Андрей Троицкий - Дневник покойника Страница 19

Он развернулся, вышел из кабинета, хотел хлопнуть дверью, но не получилось. Из приемной хлынул народ с цветами, Васильев едва выбрался из этого водоворота. Позже мне передали, что в новой постановке он разглядел намек на свои давние любовные отношения с танцором из Большого театра. А Васильеву я при случае скажу: если жить тошно, отправляйся в тот грязный сортир, который ты поминал в разговоре, и там удавись над загаженным унитазом. 7 декабря».

«Позвонил этот задроченный начальник из Министерства культуры. Кажется, по фамилии Морозов. Сказал, что его воображения спектакль не поразил, что он легковесный, не цепляет глубинные проблемы. Сейчас такое время, когда нельзя размениваться на зубоскальство, гнаться за дешевой популярностью. Надо поддержать государственную власть, находить что-то позитивное, а не показывать сплошную чернуху, которая всем поперек яиц. И прозрачно намекнул, что я могу запросто остаться режиссером без театра. Да… В гордом, едрена мать, одиночестве.

У меня как раз была Сашенька из кордебалета, она опаздывала к мужу, торопилась очень, уже расстелила простыню на диване и сняла нижнюю юбку. Поэтому я скомкал разговор, не сказал этому придурку того, что следовало сказать. Поднимая этот гребаный спектакль, я грыжу заработал. А он говорит – «легковесно».

А Сашенька оправдывает мои надежды, старается. Надо завтра узнать, где продают хорошие занавески. 20 декабря».

«Современный зритель, который ходит в театр, чтобы немного побалдеть, тепло, даже с восторгом примет любую халтуру под брендом «Сергей Лукин». Но почему я должен опускаться до уровня быдла? Если бы я поставил целью побольше заработать, то не стал бы напрягаться. Взял бы того же Яхонтова, наскоро слепил постановку, в которой заняты три мужика и одна баба – все актеры известные. А затем проехался бы со спектаклем по крупным городам России, по Европе и Америке, где иммигранты еще помнят мое имя.

Есть два беспроигрышных жанра: современная комедия и драма на еврейскую тему – как их гнобили и притесняли при всех режимах, при любой власти. Никаких декораций, костюмов. Грим потребуется, когда артист явится на спектакль с сильного перепоя. Через полгода я бы вернулся в Москву богатым человеком.

Тогда зачем я иду сложной и трудной дорогой? Что мне нужно: деньги, слава, самоуважение? Все это ерунда. Просто я не могу по-другому». Даты нет.

«Вчера был на похоронах Васи Пахоменко. Шел дождь со снегом, народу собралось мало. Гроб опустили в неглубокую яму, наполовину заполненную дождевой водой. Кое-как закидали раскисшей глиной. По случаю смерти большого актера газеты отделались крохотными некрологами, пару заметок в Интернете видел. Из городской администрации прислали облезлого козла, который что-то проблеял на гражданской панихиде, а когда нес гроб, поскользнулся и чуть не упал в грязь. Жаль, что не упал. Лучше бы из администрации дали денег на памятник.

На выходе с кладбища столкнулись с Вадимом Жуковым. Он всегда опаздывает на все мероприятия. Что на похороны, что на свадьбы. Обнялись, чуть не заплакал от радости, что меня видит. Хоть Вася и гомосек, но человек хороший и режиссер не самый слабый. Не его вина, что без работы уже пять лет болтается. Я сказал, что угощаю. Пусть видит, что такие парни, как я, просто не умеют зазнаваться, задирать нос, разыгрывая из себя великого деятеля культуры.

Поехали в ресторан Дома литераторов, взяли полкило коньяка на нос. Потом еще добавили… Последнее, что помню: ехали куда-то в тачке…

Открываю глаза, большая полутемная комната. Лежу на широкой кровати совершенно голый. Первая мысль была, что Жуков меня, пьяного, поимел. Так сказать, воспользовался ситуацией и моим беспомощным состоянием. Испугался так, что волосы на заднице встали дыбом. Сердце забилось, словно собачий хвост. Господи, где ты? Но тут из соседней комнаты появляется Валя Бескова, в чем мать родила. Оказывается, я к ней среди ночи завалился, попросил приютить. Весь трясся от страху, божился, что гомосеки за мной гонятся.

Да, пить надо меньше, а закусывать плотнее. А то ни хрена не помню, кого хоронил, с кем пил и с кем спал». Даты нет.

«Опять приходил этот гад. Опять ему нужны деньги. И опять астрономическая сумма. Скоро я удавлю этого сукина сына. Или сам в петлю полезу. Я не мог сказать «нет».

«Зашла Петрова, эта старая развратница. Дневную репетицию перенесли, а в гримерной ей скучно. Ничего в этом мире не меняется с годами. Задница у Петровой, как и прежде, хорошая, выпуклая и крепкая, а грудь по-прежнему плоская. Хочешь схватить за сиську, а хватаешь воздух. Этот диван когда-нибудь доконает меня своим жутким скрипом. Весь театр слышит этот звук. И пора уже повесить занавески на окна. Надоело устраивать бесплатный стриптиз. 10 марта».

Радченко проснулся от тишины. По стыкам рельсов не стучали колеса, не слышно голосов и шагов в коридоре. Через узкую щель между опущенной клеенчатой жалюзи и рамой окна пробивался тусклый утренний свет. Поезд, видимо, стоял уже долго. Дима посмотрел на циферблат часов: четыре сорок утра. Он сел на полке, взял со стола и положил в портфель папку с текстом дневника. Наверное, какая-то крупная станция, раз такая долгая остановка. Он поднялся, тихо, чтобы не разбудить Дорис и Поповича, и вышел в коридор, неслышно прикрыв дверь. Не встретив никого, прошел в тамбур. Одна из дверей была открыта, Дима спустился на платформу и встал рядом с молодой проводницей, одетой в форменную голубую рубашку.

Это была не крупная станция, а какой-то полустанок, на котором останавливаются только местные поезда. Здание вокзала, совсем крошечное, и семафор с красным огоньком тонули в густом тумане, выползавшем из-под насыпи и глубокого оврага. Проводница молча смотрела куда-то вперед, в сторону станции, где на перроне стояли люди и фургон с красным крестом на кузове. Ее лицо оставалось напряженным, губы плотно сжатыми.

Впереди, у соседнего вагона, можно разглядеть неподвижные серые силуэты людей. Тишина стояла почти полная. Люди у соседнего вагона переговаривались вполголоса, но слова тонули в тумане. Еще было слышно, как всхлипывал, подавляя рыдания, какой-то мужчина. И со стороны леса, близко подступавшего к железной дороге, доносился тонкий голос ранней птицы. Радченко повернулся к проводнице и тихо спросил:

– Что случилось? С кем-то плохо?

– Точно не знаю. – Та продолжала смотреть куда-то вдаль. – Бригадир поезда сказал, что в соседнем вагоне в восьмом купе ночью женщину зарезали. Кто-то вошел среди ночи и ударил ее ножом. Проснулся попутчик с нижней полки, и ему тоже досталось.

– Попутчик – это такой дядька в белой рубашке с загорелым лицом? – Дима понял, о ком идет речь. – У него еще чемодан огромный?

– Не знаю. Бригадир сказал: вроде как тот убийца открыл дверь тамбура и спрыгнул на ходу. По пути как раз крутой поворот, и поезд притормаживает. Машинист связался с полицией, но… Ищи теперь ветра в поле. Остановились, чтобы снять с поезда пострадавших.

Двое мужчин в штатских костюмах вывели из поезда третьего и, держа его под локти, повели к станции. Мужчина шел как пьяный, ноги подгибались, а голова безвольно болталась. Затем вниз спустили три чемодана.

Радченко подошел ближе к соседнему вагону и стал смотреть, как санитары выгрузили носилки, на которых закрепили ремнями чье-то тело, накрытое простыней. Поставив свою скорбную ношу на гравий, они перебросились парой фраз с долговязым лейтенантом полиции, застывшим у дверей вагона, и, ловко подхватив носилки, понесли их к фургону. Судя по тому, как легко санитары справились с работой, в простыню была завернута весьма хрупкая женщина. Радченко подошел ближе и обратился к полицейскому:

– Простите, говорят, тут мужчина пострадал. Его фамилия не Прокопенко?

– А ты что, с ним знаком? – смерил Радченко взглядом лейтенант. – Или как?

– В ресторане вчера посидели. – Говорить правду не хотелось, офицер запросто мог снять его с поезда, чтобы задать несколько вопросов в линейном отделении милиции. – Пива выпили, и все знакомство. Знаю только, что он шахтер.

– А-а. Отмучился шахтер. Он уже в «труповозке».

– Что случилось? – Радченко показал полицейскому адвокатское удостоверение. – Я специализируюсь на уголовных делах.

– Для тебя, адвокат, тут работы не будет, – усмехнулся лейтенант, ему хотелось с кем-то поделиться своими наблюдениями. – Дело, надо думать, было так. Ночью неизвестный постучал в купе, ему открыл твой знакомый шахтер Прокопенко и получил удар под сердце острым предметом. Тело лежало у двери.

– Ну и дела…

– Может быть, действовал профи по заказу, – выдвинул свою версию лейтенант, но тут же ее отмел. – Хотя вряд ли. Кому нужна смерть воспитательницы детского сада? Переступив через Прокопенко, злоумышленник вошел в купе и убил женщину. На все про все – полминуты. Муж убитой воспитательницы спрыгнул с полки, поскользнулся, сел в лужу крови и потерял сознание со страху. А убийца, видно, выпрыгнул из поезда на ходу. Уже всех наших подняли по тревоге. Только кого искать?