Наталья Никольская - Пари Страница 18

– А что, не плохо звучит – ву-ай-е-рист – недавно смотрела фильм с таким названием.

Антонов внимательно следил за разговором своей начальницы и Анжелы, кося глазами за вырез анжелиного пиджака, оттопырившийся лацкан которого открывал ее соблазнительную грудь.

– Давай не будем играть в угадайку, мне нужно всего лишь поговорить с тобой, – сказала Вершинина.

– Интересно о чем? – беззаботно спросили Анжела.

– О Диме Федорове.

Беззаботность как ветром сдуло с лица Голубевой, она нахмурилась.

– А почему я должна с вами о нем разговаривать, кто вы такая, вообще?

– Потому, что его убили, а я ищу убийцу, – жестко ответила Валандра.

– Вы что, из милиции? – Анжела кинула на Вершинину злобный взгляд.

– Когда-то там работала. А ты что, предпочитаешь общаться с милицией? Это можно устроить. Только там тебя коктейлями угощать не будут.

– Мне нечего бояться, – она залпом опустошила свой фужер.

– Тем более, не вижу причины отказываться от разговора.

– Мне нужно работать, – с вызовом произнесла Голубева.

– Сколько? – спросила Вершинина.

– Что, сколько? – не поняла Анжела.

– Сколько ты зарабатываешь за ночь?

– По-разному, – неопределенно произнесла Анжела.

– Шурик, дай ей двести рублей, – обратились Валентина Андреевна к Антонову и, дождавшись, когда он достанет деньги, снова посмотрела на Анжелу, – думаю, этого достаточно, тем более, что мы будем только разговаривать. И закажи Анжеле еще один коктейль, а нам – по пиву.

– Ладно, – смирилась Анжела, – что вы хотите знать?

– Кто тебя нанял?

– О чем вы говорите?

– Не прикидывайся, девушка, ты же не любила Федорова, а денег с него не брала, значит тебе кто-то платил. Я хочу знать – кто?

Голубева опустила голову и задумчиво помешивала соломинкой коктейль, принесенный Антоновым. Руки ее заметно дрожали.

– Он меня прибьет, или изуродует.

– Не думаю, что он долго будет гулять на свободе, а несколько дней ты можешь провести у нас в конторе, там тебя никто не тронет, – успокоила ее Вершинина, – ну, так кто это?

– Толян Кривой, наш сутенер, – вполголоса произнесла она.

– Кривой – это его фамилия?

– Не знаю, наверное кличка. У него один глаз стеклянный, потерял когда-то в драке, и он голову так наклоняет набок, как будто высверливает тебя своим глазом.

– Как это произошло? – Валандра говорила с Голубевой спокойно, как бы отрешенно.

– Он подошел ко мне, кажется, в четверг, на прошлой неделе, да, точно в четверг, сказал, что есть работа не пыльная, нужно, мол, одного лоха скомпрометировать. Ну, сделать фотки, как он со мной трахается, не знаю уж, для жены или еще для кого, Толян мне не объяснил. Ну, я согласилась, платили не плохо. Мне нужно было только суметь шторы раздвинуть, чтобы фотограф через окно мог нас заснять – Федоров на первом этаже живет. Жил… – поправилась Анжела.

– И что дальше?

– На следующий день Кривой показал мне Федорова, он здесь ужинал, вон за тем столиком, – Голубева махнула рукой в сторону противоположной стены, – я его и раньше здесь замечала, Ну, я с ним познакомилась, фа-фа, ля-ля, с мужиками я умею обращаться, наплела ему, что люблю, что со своим ремеслом завязываю, он слюни-то и распустил, в общем уже в субботу я устроила все для фотографа.

– Ты его знаешь? – спросила Вершинина.

– Кого, фотографа? Нет, Кривой мне объяснил, как шторы раздвинуть и все, может сам и снимал, – с презрением бросила она, – ночью же из комнаты, где горит свет, на улице ничего не видно.

– После этого ты Федорова видела?

– Я два дня здесь не появлялась, а во вторник пришла, работать-то нужно. Кривой сразу меня отозвал, говорит, дело есть, нужно, чтобы я ключи от Диминой квартиры потихоньку выкинула. Я говорю, ты че, меня подставить хочешь, он же сразу догадается. А он сказал, что подставят соседа, и мне нечего беспокоится, куда мне было деваться?

Когда Дима пришел, стал спрашивать, куда я пропала, наверное, про фотки еще не знал. Ну, я наплела, что, мол, мама болеет, то, да се, он снова поверил. Ночью, когда он спал, я ключи у него вынула и в форточку бросила, через два часа мне их также через форточку вернули.

– Кто это был, Кривой? – Вершинина допила пиво и достала очередную сигарету.

– Темно было. Может быть, он, а может, еще кто-нибудь, – Голубева тоже закурила, сигарета дрожала в ее длинных пальцах, – я не разобрала, и потом, меня колотило всю, как в лихорадке.

– Так ты говоришь, это было во вторник?

– Да.

– Утром в среду вы расстались?

– Дима пошел на тренировку, а я домой – отсыпаться.

– После этого ты еще видела Федорова?

– Нет. Я сюда не приходила, боялась его встретить, а на следующий день, в четверг, ко мне пришел Толян, сказал, что Федорова убил сосед, и что мне лучше помалкивать на счет ключей.

– Ты ничего не забыла?

– Кажется, нет, – Анжела свела брови на переносице.

– Кто-то входил в квартиру Федорова в среду вечером, когда он был на тренировке, – Вершинина пристально смотрела на Голубеву.

– Это не я, – испуганно пролепетала она, – вы мне не верите?

– Вошедший знал пароль.

– Ой, ну, конечно, всегда, когда Федоров входил в квартиру, звонил телефон, и Дима произносил в трубку только одно слово – «корт». Кривой предупредил меня об этом, и в среду, когда шла домой, я ему позвонила и назвала это слово, – Анжела замолчала, а потом добавила жалобным голосом: – Теперь я вам все рассказала, меня что, посадят?

– Об этом пока рано говорить, – ответила Вершинина, – где сейчас Кривой?

– Он сегодня не появлялся, – она обернулась и посмотрела в зал, – иначе не дал бы нам с вами поговорить.

– Где он живет?

– Он снимает дом недалеко отсюда, Кисина, сто двадцать один.

– Телефон есть?

– Нет.

– Куда же вы ему звонили?

– Сюда, в «Виноградину».

Со вздохом закинув ногу на ногу, Вершинина оперлась о спинку стула. «Что бы сказал на все это мой любимый Ларошфуко?» – подумала она. У Валентины Андреевны был свой маленький пунктик, грозивший, впрочем перерасти в манию, – зачитываясь французскими моралистами, она под каждую жизненную ситуацию пыталась подвести один из афоризмов, которые знала наизусть.

Это тренировало память, стимулировало мыслительный процесс, помогало отстраниться от происходящего, взять его, так сказать, «в скобки», остудить эмоции, обрести уверенность, чувствуя себя обладательницей определенного культурного содержания, продолжательницей традиции просвещенного и благодарного читателя. При некоторых обстоятельствах это служило приятной психологической разрядкой, хотя мало-помалу становилось «игрой в бисер».

– Ну так вот, Анжела, – твердо произнесла Валентина Андреевна, – мы тебя сейчас отвезем в контору, а сами делами займемся. Собирайся, да поживей! Распускать нюни некогда! – добавила она, глядя на трясущиеся губы Анжелы.

Голубева уже начала всхлипывать, ее еще несколько минут назад задиристый, прямо-таки наглый взгляд расплывался в слезах.

– Где висит твоя одежда? – Валандра старалась побудить Анжелу к действию.

– Вон на той вешалке – коричневая короткая дубленка, – кивнула она.

– Шурик, принеси, пожалуйста, Анжеле ее дубленку, ты же видишь – девушка не в себе.

Антонов встал из-за стола и направился к вешалке.

– Успокойся, раньше нужно было плакать, когда еще все только начиналось, а теперь надо взять себя в руки и поразмышлять над тем, как с наименьшими потерями выйти из сложившейся ситуации. – назидательно и строго сказала Валентина Андреевна.

Александр помог Анжеле надеть дубленку, и вскоре вся команда погрузилась в пойманное Антоновым такси.

Вершинина испытывала легкое раздражение по поводу того, что ей никак не удавалось подобрать оптимальную максиму к нынешней ситуации. Тема-то была определена – человеческая глупость, легкомыслие, безответственность, беззаботность, неразборчивость, душевная тупость, а вот афоризм все не приходил на ум.

«Может, вот эта:

Слабохарактерность еще дальше от добродетели, чем порок.

Или эта:

Ум служит порою нам для того, чтобы смело делать глупости.

Нет, вроде близко, но все равно не то», – с досадой заключила Валандра. Неудача подобно зудящему жалу не давала ей покоя.

«Черт! – выругалась она. – недосуг сейчас об этом думать! У тебя на повестке – визит к Кривому, а ты дурью мучаешься, не знаешь, какой афоризм впендюрить».

Вершинина повернулась к Анжеле. Та напряженно молчала, уйдя с головой в горестные размышления. Немигающим взором она смотрела куда-то перед собой. Слезы высохли, губы были плотно сжаты.

«Вторая стадия, – отметила про себя Валандра, – надо бы это поподробней описать – со всеми психологическими нюансами. Абзац на тему: „Усталая глупость внушает жалость.“ Язвительно и метко, в лучших традициях Ларошфуко и Ривароля, черт бы их побрал, этих принцев, графов и виконтов! Паясничали, фрондировали, влюблялись, замок тут, замок там, а здесь едешь в занюханном такси через ночной промозглый город, рядом – образец человеческой глупости, внушающий жалость. А сочувствие? Что-то я его не нахожу.