Николай Леонов - Агония Страница 18

"Давай, давай, чего маешься, - торопила его мысленно Даша. - Какой отмычкой воспользуешься?

У тебя день рождения и ты предлагаешь отметить его вдвоем? Ты не можешь без меня жить, я не должна быть мещанкой? Мужчины перестраивают мир, и женщины должны им помогать? Ты устал и одинок? Чего там еще у вас, мужиков, имеется? Деньги? У тебя денег нет, ясно, как божий день. Оружие? Пистолет у тебя в левом внутреннем кармане пиджака, давай, курносый! Ну и скука с тобой!"

Даша лгала себе, скучно ей не было. Этот парень был абсолютной загадкой. Начать с того, что она не могла понять, сколько ему лет. По виду понятно - около четвертака, по уму сколько? То он смотрит и мычит, как дитя малое, то глянет свысока, скажет снисходительно, и уже не он, а Даша словно девочка с бантиками. Известно, оружие для мужчин - любимая игрушка. Имеет парень нож, так то в один карман сунет, то в другой, не набахвалится. Курносый ни разу и не намекнул, что всегда при оружии. Жарко, парится в пиджаке, нет по-человечески объяснить, чушь какую-то про насморк несет. И вообще чокнутый, про девок своих не рассказывает, подвигами не хвастается, а ведь воевал и сейчас работенка у него - как в сказке: чем дальше, тем страшнее. А как интересно послушать! Множество историй Даша слышала и от мальчиков, и от людей серьезных, менты в тех историях подлые и трусливые. А как ситуация с другой стороны видится?

Однажды Даша спросила:

- Костя, ты воевал?

- Все воевали, - он вздохнул. - Страшное дело.

- Беляки, они ведь звери, - подзадорила Даша.

- Понимаешь, Даша, порой зверем любой может стать: и белый, и красный, он обнял за плечи дружески. - Надо добиться, чтобы любой человек не забывал, что он, - Костя сделал паузу и произнес по слогам: - че-ло-век. Высшее звание.

- Я слышала, среди этих, как они... - Даша вроде бы замялась, уголовников, что ли... "людьми" самых бывалых, заслуженных называют.

- Уголовники народ чудной, смешные они, - он улыбнулся.

Даша оторопела, все готова была услышать, но такое... "Корней смешной? Действительно, можно от смеха умереть".

А Костя продолжал:

- Знаешь, Даша, я с фронта вернулся, хотел на завод, а меня в милицию определили. "Я рабочий!" - кричу, а мне: "Ты сначала большевик..."

- Ты партиец?

- В Кронштадте вступил. Был там такой момент, совсем грустный. Умирать, думаю, всегда неприятно, а в восемнадцать так обидно до слез. Страшно стало, вот-вот побегу либо закричу несуразное, понимаешь, опереться мне было не на что, а без опоры, чую, пропаду позорно. Попросился я в партию. Нечестно, конечно. Другие от сознательности вступают, а я от слабости. Знаешь, на миру и смерть красна.

- На миру! - Даша фыркнула. - Это кто же, кроме тебя да комиссара, про твою партийную бумажку знал?

- Не надо так, - он взглянул строго. - Ты повзрослеешь, Даша, стыдиться этих слов будешь. Маленькая ты, Даша. Билета мне тогда не дали, откуда у комиссара документы могли быть? У нас ни воды, ни патронов, только злости навалом, на всех хватало. Поднялись люди в атаку, и я со всеми, ведь слово дал. Кто жив остался (комиссар не дошел), позже люди за меня сказали. В Питере партбилет и орден дали... Ну, это к делу не относится.

Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю, она с того момента звать его про себя курносым перестала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом, ни красотой Костя не мог похвастаться.

- Так за что же тебя в милицию?

- А что я мог? - Костя пожал плечами. - Кому-то надо - чем я других лучше? Начал работать - так разозлился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших парней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь счастливую. Так нет тебе, какие-то "кривые", "косые", "ширмачи", "паханы" жить нормально не дают. Ну, думаю, передавлю, не дам им пощады! - он рассмеялся, махнул рукой. - Молодые все одинаковые: давай вперед, все ясно и понятно. Хорошие - направо, плохие - налево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие? Где плохие? Слово-то какое - уголовник. Приглядеться, в каждом человек прячется, в другом так далеко закопался - совсем не видно, однако есть точно, можно раскопать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло, думала? В угол человека загнали, он по слабости стал уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдельно. Человек так устроен: его боль - самая больная, обида - самая обидная.

- Хватит! - Даша отстранилась, чуть не ударила. - Много ты понимаешь! Думаешь, умный? Костя видел, ударить хочет. Не отстранился.

- Прости, обидеть не хотел.

- А мне ни к чему, - Даша прикусила губу, отвернулась. - Врешь все, слушать противно. Сам же говорил, с сопляками возишься. Ничего ты про загнанных в угол не знаешь, не придумывай.

Костя не ответил, скоро они в тот вечер расстались. Даша не звонила неделю. Костя брал банду, в перестрелке его контузило. Отлеживаясь на диване, думал о Даше. Не простая она, видно, жизнь девчонку не по шерстке гладила. И решил, что, прежде чем в прислуги устроиться, уличной была. Каким ни был Костя сознательным, однако от мысли, что Даша в прошлом проститутка, ему стало хуже.

Врач сердился, грозил, что если Воронцов не прекратит о работе думать, то положит в больницу. Даша позвонила, и они снова встретились.

Роман молодых отметил двухмесячный юбилей, когда Мелентьев получил данные на Корнея и начал комбинацию, которая называется "Ввод сотрудника в среду".

- Так отвечай, где ты руки целовать научился? - спросила Даша, думая о том, что оно так в жизни и ведется: начальник на свиданке, а из подчиненного сейчас Корней душу вынимает.

Глава седьмая

БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ!

На третий день пребывания беглецов в гостинице произошло невероятное: исчезла хозяйка заведения - Анна Францевна Шульц. Утром, как обычно, ровно в восемь у конторки появился ее супруг. Тихий и бледный, не поднимая глаз, Шульц прошелся по пустому холлу, в две минуты девятого удивленно взглянул на часы. Еще через три минуты он подошел к четвертому номеру (супруги спали в соседних комнатах) и деликатно постучал. Никто не ответил. Он постучал решительнее и позвал:

- Анхен! Дорогая, ты встала?

Не получив ответа, он нажал на ручку - дверь оказалась не запертой. На аккуратно застеленной кровати лежал конверт, а в нем - листок с одной фразой: "Будьте вы прокляты!"

Шульц не изменился в лице, не схватился за сердце, положил конверт в карман, открыл шкаф, убедился, что отсутствуют небольшой чемодан и шкатулка с драгоценностями.

Через несколько минут на зеркальном стекле парадной двери красовалось объявление: "Гостиница закрыта на ремонт". Швейцар Петр, расплющив о стекло нос, с минуту наблюдал за пустой улицей, потом пробежался по холлу и коридору первого этажа с мокрым веником, задержался у напевающего самовара и крикнул:

- Дарья!

Даша понесла Сынку и Хану завтрак, дверь второй день не запиралась, девушка ее толкнула подносом и вошла в номер.

- Мальчики, с добрым утром.

- Здравствуй, Паненка, - ответил стоявший на голове Сынок.

Хан выглянул из ванной, изо рта у него торчала зубная щетка; приветственно махнул рукой, хотя находившаяся в другой комнате Даша видеть его не могла.

- Степан, язык проглотил? - спросила Даша, повысив голос.

- С добрым утром, сестренка! - отозвался Хан.

- Черен ты для братца.

- Даша прошла через спальню, увернувшись от Сынка, который, продолжая стоять на голове, пытался схватить ее за руку.

Хан, намыливая лицо, взглянул в зеркало.

- Я поздоровался...

- Где Анна? - Даша схватила Хана за плечо, повернула к себе лицом.

- Анна? - Хан изобразил удивление. - Наверное, завтракает?

- Слушай, Степа, - Даша присела на край ванны, - я слышала, как ты ночью ее дверью скрипел. Анны нет в "гостинице, похоже, она ушла с концами. Где она?

- Верно, мы засиделись поздно, чай пили, - Хан пожал плечами. - Анна сказала, как обычно, до свидания.

- Врешь! Она, старая дура, в тебя, сосунка, влюбилась! Это же все видели. Думаешь, Корней не знает? Что ты ей наплел? Куда она рванула?

Хан сжал девушке руку так, что пальцы побелели. Даша зашептала:

- Ты, татарин, на мне силу не выказывай, - выдернула руку. - Еще раз тронешь, я тебя без Корнея порешу. Понял? Я тебя, ирод, спрашиваю, понял?

- Ладно, сестренка...

- В роли Джульетты - известная артистка Паненка. Ромео - Степан, кликуха - Хан, - сказал Сынок, наблюдавший за ними из-за приоткрытой двери. - Немочка сорвалась? Ай-яй-яй! Беда! - он ерничал, улыбался вроде бы, но смотрел серьезно. - Человек сошел на берег. К чему бы это? Не первая ли крыса бежала? Дали течь, идем ко дну?

- Брось, Даша, чего я Анне мог такого сказать? - спросил Хан, когда они все уселись в гостиной за стол.

- Жила, жила - и вдруг в бега кинулась? - Даша задумалась.

- Мужика она своего не любила, - ответил Хан. - А что вдруг - это со стороны так кажется. Может, копилось у нее годами, а ночью через край хлынуло? Женщина молодая, собой хороша, разве здесь для нее жизнь? Сестренка, это же тюрьма! - он постучал пальцем по столу.