Вне правил - Гришэм Джон Страница 18

Я следую за двумя охранниками в полном военном обмундировании через лабиринт помещений и оказываюсь в Чистилище. Так называют средних размеров камеру, куда приговоренного к смерти доставляют ровно за триста минут до наступления его звездного часа. Там он ждет со своим адвокатом, духовным наставником и, возможно, некоторыми родственниками. Общаться можно без всяких ограничений, и когда приезжает мать, чтобы обнять сына в последний раз в жизни, у присутствующих нередко сжимается сердце. Ровно за два часа до казни приносят еду для последней в его жизни трапезы, и после этого с ним может находиться только адвокат.

В минувшие десятилетия в нашем штате осужденных на смерть расстреливали. Им надевали наручники, привязывали к стулу и накрывали голову черным колпаком, а к рубашке напротив сердца прилаживали ярко-красный крест. В пятидесяти футах за занавеской располагалась расстрельная команда из пяти добровольцев с мощными винтовками, из которых заряжены были только четыре. Идея заключается в том, что никто из этой пятерки никогда не будет знать наверняка, что именно его пуля лишила жизни человека, и делается это на случай, если вдруг его потом начнет мучить совесть за содеянное. Чушь несусветная! Желающих всадить человеку пулю прямо в сердце всегда хватало с избытком, и недостатка в добровольцах никогда не наблюдалось.

Как бы то ни было, тюремный жаргон известен своей точностью и образностью, и со временем за расстрельной комнатой закрепилось ее нынешнее прозвище. Рассказывают, что раньше вентиляционный клапан нарочно не закрывали, чтобы треск выстрелов разносился по тюрьме эхом. Когда из соображений гуманизма мы перешли на казнь с помощью смертельной инъекции, места для нее потребовалось меньше. Отсек с камерами смертников перестроили, и кое-где возвели новые стены. Говорят, теперь Чистилище занимает часть того самого помещения, где раньше осужденных на казнь усаживали на стул для расстрела.

Меня еще раз обыскивают и пропускают в камеру к Линку. Он один и сидит на складном стуле, придвинутом к стене из шлакобетона. Свет приглушен. Линк не сводит глаз с маленькой телевизионной панели на стене и, похоже, не замечает моего появления. Он смотрит свой любимый фильм «Крестный отец» с выключенным звуком. Он видел его тысячу раз и уже давно пытается во всем подражать персонажу Марлона Брандо. У него такой же скрипучий болезненный голос, что он объясняет курением. Стиснутые челюсти. Нарочито медленные движения. Отстраненность. Полное отсутствие эмоций.

Процедура казни в нашем штате предусматривает удивительное правило: смертник имеет право умереть в одежде по своему выбору. Это смехотворно, потому что после десяти, пятнадцати, а то и двадцати лет в тюрьме у заключенных, по сути, нет никакого гардероба. Всю их одежду составляют казенные комбинезоны, может, пара потертых брюк цвета хаки и футболка для встречи с посетителями, сандалии и теплые носки на зиму. У Линка, однако, есть деньги, и он хочет, чтобы его похоронили во всем черном. Он одет в черную льняную рубашку с длинными рукавами, манжеты причем застегнуты на пуговицы, еще на нем черные джинсы, черные носки и черные кроссовки. Это не так стильно, как ему кажется, но кому в такой момент дело до моды?

Наконец он произносит:

— Я рассчитывал, что ты меня вытащишь.

— Я никогда не обещал этого, Линк. Даже оформил это в письменном виде.

— Но я же столько заплатил тебе.

— Щедрый гонорар не гарантирует благоприятного исхода. Об этом тоже имеется письменное предупреждение.

— Адвокаты… — с презрением цедит он, и мне это не нравится.

Я ни на минуту не забывал об участи, постигшей моего предшественника. Линк медленно подается вперед и встает. Ему сейчас пятьдесят, и время, проведенное в камере смертников, практически не отразилось на его внешности. Но он быстро стареет, хотя я и сомневаюсь, что человека, знающего точную дату своей смерти, сильно волнует появление новых морщин и седых волос. Он делает несколько шагов и выключает телевизор.

В камере размером пятнадцать на пятнадцать футов имеется небольшой письменный стол, три складных стула и простая армейская койка, если перед тем, как отправиться на вечный покой, осужденному захочется вздремнуть. Я был тут однажды три года назад, когда за полчаса до казни моего клиента случилось чудо, сотворенное Пятнадцатым судебным округом.

Линку рассчитывать на чудо не приходится. Он садится на край стола и смотрит на меня. Потом хмыкает и говорит:

— Я в тебя верил.

— И правильно делал, Линк. Я сражался за тебя как лев.

— Но с точки зрения закона я же сумасшедший, а ты в этом никого не убедил. Я просто псих ненормальный! Почему ты не заставил их в это поверить?

— Я пытался, и ты это знаешь, Линк. Но никто не слушал, потому что не хотел слушать. Ты убил судью, и на тебя ополчилась вся его братия.

— Я его не убивал.

— А присяжные решили, что убил. И это главное.

Мы уже говорили об этом тысячу раз, так почему не поговорить еще один? Когда до казни Линка осталось меньше пяти часов, я был готов разговаривать с ним на любую тему.

— Но я же ненормальный, Себастиан! У меня не все дома.

Часто говорят, что в камере смертников у людей едет крыша. Нахождение в изоляции двадцать три часа в сутки ломает человека умственно, физически и эмоционально. Однако Линк страдал не так, как остальные. Еще несколько лет назад я объяснил ему, что, согласно решению Верховного суда, человека нельзя казнить, если он или умственно отсталый, или стал умственно неполноценным. Вскоре Линк решил, что сойдет с ума, и принялся разыгрывать эту карту. Начальник тюрьмы согласился перевести его в блок, где содержались сумасшедшие, а условия были лучше обычных. Линк провел там три года, пока какой-то журналист не раскопал, что ближайшие родственники начальника тюрьмы вдруг значительно поправили свое материальное положение, причем не без помощи вполне определенного преступного синдиката. Начальник тут же подал в отставку и избежал судебного преследования. А Линка вернули на прежнее место, где он и находился примерно с месяц, пока его не перевели в блок, куда помещают временно задержанных подозреваемых. Камера там у него была больше, да и режим помягче. Охранники снабжали его всем, что он только пожелает, потому что оставшиеся на свободе подручные Линка щедро оплачивали их услуги деньгами и наркотой. Со временем Линку удалось вновь перебраться в блок для сумасшедших.

За шесть лет пребывания в «Чертовой мельнице» он провел с другими убийцами, приговоренными к смерти, не больше года.

— Начальник тюрьмы только что сообщил мне, что в здании суда после обеда прогремел взрыв. Причем в том же зале заседаний, где тебе вынесли обвинительный приговор. Удивительное совпадение, правда?

Он хмурится и безучастно пожимает плечами, совсем как Брандо в фильме.

— У меня сейчас есть еще где-то нерассмотренная апелляция? — спрашивает он.

— В Пятнадцатом судебном округе, но обольщаться не стоит.

— Ты хочешь сказать, что меня казнят, Себастиан?

— Я предупреждал тебя об этом еще на прошлой неделе, Линк. Круг замкнулся. Обжалования, поданные в последнюю минуту, бессмысленны. Мы оспорили все, что только можно. Выдвинули все мыслимые основания. Так что сейчас остается только ждать и надеяться на чудо.

— Мне следовало обратиться к этому адвокату-еврею из радикалов. Как его фамилия — Ловенстайн?

— Может быть, но ты не обратился. За последние четыре года казнили трех его клиентов.

Я знаком с Марком Ловенстайном, и он хороший адвокат. Львиная масса дел «неприкасаемых» в наших краях приходится на нас двоих. Мой мобильник подает сигнал о получении эсэмэски. Пятнадцатый судебный округ только что отказал.

— Плохие новости, Линк, — говорю я. — От Пятнадцатого тоже пришел отказ.

Он молча поворачивается к телевизору и включает его. Я щелкаю выключателем, чтобы в комнате стало светлее, и спрашиваю:

— Твой сын придет?

— Нет, — бурчит он.

У него единственный сын, который только что вышел из федеральной тюрьмы, где сидел за вымогательство. Он всегда участвовал в семейном бизнесе, любит своего отца, но его трудно винить за нежелание посетить тюрьму, даже если это просто визит.