Наталья Солнцева - Иллюзии красного Страница 19

Барин уж так по своей любимой дочери убивался, что привозил из монастыря некоего святого старца, который обошел все комнаты, чертил кресты на стенах, окроплял святой водой из чудотворного источника, курил ладан и читал молитвы три дня и три ночи. Вся челядь и сами господа ходили буквально на цыпочках и то и дело к ручке этого старца прикладывались, да просили благословения.

После этого посещения барышне Александре вроде как полегчало. Она стала выходить из своей комнаты к обеду и к чаю, гуляла с нянюшкой в саду и даже начала снова играть на рояле. Она очень побледнела и исхудала, только глазищи оставались такие же огромные и пронзительные. Когда с ней заговоришь, она как будто слушает и даже что-то отвечает, а потом вдруг уставится в одну точку, словно видит там что-то, задумается, вроде совсем отрешится от этого мира, и смотрит… Что она там видит? Одному Богу ведомо.

Старец тот святой раз увидел, как барышня Александра в пустоту смотрит, и очень сильно этим огорчился. Нельзя, говорит, так от мира отрешаться, нехорошо это. Душа от этого леденеет и словно с телом расстается. И велел ее всячески в такие минуты развлекать, чтобы она не задумывалась надолго и не засматривалась невесть куда.

13 июня.

День прошел без особых изменений. Приезжал Мишель, велел барышне передать подарок – бриллиантовую брошь очень тонкой работы, в виде цветка. На ужин остаться отказался. Как раз был и доктор, который всех уверил, что жизнь барышни вне опасности и она теперь непременно поправится. Мишель попрощался со всеми и уехал в Москву по каким-то своим неотложным делам.

Вчера вечером приехала в гости сестра барыни – Мария Федоровна, которая из Петербурга направляется в свое коломенское имение. Барыня наша, Аграфена Федоровна, – урожденная Полторацкая, очень любит это сестрино имение, и собиралась ехать туда, да болезнь дочери все планы расстроила.

Мы с Марией Федоровной ходили в сад прогуляться перед обедом и нарезать цветов в оранжерее, и я ей рассказала все – про то, как барышня нарядилась в парчовый наряд для танцев, про серьги рубиновые, которые неизвестно откуда у нее взялись, про монаха, который хотел чего-то непонятного, то ли купить их, то ли еще что… про болезнь барышни Александры, про ее отношения с Мишелем, словом, обо всем, что занимало меня и всех окружающих.

У барыниной сестры мой рассказ вызвал немалое беспокойство. Она велела горничным не оставлять Александру ни на минуту одну, даже ночью. Лушке было велено спать в одной комнате с барышней. Как это будет? Не представляю себе! Ведь Лушка храпит ужасно, просто как извозчик.

Когда все улеглись, наконец, спать, и из барышниной комнаты начали раздаваться раскатистые рулады Лушкиного храпа, Марии Федоровне пришлось признать, что сия мера невозможна. Лушку разбудили и выгнали в девичью, а мы стали играть в карты. Спать уже никому не хотелось…

Во время игры, разговоры, как водится, снова стали обращаться вокруг странных событий. Аграфена Федоровна призналась сестре, что расспрашивала с пристрастием дочь о рубиновых серьгах, и что она сначала отнекивалась, а потом призналась, что серьги ей преподнес в подарок Мишель. Вот это так удивление! У меня даже дар речи пропал.

– Да, – говорит барыня, – когда мы были в Европе, то посетили Лондон. По приглашению моей кузины, вышедшей замуж за английского посланника. Дом у них большой, каменный и холодный, общество чопорное и скучное, едят протертые супы со вкусом свеклы да тощих куропаток, которых не прожуешь.

– Как же Аграфенушка, душа моя, вы там не умерли с голоду? Ведь этак и заболеть можно!

Мария Федоровна подробно расспрашивала о житье в Лондоне и обычаях англичан, которые привели ее в неописуемый ужас.

– Да как же сие возможно, чтобы камин топить только раз в день, и умываться ледяной водой! А постель хоть теплая?

– В постель перед сном прислуга ставит жаровню с горячими углями, да и то не помогает. Уж больно все заледеневшее и сырое.

– Вот тебе, матушка, и Европа! У них только снаружи лоск, а нутро-то гнилое. Куда ж это годится, чтобы морить себя холодом и голодом! Неслыханно, ей-богу! Мне даже есть захотелось от волнения. Я когда волнуюсь, велю себе холодной говядины, окрошки и бисквитов подавать.

Мария Федоровна принялась оглушительно звонить в колокольчик, пока в гостиную не вбежала заспанная горничная.

– Принеси-ка, милая, да поживее, говядины с горошком и бисквиты. Вина еще красного. Да чаю, чаю горячего!

Горничная спросонья хлопала глазами, поправляя растрепанные волосы.

– Говядины не осталось, только холодные цыплята. Бисквиты сейчас подам, и самовар велю поставить.

– Ну так давай цыплят! Что стоишь, беги живее, вина неси. Да не осталось ли моченой клюквы с обеда?

– Клюква есть.

– Так вели и клюквы. Да поживее!

Аграфена Федоровна добродушно посмеивалась, глядя, как опрометью бросилась выполнять приказание ленивая растолстевшая горничная.

– Однако, матушка, что ж ты так прислугу распустила? Они, чай, у тебя и не просыпаются! Бока-то не отлежали себе еще?

Подали цыплят, клюкву, бисквиты и горячий, дымящийся чай в немецких чашках. Мария Федоровна, в платье из бордового бархата, едва сходившемся на богатырской груди, на которой лорнет на золотой цепочке не то что висел, а стоял, в кружевном чепце на черных кудрях, со вкусом принялась за еду.

Глядеть на это оказалось невозможно, так соблазнительно она это делала – обсасывая нежные цыплячьи косточки, заедая клюквой и запивая вином. Так что мы с барыней присоединились с немалым удовольствием.

После еды разговор сам собой вернулся к пребыванию в Англии. Оказалось, что барышня Александра познакомилась с Мишелем не где-нибудь, а в Лондоне. Вот так новость! До сих пор все думали, что они встретились в Москве или Петербурге…

Что всего удивительнее, так это у русских дворян сватовство или знакомство. Дружат семьями, танцуют на балах, любезничают на званых обедах да приемах, раскланиваются в театрах, где почти у всех заказаны ложи на весь сезон… а знакомство происходит где-нибудь в Париже, Ницце или Лондоне, романтической Венеции, или в Риме. Где-нибудь на руинах Колизея,[9] или в скользящей по мутной воде канала гондоле, среди масок таинственного маскарада, в закрытых каретах, тайных будуарах, в случайных гостиницах, роскошных отелях, дипломатических раутах… Где угодно!

Сумасшедшие русские вельможи лазят на балконы своих возлюбленных, словно пылкие Ромео, гоняются за ними по безлюдным заснеженным дорогам, гробя лошадей и пугая до смерти добропорядочных бюргеров, дерутся из-за своих дам на узких и темных парижских улочках… Дикие, необузданные люди! У них все через край, все слишком , все – дурной тон, одержимость и безрассудство. Никакого воспитания, никакой культуры! Их невозможно научить благоразумию и добродетели. Дикая страна, дикие нравы!..

14 июня.

Сегодня прекрасное утро. После вчерашнего разговора, окончившегося за полночь, я долго не могла заснуть. В открытое окно струился лунный свет, запахи ночных цветов, приятная прохлада…

Я лежала и думала. Отчего ни Мишель, ни Александра не говорили никому о серьгах? Почему скрывали? Почему такую красивую драгоценность барышня тщательно прятала, никогда не надевала? Что за всем этим кроется?

Так, в раздумьях, я поднялась, привела себя в порядок, оделась и спустилась к завтраку. Моя комната находится на втором этаже, недалеко от комнат барышни. Господа располагаются внизу, в правом крыле дома. А гостям предоставляют левую половину первого этажа. Наверху тоже есть несколько комнат для гостей, если это близкие родственники, такие, как Мария Федоровна, например. Ее комната рядом с моей. Проходя мимо, я не услышала ни одного звука, – наверное, она еще спит.

Стол накрыли на террасе, выходящей на липовую аллею. Легкий ветерок шевелил скатерть, занавески на открытых настежь окнах. На душистых цветах липы жужжали пчелы… У стола сидела Александра, бледная, с уставшим и каким-то изможденным лицом, в голубом летнем платье с широким атласным поясом, по последней парижской моде. Черные, как смоль, волосы, вымытые и завитые у висков, сзади собраны в тяжелый узел. В темных бездонных глазах печаль. На исхудавшем лице ярко выделялись красиво очерченные алые губы, темный пушок над ними.

На завтрак подавали мед, французские булочки, яйца всмятку, масло, пирожки с мясом и кофе. Барышня еле прикасалась к еде, лениво ковыряла ложкой яйцо, то и дело задумывалась, смотрела вдаль, туда, где сходились липовые деревья, к воротам усадьбы.

– Что Мишель, сообщил, как добрался?

Она спросила это равнодушно и почти без выражения, только из вежливости.

Барыня Аграфена Федоровна встрепенулась, кликнула Лушку. Та принесла бегом письмо на подносе.