Лягушка Басё - Борис Акунин Страница 18

лягушкам, на свете жить хорошо!». Когда уставали кушать и говорить друг дружке приятные вещи и хотели помолчать – пели песни. Песня – это  молчание по-грузински. Долго так сидели. Пока не настала ночь. Потому что «квах!» лучше, чем  «плюх!». А ночь когда настанет – тогда настанет, зачем раньше времени в воде топиться? Так выпьем за то, чтобы наша жизнь была приятным застольем, а не темным омутом.

Вы тоже сейчас выпейте, потом продолжу.

Я осушил свой рог, перевернул его, и вылилось три капли. Всякий грузин умеет пить так, чтобы потом вытекло три капли, не больше и не меньше. Батоно Эраст тоже выпил, но у него ничего не вытекло.  Русские, когда пьют, не знают меры.

Налил я снова. Хотел научить его, как правильно вино пить, но тут в дверь начали стучать, громко.

- Господа! Откройте! Беда!

Иванэ кричал.

- А вот и к-круги по воде, - тихо молвил Фандорин.

Он быстро поднялся, отворил дверь, и первое, что я услышал, была нехорошая музыка: марш, который на похоронах играют. Знаете, да? Пам-пам-папам, пам-парам-парам-папам.

- Костя заперся у себя в мастерской! – задыхался Иван Степанович. - Стучу – не открывает! И эта музыка! Он завел на граммофоне «Похороный марш» Шопена! Господа, мне страшно!

- З-за мной! – приказал Фандорин.

И мы побежали.

- После Парижа Костя так переменился…  - выкрикивал сзади Иванэ, не поспевая за нами. - Ни с того ни с сего хохочет, без причины рыдает… И взгляд странный…

- Почему странный? – обернулся сыщик. - Что с молодым князем п-происходит?

Иванэ сбился.

- Нет-нет, ничего… Не слушайте меня. Я от волнения немного не в себе. Господи, только бы всё было хорошо!

Фандорин  даже стучаться не стал. Просто разбежался, да ка-ак подскочит, как ударит ногой – дверь с петель.

Вбегаем в комнату – Котэ у стола в кресле сидит. Голову вот так назад закинул, кудри свисают, глаза в потолок смотрят. Совсем мертвый, сразу видно.

- Костенька! – плачет Иван Степанович. - Что ты натворил! Господи, несчастье какое!

Так рыдал, так рыдал – я посторонний человек, и то сердце разрывалось.

А Фандорин, черствая душа, не заплакал, не перекрестился, даже не вздохнул. Первым делом выключил граммофон. Подошел к столу.

Там лежал больший чистый лист бумаги, Котэ на таких своих уродов рисовал. Еще рог, пустой. И три красные капли. Фандорин их пальцем потрогал, понюхал.

- Запах горького м-миндаля... Цианистый калий.

Я вздохнул:

- Эхе-хе-хе… Вот и прыгнула в воду лягушка.

Иванэ на меня с испугом посмотрел.

- Какая лягушка? Не хватало еще, чтобы и ты, Ладо, с ума сошел!

Я говорю Фандорину:

- Все-таки грузинская лягушка, не японская. Напоследок вина выпил. По-грузински рог перевернул. Три капли вытекло – значит, рука не дрожала… Эх, может, такие круги по воде и лучше, чем суд и позор…

- Но зачем Косте было убивать себя? – не мог взять в толк Иван Степанович. А потом догадался. - Неужели… О боже…

Я ему объясняю:

- Чего ты хочешь, Иванэ? Человек родного отца убил. Потом узнал, что ему не отвертеться – под дверью подслушал, как мы с батоно Эрастом дедукцию делали. Пошел к себе, поставил музыку, налил вина… Бог ему судья.

- Это не Костя убил отца! – сказал на это управляющий. – Не Костя.

- Э, - говорю я. - Зачем тогда руки на себя накладывать?

А Иванэ не слушает.

- Костя добрый, чувствительный мальчик! Он никогда бы этого не сделал! Убийство совершил не он!

Фандорин повернулся, поднял бровь. Красивую, черную, словно карандашом нарисованную.

- Не он? А кто же?

- Не кто, а что, - печально ответил Иван Степанович. – Опиум. В Париже Костя пристрастился к этому ужасному пороку. Я умолял его остановиться, и Костя обещал мне, он говорил: «Дядя Ваня, я выкину эту отраву».

Управляющий подошел к шкафу, открыл дверцу, пошарил по полкам и достал жестяную банку. В ней было что-то белое. 

- Обещал и не выкинул, - покачал головой Иванэ.

А Фандорин к шкафу не пошел. Он перебирал бумаги на столе. Поднял чистый лист. Под ним лежала конторская книга, открытая. Потом сыщик приблизился  к мертвому Котэ, посмотрел на него и говорит:

- Нет, не получается.

Я спрашиваю:

- Что не получается?

- Не мог Котэ нас в оранжерее подслушивать. Смотрите, он по-прежнему в своих умопомрачительных хромовых сапогах и кожаных доспехах. Они при каждом шаге  скрипят, как несмазанная телега. Мы бы услышали этот скрип даже из-за двери. А скрипа не было. Нет, подслушивал не Котэ. Это раз. И второе. Зачем сидеть над чистым листом бумаги?

- Хотел перед смертью записку написать, - предположил я. – Потом передумал.

- Записку? На листе в полтора аршина? Нет, господин Ладо. Молодой князь изучал бухгалтерскую книгу. И потом накрыл ее бумагой, потому что кто-то вошел. Тот, кому не следовало знать, что Котэ интересуется бухгалтерией. И т-третье. Я повадки опиоманов знаю. Приходилось иметь с ними дело. Котэ не похож на человека, постоянно принимающего опиум. – Батоно Эраст быстро повернулся к Ивану Степановичу. - Это ведь вы поставили банку в шкаф, господин управляющий? После того, как угостили «любимого Костеньку» отравленным вином?

- Что он несет! – всплеснул руками Иванэ. -  Решительно все сошли с ума! Да чего ради я стал бы…

- Ради вот этого.

Фандорин зашелестел страницами конторской книги.

- Помните, господин Ладо, как мы случайно услышали обрывок разговора между молодым князем и управляющим? Котэ спрашивал: «Как это пуст? Почему пуст? А где же они?». Речь шла о банковском счете, на котором хранились деньги старого князя. Он оказался пуст. Деньги п-пропали. Наследник начал разбираться. Управляющий понял, чем это закончится, и принял меры. Ведь это вы распоряжались финансовыми делами старого князя, Иван Степанович, верно? Вы растратили деньги. Или потихоньку перетянули куда-нибудь в собственную к-кубышку. Луарсаб Гуриани был человек беспечный, но начал что-то подозревать. Тогда вы и провернули свою комбинацию.

Иван Степанович вытаращил глаза:

- То есть вы хотите сказать, что Луарсаба Вахтанговича тоже убил я?! Помилуйте, да как бы я с ним справился?! Сбил с ног, проткнул этим ужасным кинжалом?! Откуда у меня столько сил? 

- Ночью вы