Елена Арсеньева - Компромат на Ватикан Страница 18

Потом какое-то время она приглядывалась к мужчинам возраста отца и такого типа, как он. Гадала: узнает ли при встрече? Каково это будет: подойти вдруг к «ого какому» брюнету преклонных лет и брякнуть: «Привет, папаня!»

Наверное, всякую безотцовщину рано или поздно начинают посещать такие вот бредовые мечтания…

Мама Тонина буквально через полгода после свадьбы дочери тоже вышла замуж и уехала с новым мужем не куда-нибудь, а на Сахалин. Личная жизнь у старшей Ладейниковой на сей раз сложилась более чем удачно, чего никак нельзя было сказать о Ладейниковой-младшей.

Когда Тоня с Виталиком разводились – со всеми классическими элементами развода, включая дикие, незабываемые взаимные оскорбления и шумную дележку имущества (о чем позже Тоня вспоминала с кошмарным стыдом, дивясь своему падению и утешаясь только тем, что не иначе бывшая свекровка, сущая ведьма, напустила на нее в то время какую-нибудь поганую порчу, чтобы уничтожить в душе Виталика последние сомнения), Тоня сообщила обо всем маме, когда развод свершился. Она отчего-то страшно боялась материнских упреков, однако Марина Анатольевна стойко снесла удар и сказала:

– Думаю, ты не только внешне похожа на меня, но и повторяешь во многом мою судьбу. Пусть это послужит тебе утешением. Все будет, все еще будет, ты мне поверь!

Тоня вспомнила взгляды, которыми обменивались мама и ее новый муж на своей свадьбе, вспомнила, каким счастьем звенел ее голос, когда в разговоре всплывало его имя, – и почему-то успокоилась. Она привыкла всю жизнь верить маме. Ну правда, что, если они так похожи внешне – невозможно же не иметь и сходства в судьбе! Обе вышли замуж в 23 года. Обе через год развелись. У обеих остались дочери. Правда, Марина Анатольевна резко и бесповоротно порвала с Тониным отцом, папочка же Кати Ладейниковой (Тоня легла костьми, но и ей не позволила зваться Бараниной!) порою снова и снова начинал подбивать клинья к бывшей жене, намекая, что нехорошо ребенку расти без отца.

Хорошо, очень даже хорошо, это Тоня знала на опыте!

Короче говоря, слова матери запали-таки в душу, и она теперь все время смутно надеялась, что наконец-то и ей выпадет счастливая, счастливейшая встреча!

Сначала казалось, это должно произойти быстро, и Тоня ждала, почти с нетерпением вглядываясь во всех мужчин, которые пересекали ей путь. Потом ей стало не до ожидания. Катерина росла очень трудно: после года она вдруг практически перестала спать. Тоня моталась по двум работам, брала переводы еще и домой, прибегала вечером чуть живая, чтобы отпустить няню (решила лучше умереть, но не мучить ребенка яслями и садиком!) и заняться дочерью.

Иногда няня, поглядев в запавшие глаза Антонины, говорила: «Ну ладно, посижу еще полчасика, а ты пока поспи». Тоня, благодарная до слез, тащилась, заплетаясь ногами от усталости, в спальню, падала на кровать, ожидая, что сейчас сон рухнет на нее, как лавина в горах, но… зря ждала! Этот крошечный счастливый отрезок времени – полчаса! – вдруг наполнялся мучительным пульсом, бил, стучал в Тонины виски, вибрировал в голове: «Полчаса, тик-так… Всего полчаса, тик-так… А сколько минут уже прошло, тик-так?» Да и Катя пищала, капризничала в соседней комнате, звала маму, по которой соскучилась за день, и не желала больше ни минуты ждать общения с ней!

А ночью дочка не спала. Задремывала и тут же вскидывалась с легким хныканьем, которое протыкало зыбкую Тонину дремоту, как слишком толстая игла протыкает тонкую ткань и рвет ее. И так всю ночь, и так ночь за ночью, и сутки за сутками, неделю за неделей и месяц за месяцем…

«Это как-то связано с внутричерепным давлением, – говорили Тоне врачи, к которым она, конечно же, не раз обращалась. – У чувствительных, нервных детей в этом возрасте такое бывает. Вылечить? Лучше это дело перетерпеть, потому что опасно лечить: тут нужны сильные препараты, которые бьют по мозгу, так что как бы нам девочку интеллектуально навсегда не успокоить! Понимаете?»

А чего тут понимать? Или крикливая, но смышленая, умненькая, во всем остальном нормальная Катюшка – или смирненький сонливый дебильчик. Выбирайте, мамаша.

Мамаша выбрала. Что? Крикливую Катюшку, конечно!

Самое поганое состояло в том, что именно в это время Виталий от нее отступился. Именно в эту самую тяжелую пору Тониной жизни он решил взять строптивую бабу измором. Знал, как ей плохо, трудно, невыносимо, однако выдерживал характер и не приходил, не звонил, вообще уехал к матери в Москву – подальше от соблазна. Был уверен: в один прекрасный день вдруг раздастся звонок, на дисплее высветится надпись «Антонина» – и послышится ее молящий голос:

– Виталик, приезжай, я больше не могу без тебя!

Он прекрасно знал, что Тоня больше не может! Но до чего хотелось услышать вот этот драгоценный довесок: «Без тебя! Не могу без тебя!»

Однако вместо того, чтобы звонить в Москву, Тоня как-то раз среди ночи (спать-то все равно было невозможно!) позвонила в Южно-Сахалинск и спокойно (то есть она надеялась, что голос ее звучит спокойно) спросила:

– Мама, а тебе никогда не хотелось покончить жизнь самоубийством?

– Хотелось, – ответила Марина Анатольевна так невозмутимо, словно дочка звонила за десять тысяч верст спросить: «Мама, а тебе никогда не хотелось попробовать авокадо с креветками?» – Был такой момент, что до сих пор вспоминать страшно. Но у меня ведь была ты, я просто не могла представить, что ты останешься одна. Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет. Понимаешь?

Тоня слушала безучастно. Если мама сейчас спохватится и начнет причитать, что, дескать, у тебя там происходит, ты с ума сошла, задавать такие вопросы, она просто бросит трубку… навеки.

Однако мамин голос звучал по-прежнему спокойно:

– Тоненький мой родной, все проходит. Ты понимаешь? Жить – это значит терпеть. Но все проходит. Ты меня слышишь?

– Слышу, – шепнула Тоня, дрожа губами.

– Я тебя целую.

– И я тебя.

Отключив телефон, она пошла в спальню и долго смотрела на разгулявшуюся Катюху. «Плачешь – а некому к тебе подойти, обнять, поцеловать, утешить. Разбила коленку – а никто не пожалеет…» Ей не хотелось подходить, целовать, утешать. Не хотелось жалеть никого, кроме себя! Но мама сказала – все проходит…

Неужели и у нее пройдет это острое желание умереть, чтобы выспаться наконец?!

Смешно, конечно, однако мама оказалась права. Да, минуло немало тяжких дней, но в конце концов все и впрямь избылось: Катерина выздоровела, а Виталик приполз мириться с крупной суммой денег, после чего был в очередной раз выставлен вон. А Тоня взяла его деньги (не для себя – для дочери!), постепенно успокоилась, выспалась – и снова вернулась в свое привычное ожидание счастья.

Не сказать, что у нее не было мужчин! Почему? Были. Одни затрагивали душу, другие – только тело. Как-то раз даже аборт пришлось сделать от женатого человека. Но Тоня почему-то не решилась позвонить маме и спросить, а не было ли в ее жизни такого вот потрясающего совпадения: аборта от женатого человека? В конце концов, не обязательно, чтобы биографии мамы и дочки совпадали до таких мелких деталей!

Вообще говоря, одиночество ее не так уж тяготило, как принято считать: она вообще была по натуре замкнута, к тому же верила – должно же когда-нибудь сбыться мамино пророчество!

Честно говоря, в тот вечер в «Пикассо» Тоня уже было поверила, что оно вот-вот сбудется…

В общем-то, она не очень хорошо разглядела этого невысокого, худощавого человека, за столик которого ее подсадили. Поначалу Тоня на него даже не смотрела, держалась подчеркнуто независимо, даже надменно, чтоб не думал, что она пришла кадрить кого-нибудь, конкретно его. С другой стороны, за каким еще чертом может одинокая молодая женщина в предельно откровенном платье потащиться в ночной клуб? Тем паче что Тоня решила оторваться по максимуму, вдруг ощутив себя такой свободной (Катька у обманутого Витали, беспокоиться не о чем), такой удачливой (завтра вечером она поедет в Москву, а оттуда в Нант, на международный фестиваль фантастов, а это вам, товарищи, не кот начихал!), что твердо поверила: сегодня произойдет что-то особенное! Она пила обожаемый ирландскоий ликер «Saint Brendan’s Superior», похожий на самую вкусную в мире конфету, и ей море было по колено. Ну а уж когда увидела на сцене своего любимчика Сережу, стало совсем хорошо на душе.

Она слышала, будто Сергей подрабатывает в «Пикассо» и других ночных клубах, но никогда не видела его выступлений, – прежде всего потому, что в ночной клуб отправилась впервые в жизни.

Сергей, под томные стоны женской половины зала, извивался на сцене так, словно в его изящном теле не было ни одной, ну ни единой косточки, словно он и родился на свет вот таким – пе-ре-ли-ва-ю-щим-ся!

Тоня глядела на него во все глаза, и хоть стонать вроде бы не начала, но позволила себе немножко помечтать: а вдруг Сергей ее увидит да ка-ак пригласит танцевать! В перерыве между выступлениями. Или вовсе бросит к чертям свое шоу, спрыгнет со сцены и – прямиком к Антонине: на всех тренировках, дескать, только и мечтал, чтобы встретиться с вами, сударыня, вот этак, в приватной обстановке. А что вы, сударыня, старше меня на… хм-хм лет, так это мне, вообразите, до самой высокой лампочки! И они немедленно понесутся в вихре танго, и Тоня потрясет всех своей красотой, грацией и умением сексуально закидывать ножку на Сережино стройное бедро. Ну а потом распрекрасный обладатель этого самого бедра…