Виктория Угрюмова - Мужчина ее мечты Страница 17

Следующие три часа пролетели незаметно и в полной тишине, лишь изредка нарушаемой шелестом страниц, попискиванием компьютера и скрипом старых, рассыхающихся стульев. С головой ушедший в работу, Макс скорее всего успел забыть, что находится в своем кабинете не один — водилась за ним такая привычка, — и потому подпрыгнул чуть ли не до потолка, когда Игорь завопил в полный голос:

— Ты гляди, вот он!

— Так и до инфаркта довести можно, — возмутился Макс. — Никакого сочувствия к ближнему. Так кого ты там отыскал? Что это еще за враг народа?

Разумовский хотел возразить, что старый друг совсем расслабился на своей «бумажной» должности и отвык от серьезных дел, но вовремя прикусил язык. Слишком уж долго и трудно привыкал Макс к тому, что никогда не сможет вернуть себе прежнюю форму. Полученное некогда тяжелое ранение нет-нет да и давало о себе знать, и хотя инвалидом он не стал и постоять за себя все еще мог, но о боевых операциях и речь не шла. Правда, в последние годы Макс вошел во вкус и наконец признал, что и новая его работа может доставлять немало приятных минут.

Он бросил только один взгляд на фотографию, лежащую в тоненькой папке, и взял Игоря за плечо:

— А теперь, друг мой, внятно и подробно рассказывай, в какую историю ты влип…

Есть на свете множество счастливых людей, которые верят в любовь с первого взгляда. Ко мне это не относится. Я никогда не верила в то, что чувство может вспыхнуть с первых же минут знакомства, и, вероятно, не поверю никогда.

Есть у нас такая хорошая поговорка — «Не зарекайся». Судьбе не нравится, когда человек в чем-то уверен.

Мне было девятнадцать. Ему — пятьдесят. Мы встретились в гостях у маминой приятельницы, к которой он зашел первый раз в жизни по странному стечению обстоятельств. Встретились, познакомились и… пропали. Мы задохнулись одновременно, будто обоим вдруг не хватило воздуха, остолбенели и так стояли около минуты, не в силах заговорить или разойтись по разным углам комнаты. Здороваясь, я протянула ему руку для поцелуя — это была всего лишь привычка девочки, избалованной галантными и интеллигентными друзьями своих родителей. Он крепко сжал мою ладонь и забыл ее отпустить. На нас уже начали посматривать с недоумением, а мы все глядели друг на друга, хотя и понимали, что ведем себя непонятно и по меньшей мере неприлично. Весь вечер я не могла сосредоточиться на общем разговоре: меня мучила единственная мысль — если мы расстанемся сегодня, то уже больше никогда не увидимся. У нас не будет такой возможности, потому что и сейчас мы встретились случайно. Но негоже юной особе претендовать на внимание со стороны взрослого, уже полностью седого мужчины, у которого есть семья и дети — две дочери, и младшая, между прочим, старше меня на несколько лет.

Гораздо позже я узнала, что его волновала та же проблема: как я восприму ухаживание человека, годящегося мне и в пожилые отцы, и в молодые дедушки.

Потом включили музыку, и он пригласил меня танцевать. Я забыла сказать, что его звали Георгием. Георгий Александрович, правда потрясающе красиво? Я вообще не видела никого более красивого, чем он. Это теперь, став старше и мудрее, я понимаю, что так и выглядит любовь, и только благодаря ей седой, лысеющий человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, как шрамами (да и шрамов на его теле обнаружилось предостаточно), может показаться ослепительно красивым. Мы кружились в медленном вальсе, и его горячее дыхание обжигало мне макушку. Мне хотелось положить голову ему на плечо, закрыть глаза и забыть обо всем. А там будь что будет. Но вокруг сновали его и мои знакомые, была моя мама, наконец — множество людей, которые в тот миг казались и вовсе посторонними. А единственный родной человек, дорогой и необходимый, должен уйти куда-то, в чужой дом, к чужой женщине, туда, где не было и никогда не будет меня. И мне стало так страшно, что захотелось забиться в самый темный угол и заскулить. А еще я понимала, что в этом горе у меня не найдется союзников. То, что я чувствовала и переживала, было и запретно, и неприлично. Вечер, проведенный в гостях, я помню плохо. Единственное, что навсегда врезалось мне в память, — это его удивительные глаза, голубые, прозрачные, как талая вода. Их взгляд казался таким лучистым, нежным и печальным, что и много времени спустя мне с трудом верилось, что этот же самый человек может быть жестким и непреклонным. А не исключено, я и в первый же день почувствовала его невероятную внутреннюю силу, но это могло только сильнее привлечь меня к Георгию. Я звала его Жоржем.

Не помню как, но нам удалось ненадолго сбежать на балкон. Было уже темно, и мы рассматривали созвездия. Он показывал мне Кассиопею, и я не решалась признаться, что и сама прекрасно знаю, где она находится: мне было необыкновенно хорошо стоять с ним рядом, плечом к плечу, и острое чувство блаженства пронизывало меня с головы до ног.

Кстати, именно в тот вечер я впервые ощутила то, что можно назвать блаженством, а до этого только читала о чем-то подобном. В какой-то неуловимый миг мы придвинулись еще ближе — и весьма опрометчиво, потому что в следующую секунду нас буквально бросило друг к другу и мы стали целоваться как сумасшедшие. Или, вернее, как люди, которые прожили вместе долгую и счастливую жизнь, а теперь вынуждены расставаться навсегда.

У него был тонкий рот и твердые сладковатые губы. И это незабываемо. А потом, оторвавшись на мгновение от такого волшебного занятия (какая-то доля благоразумия у нас еще оставалась), мы проговорили отчаянно и одновременно:

— Только не исчезай!

С тех пор мы постоянно думали и говорили одно и то же. И Жорж был единственным человеком в моей жизни, которому мне никогда и ничего не приходилось объяснять и доказывать. А я — в его жизни. Мы понимали друг друга сперва с полуслова, а затем и с полувзгляда. Вот так и началась моя первая любовь.

К слову: в любовь с первого взгляда я по-прежнему не верю…

У Жоржа была странная работа: иногда он мог две-три недели подряд проводить вместе со мной; иногда исчезал на неделю-полторы; иногда только звонил, объясняя, что выкроить свободной минутки, чтобы увидеться, не в состоянии. Это же какая-то сумасшедшая жизнь, но я никогда не жаловалась.

Вероятно, дело в том, что я устроена не совсем обычным образом и обычные проблемы меня мало волновали тогда, мало волнуют и сейчас. Думаю, Жорж поначалу влюбился в меня, потому что я была молода и хороша собой, как и всякое юное создание, и уже потом, спустя долгое время, полюбил по-настоящему. Скорее всего сперва он и не собирался бросать семью — это уж после все получилось так, как мы и предполагать не могли.

Когда меня спрашивают, что я считаю ценным человеческим качеством, то помимо мудрости, доброты и терпения я всегда называю умение радоваться жизни, тому, что она дает. Я была так невероятно рада своей встрече с Жоржем, считала это таким удивительным подарком судьбы, что никогда не задавала ему лишних вопросов (да и вообще вопросов задавала так мало, что можно считать — не делала этого вовсе) и никогда не жаловалась на недостаток внимания с его стороны. На самом деле я постоянно ощущала, что он меня любит. И дело тут не в цветах, конфетах и самых разных маленьких и смешных или дорогих и ценных подарках, которыми он засыпал меня в течение многих лет. Просто этот жесткий и уверенный в себе человек окружил меня атмосферой такой нежности, что я чувствовала себя живущей на какой-то отдельной планете. Я была постоянно счастлива.

Мои многочисленные приятельницы (а у кого их не было в избытке в девятнадцать лет?) не знали, с кем я встречаюсь, но довольно быстро разобрались в том, что я не могу влиять на распорядок жизни любимого человека.

— Тебя это не возмущает? — удивлялись они. — Да выскажи ты ему наконец свои претензии. Пусть поступает с тобой как с человеком. Он что, на работе собирается жениться?

«Бедные девочки, — думала я. — Что они понимают в жизни?»

— Когда он разведется? — уныло бубнили они, искренне желая мне добра. — Вот увидишь, он тобой наиграется и бросит — не ты первая, не ты последняя. А если еще и ребенок будет? Ты в состоянии рассуждать здраво?

Они напрасно волновались, здраво рассуждать я умела всегда, даже в самые восхитительные и сладкие минуты своей жизни. Это мой существенный недостаток, потому что я никогда не умела с головой уйти в переживания и полностью забыть себя. И, рассудив здраво, я пришла к выводу, что окружающие правы: с этим надо что-то делать, и как можно быстрее.

В результате у меня не осталось приятельниц. Да они мне стали и не нужны. Жорж заменил мне и друзей, и подруг. Меня восхищало в нем все и устраивало тоже все. Не помню, чтобы я когда-нибудь выразила свое недовольство его словами или поступками. Да и на что я могла жаловаться, если видела, что любую свободную минуту он рвется провести со мной.