Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни Страница 18

Тульский никого не забудет и уделит внимание всем. Девятьсот шестьдесят — сумма не маленькая! У Цыгана на лицевом было тысяча шестьсот за десять лет, но сколько таких цыганов съели и общаковое, не говоря о собственных долгах!

На вторые сутки большая часть сидящих уже в открытую сомневаются в Цыгановой порядочности и, не стесняясь его товарища, громко заявляют об этом. «Кинул, скот! Глаза на воле разбежались! Фуфломет поганый!»

К вечеру следующего дня появляется гонец, он пропустил свою смену и извинился.

— Всё ровно, ровно… Сотку я оставил себе, восемьсот шестьдесят передам через полчасика, — шепчет гонец и захлопывает кормушку.

Товарищ Цыгана прикуривает сигарету, скорым шагом подходит к одному из громкоговорящих и наотмашь, хлестко бьет его ладонью по лицу.

— За что, Гена?! — восклицает тот, лишь бы что-то сказать.

— Базаришь много, подлец!.. Напишешь письмо и извинишься за свои слова. Адрес я тебе дам.

Он гордо уходит к себе в проход, окинув взглядом ещё некоторых… Через полчаса Коля пересчитал деньги. Гуляем!

Голодовка

Микуньское управление. Станция Ворская. Зона. Штрафной изолятор. В камере восемнадцать человек и один голодающий. Отказ от зоны и голодовка прямо с этапа. Он лежит в углу камеры и тяжело дышит. Азербайджанец, отец троих детей, говорит, осужден ни за что. Возраст сорок четыре. Большие умные глаза, щетина, кожа да кости, противный запах. Отголодовав четыре месяца кряду на пересыльном пункте в Микуне, он по наивности поверил партбилету полковника из управления. «Снимай голодовку, Джабаров, мы же не имеем права этапировать в другую республику голодающих. Снимешь — поедешь на родину. Слово офицера!»

Пять дней приема пищи, и Джабаров в колонии строгого режима, в ста километрах от Микуня! Все познается в сравнении, а у него ещё все впереди — целых четырнадцать пасок.

Он совсем не встает и иногда просит попить. Уже девятые сутки, но еще не кормят с зонда.

Рядом с ним противно лежать, запах, но возле него единственное место, где не видно с глазка. Можно часок вздремнуть, потом другой, третий. «Спалился» — добавят ещё пятнадцать суток, таков порядок.

Контролер, паскуда, наловчился считать людей и быстро определяет спящего. Открывается кормушка, и ехидный голос извещает: «Иванов… Ещё пятнадцать суток за нарушение режима».

Все сидят по тридцать — сорок пять без выхода, Вите Луганскому умудрились выписать пятнадцать за сушку хлеба на лампочке! Хлеб липнет к рукам, он спецвыпечки и совсем без дрожжей.

На десятый день в ШИЗО какой-то странный ажиотаж, нас спешно переводят в другую камеру, что-то белят. Никто ничего не объясняет, но через день мы в сырой, зато побеленной камере.

Видимо, кто-то едет, кто-то из начальства… Но, бог мой, кто может приехать в такую дыру и что толку?! Персона появляется на следующий день после обеда. Сам генерал Вешков в сопровождении целой свиты!

Все зеки очень возбуждены; кто-то надеется сорваться с кичмана, у многих по шестьдесят суток без выхода, я сижу двадцать восьмые. Вот и шаги…

Открывается дверь.

— Встать! — рявкнул наш режимник, толстый бульдог-людоед, тот, кто морит всех нас за бирку, за слово, за взгляд.

— Я начальник управления, генерал Вешков… Вопросы, жалобы, заявления есть? — спрашивает моложавый генерал.

Мы молчим, стоим по стойке «смирно», даем возможность высказаться тому, кому хуже других, Джаба-ру. Он с трудом, лежа, поясняет «барину» суть… Режимник что-то шепчет на ухо представителю управы, тот генералу.

— Вы никуда не поедете отсюда. Можете голодовать бесконечно, это не наша прихоть, а закон. Отбывайте там, куда послали. Ещё вопросы?

Я быстро выхожу вперед и делаю краткое вступление о преступниках, судах и сроках…

— А им что, все позволено?! — показываю на бульдога…

— Конкретно, осужденный! — обрывает меня генерал.

Мгновенно сдергиваю нательную рубаху и показываю ему желто-синее тело, следы на шее, ссадины.

— Я вошел в камеру совершенно здоровым, но ровно через сутки меня выдернули в дежурку… Вернулся вот таким… Брать топор теперь или как?

Короткий вопрос:

— Кто?

Я называю фамилии двух офицеров, солдата и прапорщиков.

— А ещё был один козёл, из зека, завхоз… Этого я проткну, даже если меня на дыбу потянут! Двое суток держали в одиночке, чтоб оклемался, а потом сюда. Здесь все очевидцы, нас не выпускают по шестьдесят суток, а посадили за тапочки и спичку! Ждите резни, она вот-вот начнется благодаря ему, ему!

Бульдог сопит, но не решается сказать и слово до генерала.

— Изложите в письменном виде и мне. Разберусь.

Банда уходит.

Я отказался что-либо писать и через одиннадцать суток был уже на пересыльном пункте. А ещё через семнадцать — на другом краю страны. Двадцать лет сроку говорили сами за себя, такие люди непредсказуемы и опасны.

Капитан Фляга

Кто не любит тянуть в России? Лагерное начальство, их жены, врачи, мастера, прапорщики, солдаты тянут у заключенных. Тянут практически все, что можно утащить и взять под мышку. Тянут мясо и клеенку, валенки и одеяла, консервы и конверты, лампочки и авторучки, лекарства и бинты, полотенца и носки. Все давно привыкли к подобным вещам и ничему особо не удивляются. Расконвоированные зеки перекапывают огороды офицеров и строят им дачи, ремонтируют машины и кормят поросят. Чем выше должность, тем больше возможностей украсть и поэксплуатировать рабов. Разрешить красть в открытую или узаконить воровство нельзя, поэтому начальство нет-нет да кого-нибудь и отлавливает и для острастки наказывает выговором. В основном спившихся офицеров.

Капитан Фляга — так его прозвали зеки за то, что он постоянно носил с собой фляжку со спиртом, — переменил много мест работы в колонии. С замначальника по POP он скатился до мастера на лесобирже. Беспробудные пьянки сделали из его лица непонятно что, и только одни глаза, вечно тоскливые, ищущие и прищуренные, выказывали в нем человека мыслящего.

Не видя никакого просвета в своей монотонной принудительно-добровольной службе, Фляга почти сошёлся с зеками и целыми днями носился по бирже в поисках горячительного. Он осторожно выискивал среди арестантов желающих и платежеспособных и «катился» за их счет денно и нощно.

За пронос водки строго карали, но Фляга давно ничего не боялся, он знал, что в любом случае так или иначе выкрутится. Ну а если и нет, плевать, дальше ему опускаться некуда, а увольнение из органов на Севере практически исключалось. Офицеров увольняли в исключительнейших случаях, в основном же переводили в другие лагеря с худшими условиями. Оперативники и начальство отделения, конечно же, знали о «связях» Фляги, но ограничивались матом и звериным рыком, когда он попадался им на другом конце биржи, далеко от своего «родного» цеха. Он умело «гасился», обходил опасные тропы и передвигался по бирже, как заяц.

Серьёзный «запал» случился с ним неожиданно и глупо.

Проспав до темноты в пилоточильной бендежке, Фляга схватил приготовленный еще днем мешок с разным хламом и полетел на выход. Во время съема и развода бригад было очень удобно «линять», и Фляга знал это лучше всех. Но надо же такому случиться, именно в это самое время на лесобиржу решил наведаться замначальника управления вместе с замполитом зоны и начальником отделения! Они столкнулись с Флягой прямо на вахте, и начальник отделения моментально все понял… Его лицо стало красным, глаза метали громы и молнии.

Фляга весь сжался, затем выпрямился, как столб, и отдал честь. Мешок из рук он так и не выпустил. Полковник внимательно глянул на странного капитана, перевел взгляд на мешок и повернулся к начальнику отделения. «Что это?» — спросил он одними глазами.

Начальник со злостью рванул мешок из рук Фляги, но под тяжестью содержимого его рука резко пошла вниз. Тогда он подхватил мешок обеими руками и начал его вытряхать. На деревянный пол вахты посыпались гаечные ключи, болты, отвертки, бруски, полотна пил, дверные ручки и скобы.

— Подлец! Негодяй! Подонок!!!

Если бы рядом не было полковника, начальник наверняка врезал бы Фляге в челюсть, но при начальстве не решился.

— Пойдёшь под суд, — сказал он. — Хватит с тобой цацкаться!

Фляга пытался что-то объяснить, что-то сказать в свое оправдание, но его уже не слушали. Дождавшись, пока менты отойдут подальше, а именно так он и называл своих коллег, он лихо подмигнул хохотавшему солдату вахты и бросился запихивать все обратно в мешок.

— Можно подумать, я машину доски обрезной украл! Вот тварь жадная! — возмутился Фляга начальником и махнул на него рукой. — Вообще дышать не дают, гады! Что за мусора пошли, черт его знает!

Солдат открыл засов, и капитан вывалился с мешком на улицу.

Через день в поселке повесили огромную карикатуру на Флягу. С большим синим носом он тащил мешок, из которого выглядывали гаечные ключи и скобы, а из кармана торчала дверная ручка. Ещё через неделю его перевели в пожарную часть. Жизнь продолжается.