Анна Данилова - Призраки знают все. Рукопись, написанная кровью (сборник) Страница 18

Логинов, представив себе всю эту картину, усмехнулся своей разыгравшейся фантазии. Подумал – насколько же надо было разозлить «крокодила», чтобы довести брошенную, обманутую женщину до убийства! Вероятно, если такая женщина и существует, ее чувства оказались затронуты настолько личными мотивами, насколько и экономическими. И в этом случае Караваев все-таки обманул ее, украв или вынудив ее отдать ему нечто ценное, о стоимости чего «крокодил» прекрасно знала. Возможно даже, что она – такой же страстный фалерист, как и сам Караваев.

Логинов ехал по одному из адресов, записанных рукой Караваева в его записной книжке. Некий «Мих. Гулькин». Улица Некрасова. Хорошее, тихое место, можно сказать, маленький парк с выросшими в нем по периметру небольшими купеческими особнячками кремового цвета. Понятное дело, что «аборигенов» в этих особняках давно уже не осталось. Их все скупили в свое время новые русские, поскольку выглядели эти домики очень чистенькими, ухоженными и какими-то свежими. На крышах громоздились антенны, фасады некоторых домов хозяева умудрились изуродовать «чемоданами» кондиционеров.

Нужный дом имел всего лишь один центральный подъезд-арку, по обеим ее сторонам прятались ниши мощных металлических дверей. На одной имелась золотистая табличка: «М. Гулькин». Логинов позвонил. И вдруг все вокруг него будто замерло, заснуло – так тихо стало в этой темной глубокой арке, что даже не слышно было привычного уличного шума. Улица словно застыла в ожидании шагов за дверью. Логинов, казалось, и сам перестал дышать. Наконец он услышал шаги, и мужской тихий голос спросил: «Кто там?»

– Моя фамилия Логинов, я – следователь прокуратуры.

– Почему я должен вам верить? – Гулькин (или кто-то, проживавший с ним в квартире) явно не торопился открывать, и чувствовалось, что он уже не в первый раз примерно таким же образом мучает незваных гостей. – А если вы скажете мне, что вы – папа римский, я тоже должен буду вам поверить?

– Придется. Взгляните на удостоверение, – и Логинов терпеливо, в течение целой минуты, подержал перед глазком двери раскрытый документ.

– А где доказательство, что оно не фальшивое?

– Я вам продиктую номер прокуратуры, и вы позвоните туда и спросите, работает ли там следователь Игорь Валентинович Логинов.

– Да бросьте вы, никуда я звонить не буду. Если у вас ко мне есть вопросы, задавайте их прямо так, – раздраженно ответил мужчина. – Если бы вы только знали, сколько всякого отребья здесь ходит! То дешевые массажеры продают, то косметику, то наборы для юного садовода… Если бы я всем открывал, меня бы уже давно не было на свете!

– Вы – Гулькин?

– Да, я – Гулькин.

– Скажите, Михаил…

– Михаил Михайлович, – чуть ли не по слогам, очень отчетливо проговорил жирненьким голоском Гулькин.

– Вы знали Дениса Евгеньевича Караваева? – перебил его Логинов, в общем-то понимая и разделяя взгляды Гулькина на осторожность.

– Безусловно, знал. Это мой хороший друг. И, надо сказать, кристальной души человек, если вы, конечно, пришли по его душу.

– Вашего друга убили вчера ночью.

Вместо ответа раздался лязг, скрежет, звон цепей, словно за дверью освобождался от сложных тяжелых металлических пут огромный зверь. Дверь распахнулась, и Логинов увидел испуганное круглое лицо маленького человечка – в коротких домашних фланелевых штанах и тонком черном свитере под горло. Глаза его за толстыми стеклами очков моргали часто-часто.

– Входите, – он буквально втащил Логинова к себе, схватив его за рукав, словно они были давно знакомы и подобная манера поведения имела место как норма. – Извините, что я вас не впускал. Но и вы меня должны понять. Извините, можно я еще раз взгляну на ваше удостоверение?

Логинов и на этот раз проявил терпение. После знакомства с его ксивой Гулькин жестом предложил Игорю следовать за ним.

В квартире пахло, как в музее. Разве что не хватало особой нотки – аромата паркетной мастики. А так – один в один. Вся квартира буквально ломилась от старой мебели, больших – даже для такой просторной, многокомнатной квартиры – высоких мраморных статуй, деревянных расписных китайских сундуков, дамских туалетных и ломберных столиков, письменных столов, буфетов, зеркал и картин на стенах, напольных и настенных часов, канделябров, самоваров, расписных фарфоровых тарелок…

– А у вас тут уютно, – сказал Игорь, пробираясь между буфетом и письменным столом, заваленными всякой антикварной всячиной, начиная от фарфоровых дрезденских безделушек и кончая старинными, порыжевшими от времени фолиантами. – И столько сокровищ! Теперь понятно, почему вы с таким пристрастием и недоверием относитесь к посещениям незнакомых людей. Я на вашем месте даже меня бы не впустил.

– Но вы сказали мне какую-то чудовищную вещь о Денисе! Проходите, здесь более-менее свободно, и окно открыто, свежий воздух…

Гулькин усадил Логинова у кухонного окна, забранного фигурной решеткой, предварительно смахнув со стола, застеленного выцветшей клеенкой, хлебные крошки. Логинов заметил на слегка закопченной, грязноватой плите три кастрюльки, сковородку, прикрытую крышкой, из чего сделал вывод, что либо у Гулькина есть жена, которая ему готовит, либо этот кругленький и в общем-то симпатичный человек сам любит и готовить, и поесть – он невольно сравнил кухню гурмана Гулькина (это было написано на его лоснящемся лице) со своей – со стерильно вымытой плитой и аккуратно сложенными в шкаф сверкающими, почти новыми пустыми кастрюлями. Сравнение получалось не в его, Логинова, пользу.

Гулькин налил в электрический чайник воду из синей прозрачной пластиковой бутыли и включил его. Затем, словно на время забыв, что он на кухне не один, крепко задумавшись, он вымыл заварочный чайник и, ошпарив его подоспевшим кипятком, насыпал туда чай из жестяной коробки. Логинов как завороженный следил за его движениями, получая какое-то очень странное, щекотливое наслаждение. Больше того, он даже успел позавидовать этому Гулькину, антиквару-гедонисту: все-то у него в жизни понятно, ясно и относительно спокойно! Он знает, где проснется наутро, что съест, с кем встретится, с кем поговорит по телефону. Логинов же не знал, что ему судьба подарит (или обрушит на его голову) через минуту. И вообще доживет ли он до вечера, не пристрелят ли его где-нибудь возле дома, когда он будет возвращаться к себе – голодный, усталый, мечтая о порции горячих сосисок или отварных пельменей…

Наконец Гулькин налил чай в красивую, тонкого фарфора чашку, поставил перед Логиновым тарелку с сыром, колбасой и нарезанным тонкими ломтями черным хлебом, сел и уставился на него с видом обиженного пса.

– Я не хочу, чтобы вы повторяли то, что уже сказали. Я и так все понял. Хотя еще не осмыслил. Но почему? Кто? За что? О, я понимаю: поскольку вы здесь, у меня, вы и сами пока еще ничего не знаете, но вам хотя бы известно, каким образом его… убили…

Логинов вкратце рассказал Гулькину все, что знал, невольно поймав себя на мысли, что у его собеседника есть несомненный талант располагать к себе людей. Вероятно, вот так же, заманив к себе домой обладателя какого-нибудь редкого подсвечника или статуэтки, он подкармливал гостя, ухаживал за ним, пока не переманивал его на свою сторону, причем так искусно, что «клиент» через какое-то время и сам был рад отдать интересующий антиквара предмет, потому что ему просто захотелось сделать для покупателя что-то хорошее.

Вот и с Логиновым произошло то же самое. Он обстоятельно рассказал Гулькину обо всем, что знал о смерти его коллеги – Дениса Караваева. Быть может, это произошло потому, что у него и в мыслях не было заподозрить Михаила Михайловича в убийстве, а может, потому, что он просто расслабился и потерял всякую бдительность. В любом случае ему было приятно сидеть в этой кухне, источавшей ароматы вкусной еды, сладковатого запаха сухого теплого дерева и еще чего-то непонятного, чем, вероятно, пахнет само время.

– Вы можете рассказать что-нибудь о Караваеве? Где вы с ним познакомились? Давно ли вы его знаете?

– Вообще-то я знаю его уже довольно долго, лет пятнадцать тому назад примерно мы познакомились. Меня свел с ним один человек, ныне покойный… Мне предложили, как сейчас помню, купить комплект немецкого фарфора по очень выгодной цене, и я услышал, что цену у покупателя перебили и сделал это некий Денис Караваев. Я захотел с ним встретиться и объясниться. Ведь у меня с покупателем была старинная дружба, и он обещал мне эти безделушки. Я понимаю, для вас все эти тарелки-ангелочки не представляют никакой ценности, для меня же они – источник моего удовольствия. Я живу всем этим, понимаете? Я как ребенок, который мечтает о какой-то игрушке и вдруг узнает, что эту игрушку купили для какого-то другого ребенка! Тем более что этот фарфор в те времена стоил просто копейки! Меня этот факт зацепил. И вот меня свели с Караваевым. Я даже обвинительно-раздражительную речь заранее заготовил, собрался было уже высказать ему все прямо в лицо, как вдруг понял, что этот человек мне ужасно симпатичен! Вы бы видели, каким он был в то время! Молодой, ужасно обаятельный, с дерзким взглядом и ироничной улыбкой. Он покорил мое сердце! Нет-нет, не подумайте ничего такого – я имею в виду сексуального, – нет, просто он мне чертовски понравился как человек. К тому же мы с ним очень быстро договорились на тему фарфора и некоторых других вещиц, которые его интересовали постольку-поскольку, а я‑то просто бредил французскими парными вазами, которые он мог для меня достать через своего знакомого московского антиквара. Просто я коллекционировал их, вместо того чтобы перепродавать и извлекать из этого прибыль.