Марина Серова - В экстазе восточного танца Страница 19

– Но, насколько я знаю, вы, Мария Трофимовна, врач. Вы бросили истфак? – удивилась я.

– Нет, – улыбнулась Чернова, – я окончила университет. У меня два диплома. История – очень интересная наука, особенно когда ее преподает такой замечательный специалист, как Роман Ефимович. Но работа в госпитале показала, что я могу облегчать людские страдания. Да еще и дочка родилась болезненной, приходилось постоянно общаться с медиками, интересоваться новыми способами лечения. Я поняла, насколько интересна для меня медицина. Муж понял и поддержал меня. Едва получив диплом историка, я поступила в медицинский. И ни разу не пожалела потом о таком решении. Конечно, будь я историком, могла бы ездить с мужем в экспедиции. Но сначала дети были маленькие, потом привыкла ждать его…

– А много было экспедиций, и куда он ездил? – перебила я.

– Каждый год. В Центральную Азию, в Тибет, в Гималаи…

– Знаю, – я вновь попробовала перевести разговор на интересующую меня тему, – что обо всех его экспедициях есть подробные отчеты и монографии по итогам раскопок… Но припомните, пожалуйста, может быть, было что-то особенное, о чем в советское время нельзя было писать?

– Муж искал пропавшие цивилизации, – Мария Трофимовна помолчала. – Сейчас обо всем этом много пишут, а тогда было не принято рассказывать… Он увлекался йогой, хотя и не афишировал свои способности. Сейчас, когда я смотрю по телевизору обо всех индийских «чудесах», мне смешно. Роман Ефимович мог делать гораздо больше. Мне кажется, он читал мои мысли – не раз бывало, что я еще только хочу о чем-то его спросить, а он уже отвечает. Даже когда был в экспедиции, он чувствовал нас. Дашенька была болезненной девочкой, каждое лето мы с ней летали на море. Однажды ночью раздался звонок. Муж был тогда в экспедиции в Монголии, по рации он вышел на знакомого военного и по спецсвязи дозвонился до меня. Он категорически запретил мне утром лететь…

Чернова помолчала, а потом произнесла:

– Самолет, на котором мы должны были лететь, разбился…

– Я про это не знал, – удивился Яков Павлович. – А вообще-то я тоже удивлялся, как дедушка меня понимает!

– То есть он был экстрасенсом?

– Он был необычным человеком во всем, – ответила Мария Трофимовна, – свободно говорил на английском, испанском, арабском языках, знал французский, понимал немецкий. У него был свой собственный метод ненавязчиво вовлекать в изучение языков детей, да и меня. Он начинал постепенно: вставлял в разговор одно слово, допустим, на испанском. Дети запоминали, и я с ними. Тогда он начинал употреблять это же слово, но уже на английском. Так мы неожиданно заговорили на этих языках, и потом в разговоре он часто переходил с одного языка на другой. Со временем мы все так привыкли к этому, что сами охотно разговаривали то по-английски, то по-испански, то по-арабски. Паша в школе учил немецкий, мы всей семьей начали разговаривать на немецком.

– И меня папа так же учил! Сколько себя помню, я понимал эти языки и как-то незаметно стал разговаривать, – Чернов уже не удивлялся, а просто констатировал. – Папа и йоге меня учил.

– Роман Ефимович очень переживал смерть первой жены, – в голосе Марии Трофимовны было столько тепла и гордости за мужа. – Он считал, что, если бы настоял на ее занятиях йогой, она бы легче пережила испытания блокады Ленинграда и выжила бы. Поэтому меня он постепенно приучил к таинствам йоги. Конечно, образом жизни для меня йога не стала, но очень много полезного для себя я переняла. А вот с Павлом восточными таинствами он занимался серьезно. И вообще он очень много внимания уделял сыну. Я вошла в их семью, когда мальчику было четырнадцать лет, конечно, было страшновато, ведь я была старше пасынка всего на шесть лет, а у Павлика начинались подростковые проблемы, хотя в то время ни о каком переходном возрасте не слышали. Мамой он меня не называл, да я и не претендовала – мы стали друзьями. И все же у мужчин были какие-то тайны. Иногда они говорили по-арабски. Со временем и я начала понимать этот язык и вдруг стала осознавать, что они переводят разговор на другую тему, когда я вхожу в кабинет.

– Мария Трофимовна, пожалуйста, вспомните, рассказывал ли вам муж о своих предках, о традициях в семье, о каких-то талисманах? Удалось ли вывезти что-то из Ленинграда, может быть, какие-то ценности, книги?

– Черновых вывозили по Ладожскому озеру, какие там вещи! Но самые ценные книги из своей библиотеки ему удалось спрятать в университетских подвалах. И когда он ездил после войны в Ленинград, привозил оттуда по два чемодана книг из фамильной библиотеки – это и было самой большой ценностью у нас в семье.

– А почему после войны Роман Ефимович не вернулся в Ленинград? – поинтересовалась я.

– Их дом разбомбили – возвращаться было некуда, да и разрешения вернуться в освобожденный город никто не давал, ведь за это время его назначили деканом истфака, поэтому сначала его попросили, прежде чем уехать, подготовить себе замену. Потом выяснилось, что дочке там не подходит климат, решили подождать, пока подрастет, а позже вопрос о возвращении уже не вставал. Как только сняли блокаду, Роману Ефимовичу удалось съездить в Ленинград, побывать на пепелище. Он вернулся расстроенным и сказал, что придется начинать все заново. Тут возобновились экспедиции за рубеж, причем экспедиции от Академии наук – университетское начальство гордилось, что у них работает ученый с мировым именем, да и в областной администрации про это знали, ценили Романа Ефимовича, создавали ему условия для работы. Дом, в котором мы живем, был одной из первых послевоенных построек – нас сразу обеспечили четырехкомнатной квартирой. Все лето он проводил в поле, даже не всегда удавалось вернуться к началу учебного года. В связи с этим позже деканом назначили другого, а ему оставили кафедру археологии, но муж был только рад этому – больше времени оставалось на науку. Павлик начал ездить с ним в экспедиции еще школьником. И Роман Ефимович очень переживал, что у него долгое время не было внука, который продолжил бы их дело.

Мария Трофимовна опять замолчала, задумавшись. И вдруг произнесла:

– Вы знаете, мне почему-то сейчас вспомнился разговор между мужем и сыном сразу после того, как ты, Яша, родился. Я вошла в кабинет и услышала слова мужа о том, что внук появился слишком поздно, они могут не успеть все ему передать, и поэтому в Индию должен ехать Егор, он же и станет Хранителем. Когда вечером я спросила, о чем была речь, у мужа, впервые в жизни он сказал, что это не мое дело и об этом разговоре я должна забыть.

– И ведь забыла, – удивилась сама себе Мария Трофимовна, – а вот сейчас вспомнила…

– Хранителем чего? – заинтересовалась я.

– Я же вам говорю: муж не стал со мной разговаривать на эту тему.

– А кто такой Егор? – на этот мой вопрос Мария Трофимовна сначала пожала плечами, а потом сказала, что знает только одного Егора – аспиранта, который защищался у Павла Романовича. Они не раз вместе приходили к Роману Ефимовичу, работали в его кабинете c книгами – таких раритетов, что собрал муж, не было ни у кого в городе. Потом этот Егор у них на кафедре работал и в экспедиции ездил, а когда Павел погиб, занял его место во главе кафедры.

Тут в разговор вступил Яков Павлович и сказал, что прекрасно знает Егора Степнова, и подтвердил, что долгое время Павел Романович без Степнова в экспедиции не ездил. Лишь в последние годы жизни Чернова он стал брать с собой другого заместителя – Егор начал вести свою тему.

– Папа всегда считал его своим лучшим учеником, Степнов еще в аспирантуре учился под руководством отца. И сейчас именно он продолжает его дело.

– Тогда мне нужно с ним познакомиться! – решила я.

Мария Трофимовна нашла телефон кафедры, которую возглавляли ее муж, а потом и сын. Но шел уже седьмой час вечера и нам никто не ответил.

Мы решили отложить мое знакомство со Степновым до завтра и попрощались с Марией Трофимовной. Чернов пообещал бабушке заглядывать почаще, на что она только улыбнулась и перекрестила внука.

Еще во время беседы я обратила внимание на то, как Чернов почесывает руку. В присутствии бабушки я не стала спрашивать, почему он это делает, но когда мы подошли к машине, я попросила его сесть и показать мне, что его беспокоит. Когда мужчина закатал рукав, я обнаружила покраснение.

– Вы говорите, что вам что-то вкололи?

– Да, – подтвердил Чернов, – и я ничего после этого не помню.

Я предложила заглянуть в лабораторию к моему другу, попробовать узнать, что за гадость ему вводили.

Несмотря на вечернее время, эксперт Игорь Прямов оказался на месте, немного поворчав для порядка и получив заверение, что внакладе он не останется, взял кровь и пообещал через пару часов сообщить результат.

Я сообщила Якову Павловичу, что дальше расследованием буду заниматься сама. Чернов же, несмотря на позднее время, решил заехать на работу. Пришлось предупредить его, что возле работы его будет ждать дневной преследователь. Влад заверил меня, что справится, а Яков Павлович пробурчал под нос что-то вроде того, что только пусть попробуют сунуться – он лично набьет морду любому.