Михаил Литов - Середина июля Страница 18

- Иди ко мне, иди сюда, - сказала Зоя Николаевна, протягивая к нему руки. - Ты совсем обалдел, мальчик... Разве я тебя обижаю? И даю повод думать, что завлекаю тебя в сети? - Усадив красивого паренька к себе на колени, она продолжала: - Ты словно не от мира сего. Надо же... Я сидела наверху, то есть благодаря положению мужа, вращалась в обществе всяких олигархов и продажных чиновников и свысока думала о нашем народе, что он весь прогнил и развратился, а молодежь наша цинична и распущена. А ты вот какой! Такой наивный, неискушенный... Даже странно, что ты мне встретился. А знаешь, это, наверное, перст судьбы!

Николай, на которого воркующий женский голос, вливавшийся прямо ему в ухо, действовал усыпляюще, сонно пощупал морщинку на шее Зои Николаевны.

- Переспим, да? - спросил он.

- О, конечно, конечно! Почему же нет? Как может быть нет, после такого, после того, что мы так открылись друг другу и ты, Николай, внезапно открылся мне с такой стороны, повернулся ко мне таким удивительным боком! откликнулась женщина взволнованно.

И чуть позже, когда они перебрались в комнату, шум раздвигаемой постели и шуршание простыней казались отлетающему в сладкое полузабытье сознанию Николая почти забытыми звуками детства.

***

Стал тороплив, суетен Опусов, нетерпелось ему поскорее прихватить Филонова да с ним под мышкой устремиться в баснословные выгоды продажи. Выйдет он на мировые рынки теневой торговли произведениями искусства, спустит картину по фантастической цене, тогда и поуспокоится, остепенится, а до той поры нет у него ни спокойного сна, ни здравого бодрствования. Глаза его шарили по свету, как фары машины в ночи, приближающейся из-за горизонта. А ведь зависел от этого негодного мальчишки, этого ничтожества Николая. Он снова вызвал ученика для отчета и штудий.

- Переспал я с ней, - удовлетворенно и сыто сообщил Николай.

Опусов вздрогнул. Сообщник этого не заметил. Почему? Опусов, правду сказать, чуть не упал; вздрогнув, он так внезапно исказился весь, что руки явственно обозначились костылями, и он завис на них мешком трухи. Ветераном печали и унижений он смотрел на своего счастливого соперника. А тот не замечал. Почему? почему? до такой степени ничего не значили в глазах этого оболтуса сердечные чувства его старого учителя?

- Как это произошло? С чего началось? - быстро задавал вопросы старик, и напрасно старался он придать суровость своему голосу.

Николай подробно все рассказал, не забыв упомянуть, как он заподозрил присутствие учителя под столом и заглянул туда, приподняв уголок скатерти, - а оказались там Зои Николаевны внушительные ноги. Они произвели на Николая неотразимое впечатление, и дальше все пошло как по маслу, начался возбужденный разговор, поскольку Зою Николаевну удивило это неожиданное заглядывание под стол, ну и - слово за слово так цеплялись, что цепочка привела к постели. Вздрагивал, дрожал Опусов, черня себе душу этими помрачительными подробностями.

- Так, так... - приговаривал он, барабаня пальцами по столу. За этими "таками" стояли вскрики уязвленного сердца, беспомощного разума, бессильной зависти, их Опусов подавлял нелепым "таканьем". Было, что чуть не вскрикнул и вслух, но напряжением воли уродчик обуздал наплыв волнения. - Следующий этап, - сказал он сухо, - вызвать ее на откровенность. Что это значит? Это значит довести ее до состояния, когда она будет выбалтывать все, что ты от нее потребуешь. Не сознавая даже, что болтает лишнее. Тогда направляй ее. К Филонову, к картине. Пусть скажет, где ее прячет.

- Знаете, Филипп Андреевич... - смущенно проговорил Николай, - вопрос у меня тут... Не очень-то решаюсь высказать, но все же... Вы меня как бы для награды послали к ней, да? Чтобы наградить... то есть она женщина что надо и обладать такой - это и есть награда. Я правильно понял? Конечно, и Филонов тоже, картина и все такое, я понимаю, хотя не очень, то есть в сущности насчет картины... Ну, возьмем картину, а как насчет дальнейшего? Не думаете ли вы меня женить на Зое Николаевне? Я против. Побаловать готов, а жениться - нет, в виду того, что надо мной будут смеяться из-за ее старости. Вы, Филипп Андреевич, как и сами уже человек немолодой, может быть, не совсем правильно сознаете, как нужно награждать нас, молодых. Услады всякие и быстрые наслаждения - это одно, а вешать на шею старуху, хотя бы и красивую, это лишнее...

Из неких заполненных кровью сфер нахлынула на Опусова волна, накрыла его багрово; долго был он жрецом, набивавшим брюхо своих богов жертвенной кровью мальчиков вроде этого, стоявшего перед ним с лепетом глупых вопросов на устах, а теперь словно выплеснули пресытившиеся боги на него кровавую блевотину; и он в ужасе закричал:

- Дурак! дурак!

- Погодите! - заторопился Николай. - Я же просто запутался. В смысле награды и этой женщины... Она мне нравится, я, может, даже полюбил ее после всего у нас с ней случившегося, но все же опасения... и признайте, что у меня есть причины опасаться... Если бы не какая-то насильственность... Если бы не это мое внедрение к ней по вашему указу... Если бы я верил, что вы награждаете меня от чистого сердца, а не с усмыслом, не с расчетем... Поймите, тут противоречие! Я вас слушаюсь, я воспринимаю вашу науку и иду путем, на который вы меня направляете, но я и собственную волю имею, и когда-нибудь я ведь стану как вы, а то и... больше, потому что ученики, знаете, часто превосходят своих учителей...

Так бормотал, летел в неизвестность, в пропасть Николай, перебивая гнев учителя. А тот топал ногами в пол и выкрикивал, как попугай: дурак! дурак!

- Да что вы заладили? - отчасти как будто вспылил парень. - Пусть я сморозил глупость, так вы объясните все мне досконально человеческим языком, а не обзывайтесь.

- Ты вот что, - сказал Опусов, укрощая свое бурление, - ты разузнай у нее про Филонова. А награды будем делить после. Я тебе потом все объясню. Когда ты с ней встречаешься?

- Договорились, чтоб сегодня.

- Сегодня должен все знать, - ледяным тоном приказал старик. - Иди!

Николай ушел, недовольный учителем, а тому словно уже и не нужна была высоко ценимая на рынке картина, а нужна была искренняя, бескомпромиссная и безраздельная власть над красотой - то ли самого полотна, за которым он охотился, то ли его нынешней обладательницы Зои Николаевны. В этом Опусов немного путался. Зоя Николаевна получалась как бы внутри картины. Впрочем, этим он занижал для себя остроту того факта, что Зоя Николаевна была слишком живой особой, слишком из плоти и крови, и что обладания ее плотью сподобился столь жалкий субъект, как его ученик. А ведь встань они оба перед ней, так она, пожалуй, выбрала бы все-таки Николая. Над ним, Опусовым, посмеялась бы, фиксируя как недостойного ее. А для него вопрос, заслуживает ли он чести обладать ею, затрагивал слишком большую болезненность, и разве что в страшном порыве правды, когда словно выворачивалось наизнанку нутро, он мог пробормотать что-то вроде того, что, может быть, и не про таких, как он, придумана и создана Зоя Николаевна. Я ущербен, отчаянно правдил порой Опусов. Это вырывание из души каких-то корней было у него приобщением к предельной искренней трагической подлинности бытия, чего не было даже у красоты Зои Николаевны, которая, как ни верти, оставалась все же преходящей. Но ущербен он был не моральным нестроением, сделавшим из него мелкого жулика, а своим уродством, конусообразностью. У него не разберешь, где зад, а где перед. Все это он знал, впрочем, внутренним знанием да и то лишь когда случалось как бы хлебнуть из преисполнившейся чаши терпения, вслух же об этом говорить не следовало. А Николай, тот парень видный, и Зое Николаевне иного, кажется, и не надо. С другой стороны, у Николая - и вот тут шаг вперед, к человечеству и вместе с человечеством, в ногу с ним и сразу к совершенству да прочь от отсталости всех этих Николаев - нет перспективы роста, он никогда не станет крупной фигурой, личностью, тогда как он, Опусов, станет, непременно станет, и в том ему поможет кстати и, между прочим, совершенно оправданно обретенный Филонов. Зоя Николаевна - в этом суть - женщина прелестная и по-своему не глупая, способна, в отличие от Николая, от Николаев, сделать вслед за ним радикальный шаг, пусть хотя бы только из подражания, по женскому обезьяничеству, а раз так, то возможно (внимание!), возможно-таки сближение между ними. Бывал Опусов и практичен у этой мечтательной мазни, когда хотел придать ей подобие настоящей живописи. Ведь ясно, вещал он с видом дельца в монотонную серость своего одиночества, что Зоя Николаевна кому-то должна отдать картину, например, ему или Николаю: пусть выбирает. У нее, лишенной торговой сметки, картина лежит мертвым грузом, следовательно, картиной должен заняться человек, который сумеет выгодно ее продать. Может быть, имеет смысл подразумевать в Зое Николаевне компаньонку, младшего товарища, которому необходим руководитель? Что ж, пусть выбирает между ним и Николаем. Бог мой, да ведь яснее ясного, что с Николаем она в два счета пропадет, а с ним будет жить как у Христа за пазухой, ни в чем не ведая нужды. Вот в этом-то он как раз беспредельно превосходит Николая. Превосходит духовно, и перед таким преимуществом смазливость мальца ничтожна и не стоит даже упоминания.