Наталья Андреева - Выдержка Страница 18

— Может, его вычислили? И все знают, кто продал снимки? Мир полон слухов.

— Я это уточню. И ты говоришь, что работаешь с этим… как его? Сгорбышем?

— Он мой напарник. Знаешь, мне с ним интересно. Он — гений фотографии! Жаль, что ненавидит цифру. Но я над этим работаю.

— Какой же ты еще ребенок. — И она вновь ласково потрепала меня по волосам. Потом что-то записала в золотом блокнотике и поднялась. — Не хочешь погулять по парку? У нас расцвели чудесные розы.

Она была самой чудесной розой, расцветшей в этом саду. Высокая эффектная блондинка, которой никто не дал бы ее сорока девяти. На длинной шее цвел гордый бутон головы. В прекрасном взгляде фиалкового цвета сквозила легкая грусть. Мне казалось, что это богиня, рожденная из пены морской. Она тоскует по цветочному нектару, которым питалась там, на облаках. Ее руки никогда не знали тяжелого труда, ноги всегда ласкала удобная и дорогая обувь. Но она отчего-то грустила. Я знал, что родители любят друг друга, что моя мать выше всяких подозрений. Ее репутация была безупречной. Отчего же эта фиалковая грусть? Мне так хотелось сделать ее счастливой!

Мы гуляли, болтали о пустяках. Раз уж я во всем признался, я мог быть откровенным. Рассказывал о своем напарнике, умолчав, разумеется, о пари. О его странностях, фанатичном увлечении фотографией. Она с интересом слушала. Ведь я проводил с ней так мало времени! Свинья, конечно.

— Ма, в чем дело?

Я заметил, что она потирает указательными пальцами виски. Ее руки с тонкими запястьями были усыпаны росинками бриллиантов. Я вдруг подумал, что не она создана для роскоши, а роскошь — для нее. Такие женщины украшают жизнь, это и есть их предназначение. Она молчала, и я переспросил:

— В чем дело, ма?

— Небольшая мигрень. Не обращай внимания.

— Может, тебе лучше прилечь?

— Я хочу побыть с тобой. Ведь ты скоро уедешь.

— Я останусь ночевать.

— Тебе ведь завтра на работу. На дорогах пробки.

— Встану пораньше, — отмахнулся я. — Кстати, что говорит папа о моей работе?

— Он тебя уважает.

— Вот как? — удивился я.

— Он сам начинал подсобным рабочим на стройке…

— Папа? Подсобным рабочим?

Я знал семейное предание. О том, как папа работал на стройке — прорабом, начальником участка, а потом и всего объекта. О переводе в стройтрест, а потом и в министерство. О том, что он был подсобным рабочим, раньше не говорили.

— …Там мы и познакомились.

— Где?

— На стройке.

— А ты там что делала?

— Работала, — спокойно ответила мать.

— Где? На стройке?

— Что ж тут такого? Я работала штукатуром-маляром, — ровным голосом сказала она. — Когда провалилась на экзаменах в театральное училище, пошла работать на стройку, чтобы мне дали койку в общежитии.

Слова «койка» и «общежитие» оскорбляли ее уста, и я поспешил закрыть тему. Я ведь помнил ее только такой: холеной, пахнущей дорогими духами, всегда модно и дорого одетой. Ее руки, ласкавшие меня в детстве, были мягкие и душистые. Я взял эту ласковую руку и поцеловал. Мы улыбнулись друг другу…

Когда утром следующего дня мы встретились со Сгорбышем, я небрежно сказал:

— Возможно, что на днях тебе позвонит богатая заказчица. Мог бы ты еще разок съездить на Рублевку?

— А ты времени даром не теряешь, сынок, — усмехнулся он. — И каков твой процент?

— Это мой подарок. Не переживай, я не внакладе.

— Надо думать! Вид у тебя, как у кота, съевшего миску сметаны!

Я всего лишь провел вечер с родителями, а ночь дома. Но согласно кивнул. Потом спросил:

— А что делал ты?

Он с гордостью показал вчерашние снимки. Их было много. Некоторые он продублировал. Весь материал мы покамест сложили в ящик нашего общего рабочего стола и заперли его на ключ. Раньше Сгорбыш этого не делал. Я задумался. А когда он начал запирать ящик? Месяца два назад. Неужели у нас что-то пропало? Во всяком случае, теперь он ящик запирал.

— И как зовут даму? — вскользь поинтересовался Сгорбыш.

— О! У нее необычное имя! Эвелина.

— И в самом деле, необычное. Редкое. Я бы сказал: редчайшее. Псевдоним?

— Все так думают, — улыбнулся я. — Что она бывшая модель, которая взяла псевдоним. Но это имя записано в паспорте. Ее так зовут с момента рождения. Она в действительности Эвелина Вячеславовна, по мужу Петровская.

— Как-как?

Он подергал запертый ящик. Вид у Сгорбыша был рассеянный, словно он что-то забыл.

— Эвелина Вячеславовна.

— А-а-а… Буду знать. Ну, давай работать.

Прошло больше недели. Пора было отдавать заказ, но Сгорбыш все тянул. Я тоже не горел желанием нанести визит холеной блондинке. К тому же у меня возникли проблемы. Я уже упоминал о срыве, свидетелем которого стал. Причины его я так и не понял. Почти три месяца Сгорбыш был «в завязке». С того момента, как я выиграл пари. И вдруг…

Это произошло не в день получки. Не в день, когда ему заплатили за халтуру. И не тогда, когда с деньгами явилась очередная топ-модель. Это произошло на ровном месте. Ни с того ни с сего. Мы никуда не ездили. Я никуда не отлучался. Все происходило на моих глазах. Ничего не случилось. По крайней мере, я ничего не заметил. Он работал над снимками, звонил заказчикам, ему звонили заказчики, договаривались о встрече. Я не оставлял его одного дольше чем на десять минут. Я никуда его не отпускал. Он весь день провел в студии. Проявлял и печатал фотографии. Тем не менее на следующий день он не вышел на работу.

Я кое-как подобрал громы и молнии, которые метал главный, и попытался залатать дыру. А потом рванул к Сгорбышу. Он храпел на диване, будучи пьяным в стельку. На полу у продавленного дивана в ряд стояли пустые бутылки. Водка и пиво. Это было серьезно. Я не понимал, что случилось?

— Что случилось? — спросил я, когда мне удалось его растолкать.

— А… это ты…

Сгорбыш смотрел на меня мутным взором. Вдруг его лицо исказилось. На нем застыло выражение ужаса! Горб отшатнулся:

— Ты-ы-ы…

— Что случилось?

— Пью я, — устало ответил Сгорбыш.

— Это я вижу. А в чем причина?

— Пью я, — упрямо повторил он.

— Горб, нам надо работать.

— Зачем?

— Но ты же человек!

— Пью я… Отстань.

В его голосе была такая безысходность! Что-то случилось. Он находился в глубоком нокауте. Настолько глубоком, что ему требовалась палата реанимации. Собственно, с этого момента все и началось. Поэтому я позволю себе выделить дальнейшие события в отдельную главу.

Крупным планом

В тот день мне так и не удалось привести его в чувство. Но на следующий он приехал на работу. Хотя и к полудню, но приехал. Буркнул:

— Привет. — И сразу же от меня отошел.

Я видел, что он не хочет со мной разговаривать. Выглядел он неважно: на щеках и подбородке щетина, глаза мутные, но как-то держался. Изо всех сил делал вид, что занят работой. Я видел, что руки у него дрожат. Мы почти не разговаривали. Я справедливо полагал, что это у меня есть повод дуться. Не я его подвел, а он меня. Но Сгорбыш упрямо молчал. Из-за этого и получилась накладка.

К субботе я спохватился: а как же заказ? Пятница, вечер! Завтра у Сидора Михайловича юбилей! А подарок? Сгорбыш же как назло уехал. Испарился. Куда он подался, я понятия не имел. Хотел было ему позвонить на мобильник, но потом подумал: много чести! Пока он передо мною не извинится, я не буду с ним разговаривать. В конце концов, это свинство. Мог бы объяснить. Мол, денег задолжал. Проигрался. С квартиры просят. Я же ему честно сказал тогда: женщина бросила. А он, гад такой, молчит! Что это за тайны, в которые он не хочет меня посвящать?

Как потом выяснилось, своим молчанием он спас мне жизнь. Ведь с этого момента, как вы уже догадались, я его больше не видел. Он уехал в неизвестном направлении, не сказав мне ни слова. Возможно, что при нем были роковые снимки и их негативы. Но это я понял уже потом. После того как узнал, что его убили.

А в пятницу вечером я был в бешенстве. Закончив с основной работой, полез в ящик стола. Заперт. Я чертыхнулся. У меня осталось так мало времени! Не дай бог иметь дело с разгневанной блондинкой! С халтурой, приносящей хорошие деньги, можно попрощаться, если мы не выполним ее заказ. О чем думает Сгорбыш? Я еще раз выругался.

— Ключик ищешь? — ехидно спросил кто-то.

Я обернулся. «На птичьих правах». Как, бишь, его имя? Но лицо знакомое. Значит, работает здесь месяца три, уже успел примелькаться. Парень лет двадцати, тощий, глаза бегают. Кажется, у него кличка Длинношеее.

— Ищу. Тебе-то что?

— А не надо запирать!

— Это разве твое? — с усмешкой спросил я.

— Подумаешь, тайны!

Он вытянул шею в сторону моего стола. Вместо трех «е» на конце стало пять. «Еееее» мстительно хихикало. Мне захотелось дать ему щелбана. Но вместо этого я обратился с вопросом: