Руслан Белов - Крайняя маза Страница 17

- Мне кажется, что ты должен попытаться ее спасти. Хотя бы потому, что вы часто видитесь, ездите вместе, и у тебя есть шанс загреметь на небеса вместе с ней.

Смирнов молчал, исподлобья поглядывая на радетеля своей подруги. И своего радетеля.

- Ты что смотришь? - спросил Стылый простецки.

- Да не верю я тебе. Знаешь, что из твоих слов получается?

- Что?

- Да то, что тебе приказали устранить Пашу... Ты же докладывал о нем своему начальнику? Докладывал. И он наверняка подумал, что не зря Центнер и Юля в одном доме тайком тусуются. И приказал тебе помимо Юли и с Пашей разобраться. И ты, сукин сын, расправился с ним моими руками. Расправился и меня в свою выгребную яму с головой окунул. Повязал, короче, по рукам и ногам.

- Шерлок Холмс... - с улыбкой протянул Стылый. - Ничто от твоего дедуктива не спрячется. Устранить человека чужими руками в нашем деле - это шик, высший класс. Кстати, Паша - это тот гангстер в третьем поколении, о котором я тебе рассказывал... Он нас крышевал.

- Ну-ну... - Смирнов представил Юлию в компании Центнера. - Ну и как ты мне предлагаешь ее спасти?

- Ты должен убедить Остроградскую оставить фирму, и уехать с тобой в кругосветное свадебное путешествие. С Пашиными деньгами, естественно.

- Вот почему ты их мне подарил...

- Факт. Благотворительностью я не занимаюсь, масштаб не тот. Так как, поговоришь с Юлией?

- Бесполезняк. Утопия... - проговорил Смирнов, вспомнив свою несгибаемую подругу.

Стылый скривился.

- Мне бы кто такое предложил... Кругосветку. Представь: волны с хохолками пены, яхта под парусами, белая майка с какой-нибудь идиотской надписью типа "Поцелуй мою биту, она не мажет", сухой мартини в высоком стакане с трубочкой и любимая женщина в прохладной каюте. В бикини, с туманными глазами и розовыми пятками...

- Юля не согласится уйти, - покачал головой Евгений Александрович. Полезет в бутылку. Сто пудов. Она не только Дева, но и Коза. Термоядерная смесь.

- Тогда ей конец, - Стылый с жалостью смотрел на Смирнова. - И мне, и тебе тоже.

- И каким это образом конец?

- Это просто, как дважды два. Хоть я и сказал Василию Васильевичу, что не имею к исчезновению Центнера ни малейшего отношения, со временем он сообразит, как это исчезновение использовать в интересах Бориса Михайловича. Короче, он Пашу на Юлю повесит, зуб даю, повесит. Скажет братве, что по слезной ее просьбе убил его ты. Она его к тебе заманила, а ты убил. Свидетели, поверь, найдутся. Та же уборщица Рая хотя бы. И тогда я, тебе, дорогой Евгений Александрович, не завидую. Они на краю света тебя найдут. И по капельке всю кровь выпустят. Из тебя, из Юлии, из твоего сына, из твоей доченьки и мамочки, а также из всех твоих домашних тараканов. После всего этого ты расколешься, и все про меня и себя расскажешь.

- А почему ты тогда со мной канителишься? Мог бы давно меня вечерком на улице подстрелить. Или, что совсем хорошо, инсценировать что-нибудь популярное и убить нас обоих?

- Что-нибудь популярное? Типа твоей ссоры с ней, любовницей? С ее убийством зазубренным кухонным ножом и последующим твоим ностальгическим самоубийством через повешение на батарее парового отопления? Мог, конечно. Но в награду за устранение Остроградской меня убили бы. Ликвидаторы таких известных людей, как она, продолжительностью жизни не отличаются, ты это хорошо знаешь. А если бы я убил тебя одного, то мне все равно пришлось бы продолжать работу с Юлией. И потому я решил на вашу с ней сторону переметнуться. Это единственный для меня шанс и рыбку съесть и на не сесть. Вы же - гуманисты, вы на всякий случай или просто так не замочите.

- Это точно, - скривился Смирнов.

- Ну так что ты выбираешь? Смерть Бориса Михайловича, или свою смерть и смерть своих близких?

Смирнов представил свою мать зарезанной. Замученного сына. Дочь, убитую ударом тяжелого ботинка. И с ненавистью посмотрел на Стылого.

Тот напомнил ему кобру, ушедшую на заслуженный отдых в расцвете сил.

- Послушай, а ты и в самом деле работал в органах? - спросил он, спросил, чтобы хоть на минуту вырвать из сознания жуткие картины, навеянные собеседником.

- Майор в отставке, - хмыкнул Шура. - И учился, между прочим, не в Минске, а в Москве.

- В КГБ бывают отставники?

- Бывают. Выперли меня в девяносто первом, сразу после августовских событий.

Жуткие картины - убитые сын, дочь, мать - не покидали сознания Смирнова.

- Я могу навести справки, - продолжал он изгонять их. - У меня есть на Лубянке один человек...

- Якушкин Иван Карлович, полковник?

- Откуда ты знаешь!?

- Ты Юлии о нем говорил... А у нас в фирме святое правило - раз в неделю каждый сотрудник должен исповедоваться в СБ. С кем был, с кем жил, что узнал и так далее.

- И Юлия исповедовалась?

- Естественно. И данные твои паспортные у нас есть. И еще на пять тысяч человек. Перед сбором подписей на выдвижение кандидатур Борис Михайлович дарит их своим друзьям. Так что ты раз пять голосовал за политических уголовников и проходимцев.

- Замечательно... - протянул Смирнов, игнорировавший свободное волеизъявление после известного выступления Ельцина в сенате США. - Значит, ты на нашей с Юлией стороне...

- Да. И если мы втроем хотим выжить, мы должны сразиться с устоями нашего государства, с его костяком, с его скелетом в виде организованной преступности и Бориса Михайловича как ее неотъемлемой части.

Стылый, пытаясь добраться до сердца Смирнова, экспериментировал со стилями речи.

Евгений Александрович представил себя, сражающимся со скелетом своего государства. Его чуть не передернуло.

- Предпочитаю бороться с мельницами... - сказал он. Помолчав с минуту, проговорил задумчиво:

- Значит, ты предлагаешь мне убить Бориса Михайловича...

- А что? Его уход на тот свет решил бы все проблемы. Юлины, мои и твои.

- Ну-ну. Я убиваю, а ты становишься на его место.

Стылый пожал плечами:

- Если вы с Юлей захотите этого. Но вообще-то мне место Василия Васильевича больше нравится.

Смирнов, встал, подошел к окну и, найдя пейзаж неизменившимся, проговорил:

- Знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что ты, подсознательно, не подсознательно, хочешь сделать из меня киллера. Из меня, чистюли-ученого, любителя Окуджавы и легкой симфонической музыки... Ты хочешь, чтобы все стали такими, как ты.

- А что? Классная работа, непыльная и денежная, - Стылый пропустил мимо ушей догадку Смирнова. - К тому же из таких, как ты, получаются неплохие ликвидаторы. Я в свое время писал диссертацию на тему организации их научного подбора и подготовки.

- Защитился?

- Нет, не успел, руководителя уволили.

Смирнов налил себе вина. Выпил. Увидел пиццу. Взял кусок. Начал есть, посматривая "Вести". Показывали репортаж об очередном заказном убийстве в Петербурге.

Стылый последовал его примеру. Посматривая телевизор, расправился с двумя кусками, очистил зубы языком и сказал:

- Ты еще можешь один смыться... Со всеми деньгами. Я бы на твоем месте так и поступил... Юлия тебе не пара. Ты хочешь лежать под пальмой, возделывать бататы и растить детишек, а у нее, как ты хорошо знаешь, ко всему этому сердце не лежит.

- Не, смыться не смогу, - вздохнул Смирнов. - Исключено. Не то воспитание. В душе я остался комсомольцем. А если сам хочешь смыться - бери половину денег и мотай на юга. Представь: вместо всего этого городского дерьма вокруг синие волны с хохолками пены, а ты яхте под парусами, лежишь на полубаке в белой маечке с идиотской надписью, сухой мартини в высоком стакане с трубочкой стоит под рукой, и девушка в бикини дожидается тебя в прохладной покачивающееся каюте. Девушка, потрясающе глупая и понятливая, как само счастье...

Стылый покачал головой.

- Нет, лучше в яму, чем всю жизнь бояться... Ты боялся когда-нибудь подолгу? Нет, не боялся, по глазам вижу...

Знаешь, как это погано, как подло бояться месяц, бояться полгода, бояться год? Чувствовать, как превращаешься в серую мышь - ручки-ножки дрожат, сердце в тисках, глаза красные от постоянного напряжения. И не в маленькую серую мышку превращаешься, а в большую, в полный человеческий рост... В маленькую хорошо бы - шмыг в норку и хихикай до потери вокала.

...А в большую плохо. Спрятаться некуда, все тебя видят, все видят обреченность в твоих глазах. Все видят, и потому ты знаешь, что они придут, эти люди с жестяными глазами, не сегодня-завтра придут и равнодушно выстрелят в твое живое тело, в твое тело, не уставшее еще бояться...

Они помолчали. Стылый вспоминал, как после августовских событий боялся несколько лет. Именно ему, неизвестному в высших кругах КГБ и далекому от спецподразделений офицеру, был дан письменный приказ устранить Ельцина, и он не выполнил приказа только потому, что был убит случайным выстрелом, был убит на полчаса. За это время (плюс пятнадцать минут в реанимашке и два часа на операционном столе) все кардинальным образом изменилось. И страна, и сам Стылый. Уверенный в себе волк стал мышью, которая боялась несколько лет, боялась, лишь ненадолго забываясь, боялась, пока к ней не пришли с бутылкой "Бифитера", коробкой конфет и приказом, данным ему в девяносто первом, не пришли и не предложили это долбанное место в этом долбанном "Северном Ветре".