Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника Страница 18

— Уймись! — прикрикнул пристав и вновь грохнул кулаком.

Заплакала Машенька Сеньчукова, уткнув лицо в юбку матери, старший сын капитана в испуге прикрыл глаза, а сын судейского потер занывшее ухо. Уж он-то знал, что дядя Ваня тоже горазд ухи драть. И только отец Серафим сразу понял, что его пьяный собрат по Доброхотной лиге всерьез перепуган, и за его утверждением об арестованном заговорщике может крыться что-то серьезное.

— Да где же схваченный-то? — спросил он у капитана.

— Там внизу два городовых ему руки заломали.

— Иван Александрович, надо бы сходить, — обратился к приставу батюшка. — Если человек невинный, извиниться надо и отпустить с благословением, что же невинному человеку в светлый праздник в кутузке сидеть. А коли преступник, его надо в арестантскую запереть — у городовых сегодня тож праздник.

Тяжело вздохнув, пристав выбрался из-за стола, взял брата за плечо и они пошли вниз. Следом и все остальные потянулись, оставив в столовой только детей с Ольгой Иосифовной и капитаншей, да судейский отказался участвовать в балагане.

Заговорщик был совершенно замерзшим и нестрашным, в скромном пальто с телячьим воротником, в потертой, но приличной барашковой шапке и в сапогах без калош.

— Мы, ваше высокоблагородие, несли с Пятаковым к вам наверх самовар, когда ваш брат с шаром цветным набежали и велели этого господина споймать, — сказал один из державших задержанного городовых. — А что с ним дальше делать, — не сказали.

— И в чем же перед тобой провинился этот человек, Александр? — спросил пристав.

— Я его убью!

— Зачем ты велел его арестовать?

— Он мерзавец!

— С чего ты взял?

— Пусти, а то вырвусь!

— Если не ответишь, тебя самого велю в кутузку посадить!

— Он следил за мной!

— А может, ты ему должен?

— Целый день! Куда я — туда он, куда я — туда он. Да я из-за него чуть глобус не потерял! Ты посмотри на его наглую рожу! Сейчас заеду! Пусти!

— Кто вы такой? — спросил пристав у задержанного, поняв, что иначе брата не утихомирить. — И что вы делаете в Полюстрово?

— Же не компран па, — грустно ответил Артемий Иванович и разразился длиннющей тирадой по-французски.

— Чего такое?! — взорвался капитан, вырвался из рук пристава, и перед носом Артемия Ивановича замаячил кулак, обтянутый лайковой кожей перчатки.

— Нон, нон! — Артемий Иванович пальчиком отвел кулак в сторону и пояснил: — Альянс!

— Что за черт! — сказал пристав. — Кого ты приволок за собой, Александр?

— Ничего не понимаю, — пробормотал капитан. — Чего он говорит? По-французски, а ни слова не понять…

— Макаров на месте? — спросил пристав у одного из стоявших рядом с Артемием Ивановичем городовых. — Приведите его живо сюда!

Посланный городовой тотчас вернулся из канцелярии с долговязым прыщавым юношей, исполнявшим при участке обязанности письмоводителя.

— Драздвуйте, — сказал Макаров, шаркнув сапогом.

— Ты в гимназиях обучался, по-французски можешь говорить?

— У меня по ядзыкам двойка была-с, — прогундосил недоросль.

— Вот черт! Батюшка, ради Христа, может, вы по-французски разумеете?

— Нет, Иван Александрович, я не могу… — сказал отец Серафим. — В академии я французский плохо учил, вот если бы с древнееврейского или греческого толковать. Когда ваш брат поймает какого древнего грека или, Боже упаси, еврея, тут я со всем удовольствием… У нас на курсе был один грек, Папа-Никола, он был…

— Они говорят, что граф Монтебелло, — смущенно сказала приставу Вера.

— Господи, какой конфуз! — сказала генерал-майорша. — Верочка, ты ничего не путаешь?

— Я, маменька, давно не имела практики во французском языке, — еще больше смутилась Вера.

— Граф Монтебелло — французский посол, — с убитым видом сказал пристав. — Фамилию Монтебелло он действительно произнес, значит, он жаловаться хочет.

— Сейчас я ему рожу разобью, а потом пусть жалуется, кому хочет! — выкрикнул капитан. — Они же заговор на Государя!

— Александр, успокойся, — пристав был настроен очень агрессивно, у него просто руки чесались выкинуть брата на улицу, захлопнуть дверь и забыть о нем. — Мы и так уже попали из-за тебя в неприятную историю.

— Они с сообщником хотели меня под лед пустить! И вчера у кондитерской Вебера напали! Я его узнал! Обыщи его! Я думаю, у него бомба, он хотел бросить ее в участок!

— Боже, какой ужас! — всплеснула руками Мария Ивановна. — Здесь же дети! Иван, ну сделай же что-нибудь!

— Vive Ravachol! — крикнул Артемий Иванович, услышав про бомбу.

— Держите его крепче! — велел, вздохнув, пристав, и сам взялся обыскивать арестованного. Двое городовых крепко взяли арестанта за плечи, а Артемий Иванович извивался и хихикал.

Найти удалось немного. Из карманов предполагаемого бомбиста было выужено и передано капитану для осмотра дешевое клеенчатое портмоне со смутившими всех словами «От товарищей по Якутской ссылке», выведенными чернильным карандашом, фотография прилично одетой дамы на фоне Эйфелевой башни с английской подписью на обороте, горсть конфет «Ушки» и 40 рублей денег.

— Ну что, братец, а где бомба? — насмешливо спросил пристав.

— Наверное, он ее в снег бросил, — сказал капитан. — Когда его городовые вязали.

— Ну, так пойди да поищи. Заодно протрезвеешь на морозце.

— Только ты его, Иван, в кутузку посади. На случай, если найду, — капитан с ненавистью посмотрел на Артемия Ивановича и, взяв услужливо поданный городовым фонарь, вышел на улицу.

— Посадить-то я посажу, да только коньяком от этого мусье пахнет взаправдашним, хорошим, — сказал пристав, дав городовым знак отвести задержанного в арестантскую.

— К столу, обратно к столу! — возгласил судейский, и все, топоча по лестнице, полезли вверх.

— Я вам, Марья Ивановна, так скажу, — говорил отец Серафим, подталкивая генерал-майоршу снизу в поясницу. — Если у вас какой бес дома объявится, или порчу напустят — прямиком ко мне.

— Кадилом беса не отшибешь, — мимоходом заметил судейский.

— Есть у нас беда, батюшка, горе-печаль неизбывная. Вера в девках засиделась, видать, и вправду кто-то порчу навел…

— Приезжайте с ней как-нибудь после Водосвятия, я ее отмолю, — сказал отец Серафим.

— А что, батюшка, — сказал судейский, когда они сели за стол. — Вот нынче альянс с французом грядет, ходят слухи, что и военный союз будет, а тут такое неудобство: братец Александр военные действия против французского посла открыл… А как к этому православная церковь относится? Вот вы же благодарственный молебен сегодня служили в память восьмидесятилетия изгнания французов.

— Молебен я служил об изгнании двунадесяти языков из пределов российских, и победили мы тогда чудом, и освободили народы европейские, порабощенные революционным тираном Бонапартом, потому, что была еще сильна вера в русском народе, и молились здесь, на Руси, великие подвижники. А при таком кощунственном неверии, как я сегодня здесь имел примеры видеть, и в своих пределах не убережемся, напади на нас германец, к примеру. До самого Якутска не опомнимся!

— Так значит, по вашему мнению, отец Иоанн Кронштадский не великий подвижник? Ну, уж одна тогда надежда, что вы успеете великим подвижником стать, прежде чем на нас нападут. Давайте, тяпнем воронцовской.

И они в полном согласии тяпнули.

— А вот и наш бомбоискатель пришел, — сказал Сергей, ставя рюмку на стол.

— Нашел бомбу? — спросил пристав.

— В печку ее, в печку, — сказал судейский. — Нечего в доме всякую дрянь держать.

— Нет, не нашел, — уже вполне трезвым голосом сказал капитан и потер замерзшие руки. — Наверное, сообщник увез. Подельник его поодаль в извозчике сидеть остался. Видать, пока мы этого допрашивали, он ее из снега и выкопал.

— Ты хоть приметы этого второго запомнил?

— Конечно. Длинный, в шубе, в очках.

— А бляху у извозчика разглядел?

— Нет. Но мой извозчик его знает.

— А где твой извозчик? Отпустил? А бляху запомнил?

— Панфил зовут. С Лиговки. Там все его знают.

— Тьфу! Садись лучше, Александр, между отцом Серафимом и дьяконом, там тебе место оставлено.

Капитан послушно поплелся на указанное место.

— А я вас, батюшка, сразу признал, — тихо сказал он священнику. — Полагаю, мы с вами вдвоем этого заговорщика прямо к Его Высочеству должны сейчас свезти.

— Да как же вам от стола-то праздничного отрываться? Грех. Да и не в себе вы. Мне-то уж с дьяконом домой пора собираться… Обещал к Федосею Ивановичу заглянуть, но опять не дойду. Вон как дьякон-то нагрузился. Опять обида выйдет. Да и попадья дома ждет с детями.

— Он, батюшка, меня преследовал со своим сообщником целый день, — продолжал, не слушая священника, капитан. — Этого-то я схватил, а второй на свободе остался, бежал.