Кошмар на улице с вязом - Андреева Валентина Алексеевна Страница 17

Интервью с места происшествия было коротким, но зрелищным. До такой степени, что я спалила гренки. Семья к этому факту отнеслась с пониманием. Славка вообще удрал к компьютеру, не надеясь в ближайшее время позавтракать. Алена поморщилась и приняла эстафету у плиты, а Димка, уверенный в том, что моя нервная система от перспективы длительного с ним расставания дала серьезный сбой, активно пытался заменить собой все сборные команды КВН. Но его шутки я плохо воспринимала, хотя на губах дежурила поощрительная улыбка. Зато перед глазами все время маячила свадебная фотография Дарьи и Ильи. Только она мне мерещилась с приложением – надгробным памятником и соответствующей пояснительной запиской, сверкающей золотыми буквами на черном мраморе. Я тихо прикрыла глаза, ругая себя за собственное богатое воображение – источник глюков и попыталась вжиться в реальность, из которой доносилось легкое повизгивание. Сначала вжилась носом. Пахло гарью. Глаза распахнулись сами. Перед плитой выплясывала дочь, ухитрившаяся спалить очередную порцию гренок – загляделась на меня и на отца, скачущего из кухни в коридор и обратно. Димка изображал наглядное пособие удачно проведенной третьей операции – больного Журавкина. Насколько мне известно, до этого момента такое поведение прооперированного носило характер трагедии. Поздняя реакция на наркоз. После перевода из реанимационной палаты в общую, хоть и не был военным человеком, Журавкин тем не менее всегда бегал «в атаку». Финал был один и тот же – кровотечение и очередная операция. Зав отделением на полном серьезе предлагал свой вариант выхаживания пациента: сразу после реанимации – в морг. Там особо не повоюешь.

Ровно в одиннадцать пробил час расставания. Дмитрий Николаевич с легким чемоданчиком, дипломатом и тяжелой сумкой с документами и непонятно чем еще (сам собирался и упаковывался), стоял в прихожей, но мысленно был уже далеко – в районе аэропорта Шереметьево. И родной и чужой одновременно. Я сразу поняла, что уезжать – легче. Новые впечатления, иные заботы – все это отвлекает. Оставаться тяжелее – вокруг тебя все тоже самое, что и ежедневно, плюс душевное одиночество. В следующий миг я наглухо вцепилась в Димкину куртку, а когда меня от нее оторвали, схватилась за сумку, лихорадочно обещая донести ее до самолета. Ненавижу этот вид транспорта. Изначально рождена ползать. Летать не смею – боюсь. Боже мой! Какое у Димки было лицо! Мне казалось, что он готов презреть прекрасную германскую клинику с прекрасным обрудованием, прекрасными специалистами и выкинуть из головы заботу об интересах человечества. Допустить этого я не могла. Достаточно того, что спровоцировала мужа на истинные переживания. Добровольно оставила сумку и поинтересовалась, что приготовить родному через месяц.

– Все подробности эсэмэской! – сурово приказал сын. – Еще пять минут, и опоздаем. Пробки же на дорогах. Ленка, выводи отца с вещами. Ма, тебе лучше остаться дома. Мы сами проводим папика до таможенного поста…

И я осталась одна, успев крикнуть на прощание мужу, что буду сидеть с мобильником в руках до тех пор, пока он не отчитается о благополучном прибытии на чужую землю. Но не успела свыкнуться со своим новым временным статусом матери-одиночки, как запел мобильник. Я схватила аппарат в полной уверенности, что Дмитрий Николаевич что-нибудь забыл, кроме меня. Например, билет на самолет. Может же его врожденная аккуратность и педантичность хоть раз в жизни дать сбой.

Мое счастливое «алёкание» было встречено странным покашливанием. И странной фразой: – «Извините, не знаю, как вас зовут». – Дальнейшее молчание намекало на необходимость представиться, но я не торопилась – вдруг это какой-нибудь чокнутый извращенец.

– Вы вместе с приятельницей вчера спасли меня от смерти, а познакомиться поближе мы так и не смогли. Меня зовут Литвинов Николай Петрович. А вы Ирина или…?

– Ирина Александровна я… Ефимова. Девичья фамилия Лебедева. – Про девичью фамилию сама не знаю зачем ляпнула. Не иначе как с расстройства. Только-только проводила, как выяснилось, горячо любимого мной мужа, а тут этот звонок. К гадалке ходить не надо – палеонтолог Литвинов решил переложить на мои плечи часть своих убийственных проблем… – Как ваше самочувствие, Николай Петрович, – с фальшивым оживлением поинтересовалась я, надеясь, что он выдаст стандартный ответ: «Спасибо, ничего». Останется быстренько ответить: – «Не стоит благодарности, будьте здоровы, всего вам доброго», – и отключить мобильник. Могу же я в момент переговоров переехать границу зоны доступности мобильной связи.

– Я умираю, Ирина Александровна. В сторону от Волоколамского шоссе деревня Грачики, дом одиннадцать. Передайте деревянную фигурку… Я все тут написал…

Связь оборвалась, и я с ужасом поняла, что именно мой абонент находится вне зоны действия сети. Окончательно и безвозвратно.

8

Наталья упорно не желала отзываться. Ни по домашнему, ни по мобильному номеру, ни на звонки в дверь. Тем не менее я продолжала торчать у ее порога. Дома просто не находила себе места.

Подруга появилась в тот момент, когда я была на грани отчаяния.

– Привет свободной женщине свободного Востока! Относительно свободного Запада. То есть матушки России. «Широка страна моя родная», – запела она так, что в квартире взвыла и заскулила Денька. – Не вижу на физиономии радости и энтузиазма.

– А ты, случайно, не знаешь, где в нашей широкой стране матушке России находится дом одиннадцать с деревней… кажется, Грачкино? – Я с трудом попыталась улыбнуться.

Наташка выронила из сумки батон.

– Неужели твоему Ефимову в последний момент «подложили свинью»? В порядке смены места командировки. Вместо заграницы поехал перенимать положительный опыт одиннадцатого дома деревни Жрачкино? Блин, батон изваляла. Возьми в правом кармане ключи, открой дверь. Видишь, у пакета ручка оборвалась.

Я быстрее обычного определилась с правой и левой стороной и вытащила ключи.

– Девочки, добрый день! – высунулась из своей квартиры Анастас Иванович. – Вам помочь?

– Ни в коем разе! – приветливо откликнулась Наташка, поднимая батон и роняя половинку черного хлеба. – У нас уборочная страда, сами справимся.

Заметив, что я открыла Натальину дверь, соседка моментально скрылась – не любила, когда ее «лапали».

Я тоже предусмотрительно шагнула в сторону, прячась за дверью. Полиэтиленовый пакет, которым подруга попыталась прикрыться, на роль щита не тянул и сразу грохнулся вниз. Вместе со всем содержимым. Денька весело скакала по продуктам, пытаясь лизнуть хозяйку в нос.

«Уборочная страда» затянулась. Молочная река с кефирными берегами долго не хотела убираться в русло канализации. Тапки скользили по линолеуму коридора, вместе с ними поскальзывалась и я – несколько раз белое безмолвие, выжатое в таз, выплескивалось по дороге. Виновница «наезда» прикидывалась мягкой игрушкой на полу, а Наташка, размазывая по лицу остатки бывшего готового салата «Весенний» и слезы, жаловалась на даром потраченные в магазине время и деньги.

– Литвинов умер, а жизнь продолжается, – тихо заметила я, но подруга меня услышала.

– Это как это? – оторопела она, пихая упаковку сыра в мусорный пакет.

– Очень просто. Движение – жизнь. Мы с тобой хоть как-то двигаемся, а значит, хоть как-то живем. В данный момент здесь, в коридоре, а Литвинова больше нет.

– С чего ты взяла?

– Вытащи сыр из мусора. Он мне позвонил.

– Кто? Сыр? – Подруга заглянула в пакет. – Как он туда попал?

– Литвинов! И пойдем, наконец, отсюда.

– Ага. Литвинов позвонил. И сказал, что умер. Фига себе, прикол! С дороги отойди – дверь загораживаешь.

– Ты не поняла… – Я отступила и, следуя за подругой, досконально передала ей содержание телефонного разговора с палеонтологом. Даже покаялась в нехорошем намерении прервать звонок.

– И что ты предлагаешь? Ехать в это Жрачкино?

– Грачкино. В принципе, я могу поехать сама. Мне важно уточнить, где оно находится. Надеюсь, что в Московской области. Карта у тебя.