Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации Страница 19

Тогда она обругала меня матерно. Да ловко так, как мой унтер на действительной службе. Плюнула. Ты, говорит, старая падла, попадешься мне. Рот твой ссученный.

— Как она сказала? — Данилов подался к сторожу.

— Рот твой ссученный.

— Блатная, — категорически изрек Никитин, — урка.

— Дальше что? — Данилов уже понял, почему телефон в магазине на Грузинском валу стоял на крыльце, понял, почему открывали двери ночные сторожа. Они помогали раненым бойцам. Ах, гады, нашли же, на чем спекулировать. Девушка-военврач и раненые в кузове. Санитарный фургон. Кто остановит его?

— А дальше она к машине пошла, села и поехала. Я еще удивился: говорит, машина сломана, а она поехала.

— Номер не запомнили?

— Так темно было.

— И то правда. Вы очень помогли нам. Спасибо.

Когда возвращались, Серебровский сказал Данилову:

— Этот фургон еще три сторожа видели. Только никто внимания не обратил. Машина милосердия. Тот, кто придумал это, четко рассчитывал на психологию войны.

Санитарная машина, девушка-врач. Наверное, раненые в кузове. Это придумал человек умный.

— Может быть, Розанов?

— Нет, Иван, Розанов хоть и адвокат, но этого придумать не мог. Человек, знающий армию, стоит за этим делом. Помяни мои слова. Подготовленный человек.

— Так они взяли магазины, машину с продуктами. Только вот квартира Минина... У Розанова не нашли ни одной его вещи.

— Значит, они брали ее не для Розанова. — Серебровский повернулся на переднем сиденье: — Трудное дело, Иван.

Белов

— В этом доме он и живет, — показал на длинный дощатый барак оперативник Балашихинского РОМа[20] Вася Паршиков.

Перед этим он час рассказывал Белову о Царевиче. Вася знал его брата Илью, воевавшего на Крайнем Севере. Илья мужик был твердый. Отличник Осоавиахима, стахановец. Витька вроде тоже пареньком был неплохим. Но слабеньким очень. Болел много. В восемнадцать выглядел с натяжкой на шестнадцать лет. По состоянию здоровья на военном учете не стоял. В сорок первом уехал рыть окопы под Клин. Вернулся только в середине сорок второго. Говорил, что работает в военном госпитале. Несколько раз за ним заезжала санитарная машина.

— Какая квартира? — Белов рассматривал грязно-бурую стенку барака. Штукатурка отвалилась, и из стены торчала дранка.

— Пятая, Ты чего смотришь? Неужто в Москве таких нет?

— Да так.

— Ну раз так, пошли.

Дверь в пятую комнату была приоткрыта. Они вошли и поняли сразу, что до них здесь кто-то основательно поработал. Стол был сдвинут, печка-«буржуйка» валялась на полу, лист жести, на котором она стояла, сорван. Из распахнутого шкафа кто-то повыкидывал все немудреные пожитки, даже матрас на кровати вспороли.

— Чего же они здесь искали? — оглядел комнату Паршиков.

— Это у них надо спросить, — Белов снял шапку, — поработали неплохо.

Они и не заметили, как в комнату вошла пожилая женщина в стеганой душегрейке.

— Вы кто такие будете? — спросила она.

— Мы, гражданочка, из милиции. — Паршиков вынул удостоверение. — А вы кто?

— Я соседка.

— Зовут-то вас как? — Белов вспомнил наставления Серебровского, который говорил, что свидетеля надо брать на обаяние, и улыбнулся.

— Зовут меня Надежда Михайловна. Только сюда уже с Витиной работы приезжали.

— Откуда? — переспросил Белов.

— Из госпиталя, где Витя работает. Девушка в форме и мужчина. Врачи.

— А как девушка выглядела?

— Симпатичная. Родинка у нее под глазом.

— Под каким?

Женщина задумалась на минуту, поводила пальцем по лицу и остановилась: под правым глазом.

— Тут.

— А мужчина?

— Обыкновенный, военный. Высокий.

— Они пешком пришли?

— Нет, на зеленой «скорой помощи» приехали.

— На военной?

— Зеленой, с красным крестом. А какая она, военная или еще какая, я не знаю.

Они шли по улице в сторону шоссе, мимо заколоченных дач и упавших заборов, по тропинке, с трудом протоптанной в огромных девственно-белых сугробах, и Белову казалось, что где-то за углом лежит тропинка, которая приведет его к дому, пахнущему свечами и елкой. Дому, в котором ждут его красивые, веселые люди. Потом он ехал в электричке в Москву. В полупустом вагоне было холодно, и Сергей, прижавшись плечом к промерзлой стене, бездумно смотрел в окно.

Данилов

Считалочка была такая в детстве: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной — кто ты такой?» Глупая считалочка. Но после нее начинали играть в прятки. А у него наоборот. Сначала прячутся, потом считаются, а он водит. Долго уже водит, очень долго. В восемнадцатом он ловил банду Сережи Барина, в двадцатом Дегунина, в тридцать четвертом — Лосинского, перед войной — Цыгана. Потом Широкова, Гоппе. Это только крупные банды, а сколько он взял налетчиков и грабителей! Водит, все время водит. Такая уж у него судьба. Он водит, а где-то по улицам носится машина милосердия и сеет смерть.

Утром его с начальником вызывали в наркомат. Разговор состоялся неприятный, но, слава богу, короткий.

Начальник ГУББ, глядя куда-то поверх его головы, сказал:

— Когда я работал в Чите, мне все уши прожужжали: Данилов, Данилов. Где ваша хватка, подполковник, где хваленое оперативное мастерство? Медленно работаете, преступно медленно.

На обратном пути в машине начальник МУРа посмотрел на застывшее, каменное лицо Данилова и сказал сочувственно:

— Иван, я такое удовольствие имею ежедневно в пяти инстанциях. Ты успокойся. Но помни: с тебя спрос большой.

Три дня он сам допрашивал задержанных. Баранов не знал ничего, Виктор Розанов тоже.

Ночью Данилов вызвал Никитина и попросил привести Андрея.

— Ты уж извини, что поднял тебя, — сказал Иван Александрович, — но дела так складываются.

Он посмотрел на задержанного, на его горящие сухим светом глаза, на лицо, на котором сразу выступили скулы, и понял, что парень не спит. Не до сна ему нынче.

— Кури, правда, не «Казбек», но все же.

Задержанный взял папиросу, прикурил медленно, посмотрел на Данилова.

— Как паренек этот, в которого я стрелял?

— Повезло, бок ты ему прострелил. Врач сказал, на сантиметр левее, и пуля в живот вошла бы.

— Значит, и мне повезло. Может, поживу еще, начальник?

— Может быть. А хочется?

— А как ты думаешь? Тварь бессмысленная и то жить хочет, а я же человек.

— Поздно ты вспомнил об этом. Очень поздно.

Андрей молчал, крутя папиросу в пальцах.

— Ты мне вот скажи без протокола, для чего тебя Слон из Ярославля высватал?

— Он мне сказал, что человек есть, вроде барыга. Они у него с Матросом пока в шестерках бегают, но до поры. Ждут, когда он большое дело слепит, тогда порешат его и заберут товар и деньги.

Данилов внутренне усмехнулся, он вспомнил, как Виктор Розанов, захлебываясь, говорил, что среди блатных он наконец нашел верную дружбу и настоящую мужскую честность. Нет. В этом мире вместо дружбы предательство. А вместо честности — вероломство.

— Ты что-нибудь о банде слышал?

— Мало. Знаю только, что у них машина и они под Москвой шуруют. Знаю, что есть еще один человек. У него с Питером связь. Вот он и связан с бандой.

Данилов отправил задержанного в камеру и долго думал о том, что у него нет никаких подходов к банде.

Оставалась единственная надежда, что санитарная машина нарвется на заградительные посты. Спецсообщение было разослано всем подразделениям милиции, подвижным КПП, в штаб войск по охране тыла действующей Красной Армии, в НКГБ. Шли дни, но машина не появлялась. Банда, как говорят, подводники, «легла на грунт». Но это не меняло дела. Весь январь сотни людей в Москве и области искали любые следы.

Двадцать пятого января комендантский патруль проверял документы в дачном поезде, идущем в Загорск, пытался задержать человека в форме капитана медицинской службы, тот, отстреливаясь, выпрыгнул на ходу из вагона и скрылся. На месте перестрелки остались гильзы от пистолета «Радом».

Значит, банда не ушла, а только затаилась. До времени. Возможно, до весны. Теперь любое происшествие в городе Данилов «примерял» к этой банде, старался найти любую зацепку. Время шло, а следов пока не было.

МОСКВА — ЯРОСЛАВЛЬ — ВОЛХОВСТРОЙ — ЛЕНИНГРАД — МОСКВА. Февраль

Утром Данилову позвонил Серебровский. Он выполнял обязанности начальника МУРа. Начальник лежал в госпитале после операции аппендицита. Данилов два дня назад вырвался к нему. Начальник читал «Три мушкетера» издания Академии.

— Слушай, — печально сказал он Данилову, — веришь, нет, после гимназии впервые перечитываю. Книга-то великая. Нужная книга, она людей мужеству и верности учит.