мужчина? А почему бы этому типу не быть женщиной, а?