Наталья Перфилова - Медовый месяц с врагом Страница 17

– Ну, ты не Максим Галкин и даже не Дима Дибров. С чего вдруг такой интерес?

– Неужели непонятно? Появляешься внезапно с моей фигурой, с моим лицом, думаешь, мне не любопытно, что ты за человек? Совпадений ведь таких не бывает.

– Ах, я поняла, – насмешливо протянула Дарья, – дамочку замучило любопытство! Удовлетворю, чтобы ты мозги не забивала глупостями. А то и вправду съедешь с катушек до окончания дела. Твоя судьба к моей не имеет никакого отношения. У меня и мама есть и папа. Просто я согласилась пойти на небольшую пластическую операцию.

– Страшно, наверное, – сочувственно поежилась я.

– Да нет, не очень. За эти деньги я могла не только лицо поправить, но и почку, например, заодно продать. Тем более что я хоть и похожа на тебя была сильно, ты посимпатичней. Да и врачи за границей – не то что наши коновалы.

– Да я не о том. Не страшно ввязываться в такую авантюру? Ведь тот, кто заказал тебе все это, человек решительный и жестокий. Не боишься его?

– Риск есть, понятное дело. Но вроде не за что меня устранять. Деньги уже лежат на моем счете…

– На моем тоже сейчас лежат.

– А тебя никто мочить не собирается… Вроде, – нерешительно добавила она. – А потом, он любит меня, – с гордостью выдала дурочка.

Узнать бы, кто этот таинственный он?

– Ты права, кто не рискует, не пьет шампанского. Но разве ты так хорошо его знаешь, что веришь в его слова?

– Уже несколько месяцев. Он внимательный и заботливый… Так! Чего мы время-то тянем? – вдруг спохватилась она. – Решила мне мозги запарить? Не выйдет. Бери ручку, подписывай бумаги. Мне пора ехать в банк.

Я с легким сердцем поставила на документах подпись, отдаленно напоминающую росчерк Лили под фотографией в паспорте. С моим автографом на документах и шрамами от пластической операции Даше наверняка приготовлено теплое местечко в тюремной камере. Она обрадовалась, схватила бумаги, запихала их в кожаную папку и побежала к двери.

– Спасибо. Я сейчас завтрак принесу. – Она ощущала себя миллионершей. Дурочка.

Глава 12

В замкнутом пространстве я чувствовала себя как зверь в клетке. Еды благодаря Даше у меня было вдоволь, но в горло ничего не лезло. Целые сутки я провела в полном одиночестве. Пробовала вышибить дверь, проверяла на прочность оконные ставни. Счет времени потеряла. Сколько часов прошло? Ориентироваться приходилось по узенькой полоске света в окне. Когда она совсем потемнела, я как-то успокоилась. Все, что могло случиться, уже случилось. Удался поход в банк или нет, поправить ничего нельзя. Оставалось только ждать. Я легла на кровать и попыталась отвлечься. Сначала в голову лезли только нерадостные мысли о будущем, но постепенно стали выплывать и образы из далекого и не очень далекого прошлого.

В детстве обо мне никто и никогда не заботился. По большому счету всем было глубоко наплевать на мои успехи и оценки, никто не волновался из-за моих разбитых коленей и оторванных пуговиц. Если вдруг поднималась температура или одолевал кашель, воспитательница посылала в санчасть. Там делали уколы, давали таблетки, иногда выделяли койку в изоляторе, чтобы не заразила других ребят. Никто и никогда не читал мне сказку на ночь, не пел колыбельную. Нина, в отличие от меня, совсем не страдала сентиментальностью. Она с детства твердила, что сказку легче прочитать самой, под колыбельную заснет только глухой, а то, что никто не следит и не указывает, что и как делать, – просто здорово. Несмотря на это, она, как настоящая подруга, порой залезала в окно изолятора и всю ночь напролет рассказывала мне истории про Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича. По-моему, она в своей жизни прочитала только одну книгу – «Сказания о добрых молодцах». Одинокие ночи в изоляторе медсанчасти были страшными. Привыкнув спать в комнате на двенадцать девочек, я прислушивалась к каждому шороху, деревья за окном казались чудовищами. Нинка со своими рассказами о былинных богатырях была настолько желанна, что я до сих пор благодарна ей до слез. Подруга заменила мне семью, сестру и даже родителей. Более маленькая и взбалмошная, в житейских вопросах она всегда была разумней меня. Нина знала, где и у кого достать одежду получше, как выпросить дополнительную прогулку. В старших классах она подговорила девочек создать своеобразное ателье по производству вязаных вещей. Круглые шапочки с узорным отворотом, длинные шарфы и варежки в тон как раз входили в моду. Продукция Нининого ателье помогла нашим девочкам принарядиться, и не только в шапочки. Нина наладила сбыт продукции торговкам на рынке, на вырученные деньги там же, на рынке, покупались юбочки и блузки. Наконец мы смогли ходить в школу и выглядеть не хуже других! Почему-то администрация постоянно ругала подругу за ее коммерческие начинания, хотя кроме хорошего они детдому ничего не приносили. В учебе я всегда опережала Нину, ей было лень и некогда корпеть над книгами. Зная, что я всегда помогу ей на контрольной и на экзамене, она просто игнорировала учебники. Выполнение домашнего задания занимало у нее в общей сложности минут пятнадцать в день и складывалось из переписывания задач и упражнений из моей тетрадки в ее. Зато во всем остальном Нинка с ее неукротимым темпераментом всегда была первой. Даже влюбилась «по-настоящему» раньше всех девчонок. Парень ее мечты учился в нашей школе на класс старше. Мы все с замиранием наших маленьких душонок следили за развитием этого красивого чувства. Завидовали, глядя, как гордо вышагивает Нина рядом со взрослым долговязым парнем, несущим ее портфель. Она сбегала по вечерам, чтобы погулять с ним по городу, он по утрам, стесняясь, совал ей ромашки в портфель. Все закончилось в тот день, когда о романе проведала Володина мама. Никто не узнал, из-за чего погибло прекрасное чувство. Нинка гордо заявила, что парень дурак и просто надоел ей своей глупостью. Только мне, в укромном уголке детдомовского сада, трясясь от рыданий, подруга поведала о скандале, который мамаша учинила в учительской, обвинив Нину чуть ли не в краже денег у нее из секретера. Уверения напуганной девочки, что она была в квартире Володи только пару раз, причем очень давно, еще зимой, никого не волновали. На беседе в кабинете директора говорилось что-то о растлении молодежи, о малолетней преступности. Нина не запомнила всего, ее поразило то, что кавалер сидел в уголочке и как бы молчаливо соглашался с обвинениями матери. Потом, в школьном коридоре, он подошел к подруге, мямля и краснея, начал оправдываться. Нинка слушать не стала, презрительно засмеялась ему в лицо и убежала к подружкам. Держалась она молодцом, только я представляла, как тяжело и неприятно у нее в сердце. История эта наложила отпечаток на все ее последующие отношения с мужчинами. Резкая и решительная, она сразу прерывала связь, если замечала в кавалере признаки нерешительности или инфантильности. «Мужик должен быть как кремень, – говорила подруга, – у нас с тобой родителей нет, плеча крепкого тоже. Муж должен стать не только любовником и повелителем, но еще и защитником с нежными руками и широкой спиной, за которую в любой момент можно спрятаться». В принципе я была с ней согласна, но настоящие мужики как-то не попадались на нашем пути… С годами Нина начала меняться, стала мягче, терпимее, научилась прислушиваться к чужому мнению. Последнее время она слегка подрастеряла юношеский задор и стремление во всем отстаивать свою, пусть даже ошибочную, точку зрения. Но отношения с противоположным полом у подруги по-прежнему складывались не лучшим образом…

Вдруг размышления мои прервал какой-то шум. Мне показалось, что к дому подъехала машина. Некто поднялся по лестнице и неторопливо пошел к моей темнице.

Шаги остановились у двери. Я, будто защищаясь, подтянула колени к груди и забилась в самый дальний угол кровати. Свет включили, и я сразу увидела в дверном проеме высокого статного мужчину. На зрение я никогда не жаловалась, но в первый момент мне захотелось протереть глаза. Передо мной стоял покойный супруг Лилианы Владимировны Вороновой – Константин Леонидович Образцов.

Выглядел он как обычно: идеально отглаженный костюм, блестящие ботинки. А вот лицо… С лицом было что-то не то. Костик стоял и молчал, я тоже не спешила начинать беседу. Покойники начали оживать как-то слишком уж часто и непредсказуемо. Интересно, это «муж» или тоже произведение пластической хирургии?

– Что ты себе позволяешь, дрянь?

Голос был, несомненно, Костика, только звучал он совсем не так, как я привыкла слышать в особняке. Пропали просительные, заискивающие нотки, тон был почти грубым. Сейчас передо мной стоял не юродивый подкаблучник, а властный, жестокий преступник. Теперь я сразу поняла, что мне не понравилось в выражении его лица. Глаза! Они стали холодными и пустыми, как будто из них вынули линзы, а там – холодное глубокое озеро.

– Костик, в тебе артист погибает. Я думала, ты тряпка и размазня, а ты вон какой! Орел!