Андрей Глущук - "Мерседес" на тротуаре Страница 17

Вообще-то мы с Ларисой ладим. В том смысле, что наша взаимная «симпатия» никогда не переходит границу военного нейтралитета. Я никак не могу ей простить суверенитета брата, а она никак не желает признать, что нарушила идеальный семейный баланс. Раньше мы с Лешей жили вдвоем в родительской четырех комнатной квартире. Милый холостяцкий быт: приходящие жены, общий бюджет, разделение домашних работ. Брат готовил, я убирал. До появления Ларисы прекрасно отлаженный механизм функционировал без сбоев. И вот, это стихийное бедствие, именуемое любовью, привело к разделу территорий. Четыре комнаты, полученные в наследство, превратились в двухкомнатную квартирку для потенциальных молодоженов и однокомнатную для меня с котом. Теперь я вынужден не только выносить мусор, но и готовить. Утешает одно: Леха так же не сильно выгадал. Кулинарные способности Ларисы прописаны в узких рамках между манной кашей и яичницей. Так, что брат с кухни не ушел, зато теперь каждый вечер гуляет с мусорным ведром до помойки. Любовь зла…

— Ладно вам, родственнички, наезжать. — Отмахиваюсь я. — Как себя чувствуешь, уничтожитель Мерседесов?

— Неплохо. Сегодня дважды прошел коридор туда и обратно. — Видно, что Лешка гордиться своими успехами. — Слушай, Андрей, а что с твоей фигурой?

— С фигурой все в порядке. — Пытаюсь уйти от неприятной темы. Но, где там. Эта спетая парочка не упустит случая поиздеваться над бедным сиротой.

— Где же нормально? — Лариса говорит укоризненно, так, будто поймала меня в магазине с ворованной коробкой конфет. — Ты сильно пополнел с последней нашей встречи.

— Так уж и сильно. — Продолжаю упираться я. Нашли время и место для допроса. Не дай бог на наш разговор обратит внимание Екатерина Владимировна. Тогда я умру тут же. От разрыва сердца. Ни одна реанимация не спасет.

— Брат, признайся честно: ты намерен поменять пол? — Я затравленно оглядываюсь на соседнюю койку. Мужик перестал размахивать белыми культями и с нетерпением ждет моего ответа. Поднимаю глаза выше. Милая улыбка исчезла из серых глаз. Они смотрят на меня. Строго, холодно, не скрывая осуждения.

— Здравствуйте, доктор. — Говорю запинаясь. Язык, подлец, потерял свою обычную резвость. Едва ворочается во рту, цепляясь то за небо, то за зубы. Когда не надо — треплется без устали, зато, если выпадает случай выручить меня в сложной ситуации — никогда ничего дельного от этого красного, толстого увальня не дождешься.

— Не увиливай. — Лешка, гад, продолжает суровый допрос с пристрастием. Будто не видит, в каком я состоянии. Больница на него влияет дурно. Как улица на малолетних балбесов. Раньше он таким не был.

— Я и не увиливаю. Чушь какую-то несете. Смена пола… — Не слишком убедительно отбиваюсь я. Вообще-то его вопрос вполне естественен. При виде такой круглой попки и пухлых бедер, что еще подумаешь? — Просто небольшая травма и больше ничего…

— Что же это за травма, от которой тебя раздуло, как воздушный шарик над Винни Пухом.

— Обжегся маслом. — У меня только одно желание: что бы какие-нибудь сверхсрочные дела заставили Екатерину Владимировну покинуть наше общество хотя бы на время. Но врачам в этой больнице, похоже, совершенно нечем заняться, кроме как выслушивать интимные истории получения бытовых травм.

— Сильно обжегся? — В голосе брата появляется беспокойство.

— Маслом несильно не бывает. — Подводит черту под разбирательством Екатерина Владимировна. — Раздевайтесь!

Услышать бы это в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах. Да я бы был наверху блаженства. Но публично разматывать сейчас мой гидрокостюм? Нет, уж, увольте. Представляю себе как из меня потечет облепиховое масло вперемежку с сукровицей. Да еще запах перегара… Мне становится тошно. Не нужно было приходить сегодня в больницу. У сероглазой врачихи и так обо мне не лучшее мнение, а после такого позора можно сразу в монастырь подаваться. Или в отшельники.

— Не стоит, Екатерина Владимировна. — Отворачиваюсь в сторону, что бы скрыть запах перегара. Во мне растет твердое намерение: по возможности быстро ретироваться из больницы. Но осуществить сие благородное намерение не удается. Невозможно спорить с женщиной, тем более, если она находится при исполнении служебных обязанностей.

Лежу в смотровом кабинете на жесткой кушетке. Глазами к желтой клеенке, спиной к белому потолку.

— Господи, как можно так издеваться над собой! — В пол голоса выговаривает Екатерина Владимировна. Я представляю себе, как ее серые глаза изучают мои болячки, и чувствую не боль там, но жжение по всему лицу. Теперь ясно, что значит: сгореть от стыда.

— Катя Владимировна, слюшай, красивый мой, извини… — От восточного говорка тянет чем-то неуловимо знакомым. Зуб даю, я уже слышал этот голос. Оборачиваюсь и вижу того самого типа, который несколько дней назад лежал на этой же кушетке с шампуром в мягком месте. Он тоже меня узнает. — Ба, какой жаркое. Нежный, как курдючный баран, слушай.

— Больной Авакян, выйдите. Вы мне мешаете.

Не даром говориться: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». С господином Авакян мы в расчете. Точнее, он в расчете со мной.

— Это, конечно, меня не касается, но если бы у вас было настоящее дело, свое место в жизни, если бы не искали утешение на дне стакана, то никогда бы не додумались сесть в сковородку с раскаленным маслом. — Как же она не права…

Сбегаю из больницы как разведчик из штаба врага: быстро, но осторожно. Екатерина Владимировна поколдовала надо мной, перевязала, поставила какой-то укол. Стало значительно легче. Не то от укола, не то от прикосновения ее прохладных ловких пальцев.

— Я сейчас узнаю насчет мест. Вас нужно лечить стационарно. — Как только двери за дорогой моей врачихой закрылись, я стряхнул свои мощи с кушетки, упаковался их в изрядно помявшиеся брюки и ретировался. Стационар — конечно прекрасно, но мне еще статью сдавать и к господину президенту «ТетраТеха» наведаться нужно.

Забежал на секунду к брату. Лариска уже ушла. Так, что визит за дискетами пришлось отложить на вечер. Юный друг юмористов, Алексей Петров, не преминул заметить между делом:

— Что современная медицина творит! Еще двадцать минут назад ты был похож на беременную тыкву и вот, о чудо, снова выглядишь как ковбой из вестерна. Липосакция? Чем вы там с Екатериной Владимировной занимались?

— Оставь свои неуместные намеки. Я, между прочим, пострадал исключительно благодаря твоему нездоровому стремлению сталкиваться с Мерседесами.

— Производил следственный эксперимент? — Вот ведь, неблагодарная скотина…

— Скажи спасибо, что мне некогда тебя лечить от острословия. Времени нет: если я в течение пяти минут не исчезну, меня положат по соседству. А уж если положат, тогда я отведу душу. Поверь: я, хуже Мерседеса!

Эта скотина внимательнейшим образом меня осматривает, как будто собирается купить, а потом, говорит:

— Верю. Мерседес — лучше.

Я демонстративно начинаю искать пустую койку. Лешка вспохватывается.

— Молчу, молчу. Я пытки твоим соседством не переживу. — Но тут же продолжает значительно мягче. — Не обижайся.

Лешкины синяки приобрели ядовито-желтый оттенок, и на широком, опухшем лице брата появляется незнакомая улыбка с явным китайским акцентом. Не дать не взять: Мао — солнышко в наших сердцах. — За дискетами к Ларисе забегу вечерком. Будешь ей звонить — предупреди о моем визите. И, хорошо бы она их предварительно сама посмотрела. Понял?

— Будет сделано. — Лешка берет под воображаемый козырек.

— Ладно, пока.

Бегу по улице и поглядываю на зеленоватый циферблат своих «касек». Опять всюду опаздываю. Клиенты наверняка волнуются. В моей работе, как у минера: проколоться можно только раз. Однажды подведешь заказчика — больше не позовут. Найдут другого «писателя». Не такого гениального, как я, зато надежного. И правильно сделают. Рекламные статьи, все равно читают только те, кто их заказывает. Ну, еще редактор и корректора. Так, что качество в нашем деле — вопрос десятый.

Но с клиентами придется подождать. Сначала в «ТетраТех». Вешать лапшу на уши господину Волобуеву и искать разгадку таинственного покушения на жизнь брата.

Офис «ТетраТеха» расположился в самом центре города. В помещение магазина. Раньше здесь продавали хозяйственные товары. Сейчас запчасти к иномаркам. Улица Советская, на которую выходят стекла сверкающих витрин магазина, в прежние времена была, самой, что ни на есть, рафинированной советской. Здесь в сталинских домах проживало все наше руководство. Нынче это скорее улица имени Мирового капитала или Гидры Империализма. Первые, вторые, а подчас и третьи этажи отданы под частные магазины и многочисленные офисы. Пресс арендной платы в этом оазисе капитализма выдерживают немногие. Либо очень богатые, либо очень блатные, либо криминализированные до мозга костей. К какой категории относится господин Волобуев мне и предстоит выяснить. Возможно, после его классификации, загадка белого Мерседеса разрешиться сама собой.