Илья Рясной - Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993) Страница 18

— Заметил.

— За час, может, до нашего приезда собраны, подвешены. Бабкой Флорой. Она у Великониды, как служанка у госпожи. И обстирывает, и варит, и все-все. От зари до зари вертится. И Великонида ею же и помыкает.

Шатохин и без Поплавского был хорошо информирован о Флориде. С малолетства глубоко набожная, она на государственных предприятиях не могла удержаться, потому что по религиозным праздникам не выходила на работу. Мыкалась с места на место, изгоняемая за прогулы; Тандетникова много лет назад взяла ее к себе в домработницы. За возможность молиться и иметь немногие свободные дни Флорида считала хозяйку благодетельницей и угождала как могла. А уж после того, как Елена Викентьевна решила удалиться от суетного мира, посвятить остаток жизни Богу, и позволила Флориде быть рядом с собой, почитание переросло в преклонение.

Вопрос о том, осведомлена или нет о сыне Великонида-Тандетникова, не переставал занимать Шатохина. При встрече так и не выяснил.

— Великонида всегда такая? — спросил он у лейтенанта.

— Какая?

— Угрюмая. В черном.

— Зимой заезжал. Тоже в черном была. И встретила также. Все они тут «весельчаки».

— Понятно, — сказал Шатохин, хотя ясности слова лейтенанта не прибавили ни на йоту.

Они подошли к вездеходу, возле которого сержант-водитель и лейтенант Хромов, не тратя зря времени, собирали грибы. — Сколько здесь домиков, Женя?

— Еще семь.

— Придется объехать все, предупредить о покушении на иконы. Нужно быть последовательными.

Свидетелем того, как бабка Флора и еще три человека на рассвете шли по охотничьей тропке, был лесничий Мохов. Он же, спустя несколько часов в том же месте, у Метляева озера, видел Флориду уже одну. От села Пышкино-Троицкого до Тангауровских болот около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида могла провожать лишь часть пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. У него обнаружена подробная самодельная карта района, он находился в день ограбления близ скитов и не мог вразумительно объяснить: зачем. Он знаком с Великонидой и Флорой. Все это свидетельствовало отнюдь не в пользу поездного электрика. Однако и веских улик, указывающих на его причастность к ограблению тоже не было.

Сейчас нужно попасть в Уртамовку. Иона Парамонович Корзилов, наверно, уже повстречался с пострадавшими староверами, о чем просил его Шатохин. Потом обязательно побывать в селах Отяево и Боровки. Ближайшие к дому Великониды селения, где есть почтовые отделения. И Великонида, если вела переписку с сыном, получала и отправляла письма в этих отделениях связи. Кто знает, вдруг до происшествия Виталий Васильевич Тандетников отправил письмо матушке. Учитывая, что письма в отдаленные села идут долго, а приходят за ними обитатели скитов не каждый день, может что-то лежать на почте для Елены Викентьевны интересное и оперативникам.

Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потерпевшим, так пока не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды. Он так и выразился: «За почтой для Великониды». Сам остался в доме у Корзилова в обществе Веры Георгиевны, жены фельдшера.

Иона Парамонович вернулся лишь к полуночи.

Просьбу Шатохина он выполнил, а задержался потому, что пришлось заезжать на хутор Марковку. Молодая женщина родила месяц назад. Роды прошли трудно, и до сих пор чувствует себя неважно.

Долго еще не укладывались спать. За самоваром говорили о старообрядцах, иконах, листали журналы.

Около восьми утра Шатохина позвали к телефону. Звонил Хромов, он уже на полдороги к Уртамовке. Новости есть, но разговор не телефонный.

— Жду в кабинете участкового, — сказал Шатохин.

Как предполагал Шатохин, под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды письмо, а адресованное в Москву.

Опустили его либо вчера поздним вечером, либо рано утром. Заведующая Отяевским отделением связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов ничего не было.

Не требовалось даже вынимать письмо из конверта. Ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик — № 1742. На месте координат отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.

На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой было написано:

«Мальчик мой дорогой!

Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут. (Ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостью. Дай Бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.

Будь здоров, мой голубчик.

Молюсь за тебя».

Все. Ни подписи, ни даты.

Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказаны эти слова, не было бы и письма.

— Взяли подписку об ответственности за разглашение у заведующей?

— Так точно, товарищ майор, — отчеканил Хромов.

— Часто посылают по этому адресу письма?

— В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.

— А получают?

— Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.

— Да, и в Лиственничное нужно съездить. Тоже…

— Не нужно, — прервал Шатохин. — Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.

В раздумье Шатохин помолчал. — А вообще, совсем ничего не нужно. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.

— Я — Тимоненко Алла. Работаю проводницей.

Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним.

— За что вы хотите посадить Анатолия?

Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва ли понял бы, что речь о Бороносине.

— Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.

— Ну да, судит суд. А вы только подозреваете, обвиняете.

Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.

— Сядем, поговорим спокойно, — предложил Шатохин, указывая женщине на стул. — Вы Бороносину кем приходитесь?

— Любовницей, — с вызовом ответила проводница.

— Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.

— Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не цеплялся.

— А в него кто вцепился?

— Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я у Померанцева выудила, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из аэропорта выпускать не хотели.

— Кто конкретно не выпускал?

— Поплавский.

— А звонил по месту работы?

— Он же.

— А говорите — я.

— Вы — это милиция. Вот я как говорю.

— Понял…

— Да что вы поняли, — проводница с досадой махнула рукой. — Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграетесь.

— Это зря.

— Не зря, — возразила проводница. — Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все эти староверы, иконы — он о них говорит много. Но они для него безразличны.

— Безразличны, а говорит много, — заметил Шатохин.

— Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностью, с бабкиными бы так не поступал.

— Как?

— Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтоб снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.

— В сенях приколотил, это в Нарговке? — спросил Шатохин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.

— Где ж еще, у меня сенцев нет.

— Так там до сих пор?

— Ну да.

— А Померанцеву дарил при вас?

— Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?