Анатолий Безуглов - За строкой приговора Страница 18

Вопросы следовали один за другим. И отвечать на них становилось все трудней.

- Сколько вы пробыли в Москве?

- Два дня.

- Раздобыли деньги, чтобы добраться до Челябинска?

- У меня не было в этом необходимости.

- Но вы писали Ганиной, что думаете занять деньги в Москве.

- Я лгал. В письме все было ложью.

- Даже то, что вы купили Виталику костюм?

- Конечно.

- Кто же купил костюмчик, в котором он был в Москве?

- Виталик в Москву не приезжал, его похитили у меня в Ростове.

- Где вы останавливались в Москве?

- Я провел две ночи на вокзале. У меня там нет знакомых.

- Урушадзе из числа своих приятелей вы вычеркнули?

- Откуда вы знаете про Урушадзе?

- Вопросы задавать буду только я. Вы ночевали у Урушадзе?

- Да.

- Вместе с Виталиком?

- Да.

- Виталик был в матросском костюме?

- Да.

Казалось, Пухов, раздавленный градом улик, потерял всякую способность к сопротивлению. И все же допрос закончился только полупризнанием. Что же удержало Пухова? Это следователь узнал на следующий день, когда в прокуратуру пришла Ганина.

Фролов понимал, что Ганина явилась не для того, чтобы поделиться своими переживаниями.

- Я хочу вам сообщить, что Пухов говорил правду: ребенка он потерял, вернее, его украли... В общем, ребенка не вернешь, а мы с ним помирились и теперь будем жить вместе. Я прошу дело прекратить...

Через неделю Фролову сообщили, что Ганина инсценировала попытку самоубийства. В ее "предсмертной записке", которую она в последнюю минуту разорвала, можно было прочесть: "Прошу не обвинять Пухова. Он не виноват... Сейчас я под первый паровоз брошусь. Прошу закончить следственное дело. Это моя предсмертная просьба".

Но ход следствия уже не могли остановить ни запирательство Пухова, ни истерические выходки Ганиной. К тому времени Николай Николаевич располагал уже достаточно вескими данными.

Фролов не верил в убийство ребенка. Пухов - а следователь достаточно хорошо его изучил - вряд ли был способен на такой шаг. Против убийства свидетельствовала и логика дальнейших событий. Если бы Пухов убил сына, то после того, как Ганина занялась активными розысками, он бы наверняка к ней вернулся, чтобы избежать разоблачения. Однако Пухов, переписываясь со своей первой женой, даже не помышлял о том, чтобы вновь сойтись с ней. В Москве обвиняемый ребенка не оставил: их обоих провожал на вокзал Андрей Урушадзе. Сделать это по пути из Москвы в Челябинск было сложно из-за соседей по купе. Верней всего, что Пухов, человек по натуре нерешительный, тянул до последней минуты и подбросил ребенка уже в Челябинске. Ответы из детского приемника-распределителя, Дома младенца и управления охраны общественного порядка были отрицательными, в архивах районных Советов города тоже никаких следов обнаружить не удалось. Тогда следователь решил подойти к решению вопроса с другой стороны.

Судя по всему, Пухов готовился к тому, что его будут привлекать к уголовной ответственности по обвинению в убийстве, но рассчитывал, что дело будет прекращено за недоказанностью или суд вынесет оправдательный приговор. Но неужели он не обеспечил себе на всякий случай путь к отступлению, не разыскал людей, которые взяли к себе Виталика?

Просматривая записные книжки и другие документы, изъятые у Пухова при обыске, Фролов обратил внимание на коротенькую запись: "Шухрин Михаил Григорьевич, инженер, женат, 1915 года рождения". Кто же этот Шухрин?

По наведенным справкам, Шухрин проживал в Челябинске и работал на строительстве домны, но около пяти лет назад уехал в Днепропетровск.

Следователь запросил прокуратуру Днепропетровской области, а сам посетил дом, где раньше проживал Шухрин. Старые жильцы рассказали ему, что незадолго до отъезда Шухрина в Днепропетровск в его семье появился мальчик, которого звали Женей. Любопытные сведения сообщил дворник Таран. Он рассказал, что несколько месяцев назад к нему наведывался один гражданин, который представился работником милиции. Неизвестный расспрашивал, не усыновил ли кто из жильцов мальчика по имени Виталий, которого подкинули пять лет назад. По описанию Тарана этот "работник милиции" сильно смахивал на Пухова...

И вот в кабинете следователя неловко сидит на стуле, прижав руки к груди, пожилая женщина, Елена Васильевна Шухрина.

- Разве может существовать семья без детей? - говорит она. - А у нас детей не было. Хотели мы взять на воспитание мальчика из Дома младенца. Документы оформили, все как положено. Собирались туда в пятницу. А в четверг вечером слышу с кухни, что кто-то под нашей дверью шебуршится. Смотрю - мальчонка лет трех-четырех в матросском костюмчике. "Ты что тут делаешь?" Молчит. "А звать тебя как?" Тоже молчит. Я растерялась. Что же, думаю, дальше-то делать? Тут муж на лестничную площадку вышел. Мальчик его увидел, потянулся к нему и говорит: "Папа". А Миша рассмеялся: "Раз опознал, отпираться не стоит". Он, конечно, шутил, а дело всерьез обернулось. Когда мы мальчика в комнату взяли, то в нагрудном кармашке записку нашли: "Родителей не ищите". Значит, подкидыш... Из-за него мы в Днепропетровск уехали, чтобы никто не знал, что он не родной наш сын. Там его и усыновили. Теперь он нам родней родного. Как же мы его можем чужой женщине отдать?

- Вы хотите сказать - матери, - мягко поправил Николай Николаевич.

- Нет, - упрямо покачала головой Елена Васильевна, - чужой женщине. Какая она мать Жене?

Экспертиза дала заключение, что "при сравнительном исследовании внешности мальчика Пухова Виталия Витальевича с внешностью мальчика Шухрина Евгения Михайловича на фотокарточках между ними установлены совпадения по признакам словесного портрета и, таким образом, на представленных фото изображено одно лицо".

Так дело "Об исчезновении мальчика Виталия Пухова" превратилось в уголовное дело по обвинению его отца...

Областной суд приговорил Пухова к лишению свободы. Виталик был оставлен у Шухриных. Впрочем, теперь его звать не Виталий, а Евгений. Евгений Шухрин. Ни своего прежнего имени, ни своих прежних родителей он не знает.

Советский закон о браке и семье обеспечивает тайну усыновления. Разглашение этой тайны нарушает моральные интересы как усыновленного, так и усыновителя, нарушает их душевное спокойствие. Вот почему и мы в своем повествовании тоже изменили имена и фамилии.

ПОБЕГ

Анатолий Мясников был рецидивистом. Озлобленный, колючий, с едким юморком, Толик Самурай на допросах держался вызывающе, с характерной бравадой бывалого вора, которого ничем не удивишь и у которого ничего не выпытаешь. Впрочем, Фролов и не стремился получить от него какие-либо сведения: все участники шайки, кроме Мясникова, сознались и полностью изобличили своего главаря. Да и сам он отрицал очевидное только из самолюбия. Тем не менее беседы следователя с Мясниковым длились подолгу. Это был опор двух людей, по-разному понимающих жизнь. Каждый из них был уверен в своей правоте, верил в свою правду. Только за Мясниковым стояла группа таких же отщепенцев, как он сам, а за Фроловым - общество.

Но Мясников не сдавал своих позиций. И присутствовавший как-то на допросе майор Николаев, старый приятель Фролова по работе ("Мы с ним в одной упряжке лет пять были", - говорил Николай Николаевич), добродушно усмехнувшись, сказал:

- Идеалист ты, Николай Николаевич. Думаешь, не понимаю, куда тянешь? Таких, как Мясников, я частенько встречал, - отбросы, их только могила исправит. Не сделаешь из него человека, не тот материал.

- Из одной и той же глины и Аполлона, и базарного петушка лепят, отшутился Фролов.

- Ну что ж, "лепи"... Вольному воля.

- А я не по своей воле леплю, - сказал Николай Николаевич.

- По директиве?

- Точно. Мне такую директиву персонально Александр Васильевич Чернов дал. Не слышал про Чернова? Как-нибудь расскажу.

Следствие продолжалось два месяца. А затем дело было передано в суд, который приговорил Мясникова, как организатора шайки, к десяти годам лишения свободы.

Суд - пересыльная тюрьма - исправительно-трудовая колония. Таков путь, который проходит каждый осужденный. Тюрьма - это каменные стены, решетчатое окошко с козырьком, вынужденное безделье, короткие прогулки.

В колонии все иначе. Это поселок. Аккуратные домики, ровные линейки дорожек, клуб, столовая, школа. Летом - клумбы, спортивная площадка. О том, что это исправительно-трудовая колония, свидетельствуют только высокие дощатые заборы с колючей проволокой поверху да четырехугольные вышки с вооруженными охранниками.

И все же в тюрьме человек не чувствует такой подавленности. Надежда на успех кассационной жалобы, многочисленные нити, которые еще связывают с внешним миром, - все это не дает возможности по-настоящему осознать свое положение, трезво оценить его. Но вот тюрьму сменяет колония. Кассационная жалоба отклонена, друзья остались там, на свободе, у них своя жизнь. Человек отгорожен от всех своих прежних интересов и связей. Он это не только понимает разумом, но и ощущает во всем - в крупном и мелочах. И тогда накатывается тоска, мутная, безысходная. Ее в одинаковой степени ощущает и новичок, и тот, кто не раз оказывался за колючей проволокой. И в письме, которое получил Фролов от Мясникова из колонии, через привычную браваду проглядывала тоска. Николай Николаевич ответил, потом послал книги. Между следователем и заключенным завязалась переписка. В письмах Фролова не было прямолинейных назиданий, прописных истин, но в них чувствовалась заинтересованность в судьбе человека, убежденность, вера, что Мясников станет другим. Следователь, конечно, не рассчитывал, что Толик Самурай мгновенно превратится в полезного для общества человека.