Дик Фрэнсис - Предварительный заезд Страница 19

Четыре человека стояли под русским холодным дождем и думали о немце, который солнечным Сентябрьским днем умер в Англии.

— Спросите его, что еще он помнит, — поспросил я.

Миша пожал плечами.

Девушка-англичанка и еще несколько человек, находившихся поблизости, поняли слова Ганса. Англичанка перевела, что он умирает из-за Алеши из Москвы, другие согласились. Это было очень печально. Тут вернулся после взвешивания русский жокей, и Мише пришлось заняться им и лошадью. Уже отойдя в сторону, он увидел, как подошли санитары, положили Крамера на носилки, закрыли его с головой накидкой и унесли.

— Н-да, — задумчиво протянул я. — Попросите его повторить слова Ганса Крамера.

— Ганс Крамер сказал: «Я умираю. Это Алеша. Москва. Да поможет мне Бот». А больше он сказать ничего не успел, хотя Миша считает, что пытался.

— Миша уверен, что Ганс Крамер не сказал: «Я умираю из-за Алеши из Москвы»?

Мише показалось, что он мог иметь в виду именно это, хотя ни «из-за», ни просто «из» не прозвучало. Только: «Я умираю. Это Алеша. Москва. Да поможет мне Бог». Миша очень хорошо все это запомнил, потому что Алеша — имя его отца.

— Вот как? — заинтересовался я. Миша объяснил, что его полное имя Михаил Алексеевич Таревский означает: Михаил, сын Алексея. А Алеша уменьшительная форма от имени Алексей. Миша был уверен, что Ганс Крамер сказал: «Это Алеша». «Es ist Alyosha».

— Спросите Мишу, — медленно начал я, — не может ли он описать кого-нибудь из людей, окружавших Крамера перед тем, как тот закачался и упал.

Спросите его, может быть, кто-то что-то держал или делал что-то неестественное. Может быть, Крамеру дали что-нибудь съесть или выпить?

Стивен уставился на меня:

— Но ведь это был сердечный приступ.

— Что-нибудь могло его спровоцировать, — мягко сказал я. — Потрясение. Спор. Случайный удар. Аллергия.

— А, понятно.

Он задал самые опасные вопросы так, что они выглядели совершенно невинными. Миша, придерживаясь того же самого стиля, откровенно ответил на них.

— Миша говорит, — сообщил Стивен, — что он не знал никого из людей, стоявших рядом с Гансом Крамером. Он только видел их на соревнованиях в тот же день и накануне. Русским не позволяют общаться с другими конюхами и участниками, так что он не разговаривал с ними. Сам же он не видел ничего такого, что могло бы вызвать сердечный приступ, но он все-таки смотрел со стороны. Он не помнит ни спора, ни удара. И насчет еды и питья он не может ничего сказать с уверенностью. Хотя ему кажется, что Крамер в это время ничего не ел и не пил.

— Что ж, — продолжая напряженно думать, сказал я, — а не было ли там кого-нибудь, кто, по его мнению, мог бы быть этим самым Алешей?

Миша так не думал, поскольку когда Крамер произнес это имя, рядом с ним была только девушка-англичанка, но она никак не могла быть Алешей, поскольку это мужское имя.

Я опять начал замерзать. Если Миша и знал что-нибудь еще, я не представлял себе, как добраться до этого знания. Я сказал:

— Пожалуйста, поблагодарите Мишу за его чрезвычайно любезную помощь и скажите мистеру Кропоткину, насколько я признателен ему за то, что он предоставил мне возможность свободно поговорить с Мишей.

Благодарности были приняты как должное. Кропоткин, Стивен и я отошли от скакового круга и направились к конюшням. Миша с лошадью в поводу шел в нескольких шагах сзади. Когда мы вышли на дорожку между двумя рядами конюшен, зеленый деревянный фургон, приглушенно рычавший все время, пока мы разговаривали, неожиданно взревел.

Испуганная лошадь вскинулась на дыбы, и Миша вскрикнул. Я автоматически обернулся, чтобы помочь ему. Миша всем весом повис на уздечке. Гнедой снова вскинулся; его копыта, фигурально выражаясь, смотрели мне прямо в лицо.

Когда я бежал к ним, то успел заметить, что взгляд Миши упал на что-то у меня за спиной. Его глаза округлились от страха. Он что-то закричал по-русски, отпустил поводья и бросился бежать.

Глава 7

Автоматически я схватил упавшие на землю поводья и только потом оглянулся.

До смерти мне оставалось не больше трех секунд. Высокая крыша зеленого фургона уже загородила небо. Мотор машины оглушительно ревел. Узор решетки радиатора я запомнил, пожалуй, на всю жизнь. Не меньше шести тонн без груза, подумал я. Это было неподходящее время для бесполезных размышлений, но все мысли промелькнули в тысячную долю секунды. Для действий же потребовалось немного больше.

Левой рукой я вцепился в гриву лошади, а правой — в переднюю луку седла и то ли вскочил, то ли взлетел в седло.

Гнедой был сильно напуган шумом и видом летящего на него фургона. Вообще-то лошади не осознают необходимости как можно быстрее убираться из-под колес грохочущего джаггернаута. Испуганная лошадь способна скорее броситься под машину, чем умчаться прочь.

С другой стороны, любая лошадь очень восприимчива к человеческим эмоциям, особенно когда сидящий у нее на спине человек теряет голову от страха. Гнедой безошибочно ощутил охвативший меня ужас и рванул с места.

Со старта лошадь способна оторваться от любого автомобиля на сотню ярдов, но фургон разгонялся уже довольно долго. Стартовый рывок коня позволил выиграть всего несколько ярдов; ревущий зеленый убийца несся за нами по пятам.

Если бы мой конь умел рассуждать, то он метнулся бы вправо или влево, в один из узких проходов, куда фургон не смог бы протиснуться. Но вместо этого он поскакал по прямой, отчего несчастье казалось неминуемым.

То, что я держал поводья в руках, мало чем облегчало положение. Когда Миша вел коня в поводу, он перебросил поводья через его голову, и теперь они свисали с левой стороны. Поэтому я не мог взять поводья в обе руки и управлять лошадью. Обычно наездник направляет движение своего коня, натягивая повод. От этого мундштук врезается в чувствительные уголки лошадиного рта. В моем же случае от мундштука не было никакой пользы. Я не засунул ноги в стремена, был одет в тяжелое пальто, а меховая шапка сползла на лоб, грозя скинуть очки. Лишенный направляющей руки, гнедой решил по-своему и бросился на скаковое поле.

Инстинктивно он повернул направо, на свой привычный маршрут, и понесся, напрягая в панике все свои силы. За нами в воздухе оставался грязевой шлейф. Я подумал, надолго ли у коня хватит сил. Оставалось надеяться, что надолго. Тут мне показалось, что звук мотора стал затихать. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. На ровном поле ипподрома, по прямой, фургон мог двигаться куда быстрее лошади. Вероятно, мотор переключили на прямую передачу, и поэтому он работал тише.

Я рискнул покоситься через плечо, и мое настроение взмыло вверх, как воздушный шар. Фургон отказался от преследования. Он развернулся около выезда на поле и уже двинулся в своем первоначальном направлении.

«Чертовщина! — подумал я и одновременно провозгласил про себя: Аллилуйя! О благородное животное, хвала тебе и твоему предполагаемому Создателю!»

Но оставалась еще одна проблема. Нужно было остановить коня. Паника охватила его очень быстро, а вот чтобы успокоиться, требовалось время.

Шапка наконец свалилась. Холодный ветер взлохматил мои волосы и обжег уши. Дождь заливал стекла очков. Тяжелое двубортное пальто, застегнутое на все пуговицы, оказалось явно неудачным новшеством в экипировке жокея. Развевающиеся широкие брюки тоже не оказывали на лошадь умиротворяющего действия. Я подумал, что если не попытаюсь поймать стремена, чтобы управлять ногами, то скорее всего позорно шлепнусь на землю, а мистер Кропоткин вряд ли будет доволен тем, что его олимпийский скакун сбежит.

Мало-помалу мне удалось исправить положение. Для этого пришлось проехать весь круг, всю милю. К счастью, поводья свисали именно с той стороны, куда бежал гнедой. Они тянули его голову налево, и он бежал вплотную к внутреннему барьеру. Когда же мне наконец удалось сунуть ноги в стремена и прижать бок лошади правым коленом, она послушно приняла влево. Я приговаривал:

— Стой, мальчик, стой, старина, — и тому подобные заклинания. Хотя я говорил по-английски, гнедой отлично понял мои интонации и настроение.

Когда мы, миновав полкруга, оказались перед пустыми трибунами, он успокоился и перешел на шаг. Я похлопывал коня по шее, продолжал уговаривать, и вскоре он остановился.

На этот раз гнедой выказывал куда более заметные признаки усталости, чем после тренировочной проездки. Он раздувал ноздри, его бока вздымались.

Я смахнул воду с очков и расстегнул пару пуговиц на пальто.

— Все в порядке, дружище, — сказал я, продолжая похлопывать его по шее, — ты хороший мальчик.

Конь лишь покосился на меня, когда я осторожно наклонился вперед, опустил правую руку под его шею и перекинул поводья через его голову. Когда головной убор вернулся на привычное место, гнедому стало легче и он по первому моему сигналу с удовольствием, типичным для хорошо обученной лошади, пошел рысью.