Майнет Уолтерс - Скульпторша Страница 18

Роз удивленно смотрела на свою собеседницу.

— Что ж, надеюсь только, что вы не будете втыкать в эту фигурку булавки. — Журналистка едва заметно улыбнулась. — Судя по тому, как я себя сегодня чувствую, кто-то этим уже активно занялся.

Глаза Олив слегка озарились любопытством. Она оставила в покое глиняные хлопья и пристально посмотрела на Роз.

— Что с вами стряслось?

Роз провела выходные дома, в настоящем заточении, анализируя снова и снова свое положение, пока мозги ее не расплавились.

— Ничего. Просто болит голова.

И это тоже было правдой. Ситуация не менялась. Она так и оставалась пленницей.

Теперь Олив таращилась на сигаретный дым.

— Вы передумали насчет книги?

— Нет.

— Тогда врубайте.

Роз включила магнитофон.

— Вторая беседа с Олив Мартин. Девятнадцатое апреля, понедельник. Олив, расскажите мне о сержанте Хоксли, том самом полицейском, который вас арестовал. Вы успели с ним познакомиться? Как он с вами обращался?

Если громадная женщина и удивилась, услышав такой вопрос, она не подала виду. Она молчала несколько секунд, после чего заговорила:

— Это такой, темноволосый, да? Хэл, мне помнится, его называли Хэл.

Роз кивнула.

— Нормальный человек.

— Он не запугивал тебя?

— Он вел себя нормально. — Она глубоко затянулась и внимательно посмотрела на журналистку. — Вы с ним разговаривали?

— Да.

— Он говорил вам, что его вырвало, как только он увидел тела? — Голос ее повысился. Что это? «Неужели ее позабавило такое поведение полицейского?» — размышляла Роз. Но ничего забавного тут не было.

— Нет. — Она покачала головой. — Ничего такого он мне не говорил.

— Да и не только он один. — Олив немного помолчала. — Я предложила им выпить чаю, но чайник находился на кухне. — Она перевела взгляд на потолок, понимая, очевидно, что сказала сейчас нечто бестактное. — В общем, он мне понравился. Он был единственным, кто разговаривал со мной. Наверное, я просто онемела и оглохла в отношении интереса, который ко мне проявляли все остальные. В полицейском участке он даже угостил меня бутербродом. Он вел себя нормально.

Роз кивнула.

— Расскажите мне, что произошло.

Олив взяла еще одну сигарету и прикурила ее от бычка.

— Они меня арестовали.

— Нет. До этого момента.

— Я позвонила в полицейский участок, назвала свой адрес и добавила, что тела находятся на кухне.

— А еще раньше?

Олив замолчала.

Роз решила подойти с другой стороны.

— Девятого сентября восемьдесят седьмого года была среда. Исходя из твоего заявления, ты убила и расчленила Эмбер и мать утром. — Роз не сводила глаз с собеседницы. — Неужели никто из соседей ничего не слышал и не пришел к вам, чтобы узнать, что случилось?

В лице Олив что-то изменилось. Так, едва заметно дернулся уголок глаза. Легкий тик, почти неуловимый в складках жира.

— Это мужчина, да? — тихо спросила Олив.

— В каком смысле? — непонимающе отозвалась Роз.

Между раздутыми веками из глаз Олив словно полилось сострадание.

— Пожалуй, это одно из немногих преимуществ, которые получаешь, находясь здесь. Ни один мужчина уже не в состоянии доставить тебе неприятности и превратить твою жизнь в сплошное несчастье. Конечно, они немного раздражают, когда начинаешь думать о том, что все эти мужья и поклонники продолжают спокойно жить на свободе. Но зато ты при этом освобождаешься от мук ежедневного общения. — Она сложила губы трубочкой, будто что-то вспоминая. — Видите ли, я всегда завидовала монахиням. Когда тебе не надо ни с кем состязаться, жизнь становится легче.

Роз поиграла карандашом. «Однако, Олив чересчур умна, чтобы обсуждать роль мужчины в своей собственной жизни, — задумалась она. — Если допустить, конечно, что такой вообще существовал». А говорила ли она правду про аборт?

— Но зато она не такая интересная. Вы не получите никакого вознаграждения.

С другой стороны стола послушался какой-то странный шум.

— Некоторое вознаграждение вас все же ожидает, — возразила Олив. — Знаете, какое было любимое высказывание моего отца? «Игра не стоит свеч». Он сводил этими словами с ума мою мать. Но в вашем случае эта поговорка оказалась права. Кто бы он ни был, он не приносит вам счастья.

Роз нарисовала в блокноте толстого ангелочка внутри воздушного шара. Может быть, аборт был просто фантазией, извращенной формой связи в мозгу Олив с нежеланным сыном Эмбер? В комнате наступила тишина. Роз дорисовала ангелочку улыбку и заговорила, даже не подумав, что она сейчас скажет:

— Не «кто», а «что». Именно «что». Дело в том, что я хочу, а не кого я хочу. — Она тут же пожалела о том, что вообще поддержала этот разговор. — Впрочем, это не столь важно.

И снова никакого ответа не последовало, и Роз это молчание Олив показалось тягостным. Это напоминало игру в ожидание, ловушку, выставленную Олив и выманивающую Роз на откровенную беседу. И что потом? Неловкость, смущение и робкие извинения?

Она опустила голову.

— Давайте вернемся к тому дню, когда были совершены убийства, — предложила она.

Неожиданно мясистая рука накрыла ее ладонь и нежно погладила пальцы.

— Мне известно, что такое отчаяние. Я часто испытывала его. Если вы станете держать его в себе, оно начнет пожирать вас, как раковая опухоль.

В прикосновении Олив не чувствовалось никакой навязчивости. Это было выражение дружбы, поддержки и бескорыстия. Роз признательно сжала теплые пальцы и убрала руку со стола. «Это вовсе не отчаяние, — хотелось сказать ей сейчас. — Просто я много работаю, и поэтому устала».

— Мне хочется сделать то, что когда-то сделали вы, — ровным голосом произнесла журналистка. — Убить кого-нибудь.

И снова в комнате стало тихо. Это утверждение в первую очередь потрясло саму Роз. «Не надо было произносить такое вслух», — тут же отругала она себя.

— Почему нет? Это ведь правда.

— Сомневаюсь. У меня не хватит духу убить человека.

Олив пристально смотрела на собеседницу.

— Но ничто не мешает вам хотеть сделать это, — резонно заметила она.

— Верно. Но если ты не можешь собраться с духом сделать что-то, значит, нет и желания. — Она попыталась улыбнуться. — У меня не хватает духу убить себя саму, а ведь иногда мне кажется, что это — единственный разумный выход из положения.

— Почему?

Глаза Роз загорелись.

— Мне больно, — просто объяснила она. — Мне больно вот уже много месяцев. — Но почему она рассказывает все это Олив, вместо того чтобы обратиться к милому надежному психиатру, которого ей рекомендовала Айрис? Да потому что Олив наверняка поймет ее.

— Кого вы хотели бы убить? — Этот вопрос словно завибрировал в воздухе между ними, гудя, как погребальный колокольный звон.

Роз подумала о том, как бы ее ответ не прозвучал глупо.

— Своего бывшего мужа.

— Потому что он бросил вас?

— Нет.

— Что он сделал?

Но Роз замотала головой.

— Если я вам все расскажу, вы начнете меня убеждать в том, что я не права, когда говорю, что ненавижу его. — Она неестественно рассмеялась. — А мне очень важно ненавидеть его. Иногда мне кажется, что это единственное, что заставляет меня жить дальше.

— Понимаю, — ровным голосом произнесла Олив. Она подышала на стекло, и в запотевшем местечке пальцем нарисовала виселицу. — Вы когда-то любили его. — Это было утверждение, не требующее ответа, но Роз сочла нужным прокомментировать его.

— Я теперь этого уже не помню.

— Вы должны были любить его. — Голос женщины прозвучал тихо и проникновенно. — Вы не можете ненавидеть того, кого никогда не любили, вы можете только презирать его или избегать. Настоящая ненависть, как и настоящая любовь, поглощает вас. — Одним движением широкой ладони она стерла виселицу с окна. — Полагаю, — продолжала она так же спокойно, — что вы пришли ко мне для того, чтобы выяснить, стоит ли совершать убийство.

— Не знаю, — честно призналась Роз. — Половину свободного времени я нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, а вторую половину становлюсь одержима яростью. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что я постепенно распадаюсь как личность.

Олив пожала плечами.

— Потому что все происходит у вас в голове. Как я уже говорила: нельзя все это держать в себе. Жаль, что вы не католичка. Вы могли бы исповедаться, и тогда бы сразу почувствовали себя гораздо лучше.

Такое простое решение Роз никогда даже и в голову не приходило.

— Я когда-то была католичкой. Наверное, ей и осталась.

Олив вынула следующую сигарету и благоговейно расположила ее между губ, как освященную облатку.

— Одержимость, — пробормотала она, доставая спичку, — всегда разрушительна. По крайней мере, в этом я имела возможность убедиться. — В голосе ее чувствовалось сострадание. — Вам нужно еще выждать какое-то время, прежде чем вы сможете спокойно разговаривать на эту тему. Я все понимаю. Вы, наверное, подумали, что я ухвачусь за вашу болячку и расковыряю ее так, чтобы она снова причиняла вам боль и кровоточила.