Алексей Грачев - Кто вынес приговор Страница 19

- А работать на кого будем? - спросил один из красноармейцев, натягивая на голову шлем.

- Как на кого? - оторопел зазывала. - На вас. На трудовую артель.

- Знаем, что за трудовая артель, - засмеялся второй, тоже облачаясь в шлем. - Батька, матка, дочки, сынки. А звание - трудовая. От финансовых агентов чтоб скрываться. Нет, дядька, не мани нас наварным столом... Трудовая валяная артель, - закончил он презрительно. - Айда, Саня, смотреть я на него не могу.

Костя проводил их взглядом, одобрил про себя: молодцы ребята, как отчесали мелкого буржуя, и головы не поднимает, сидит как в воду опущенный. Увиделся ему тут вагонный тупик за станцией, у лесопилки, а на рельсах, засыпанных снегом давно, в два ряда эти паровозы старые: понурые, с пробитыми тендерами, с помятыми будками, с выбитыми стеклами, с механизмами, опутанными золотистой паутиной ржавчины, с разинутыми по-голодному топками, из которых и до сих пор тянет каменным углем остро и едко. Собирались их было валить в литейные печи, да вот комитет большевистской партии решил поднять людей на ремонт. Оно и понятно - мало паровозов, а заводы не отстроены, чтобы выпускать их быстро да дешево. Подумал: может, уже нынешней зимой выйдут паровозы на большую дорогу, побежит за ними на стальной пристяжке черед вагонов, платформ, пульманов, цистерн. Зафукают они черным дымом, застучат колесами по рельсам - где будут в это время парни в армейских шинелях?

- Ремонтировать паровозы собрались, - проговорил он, поднял голову и поразился даже. Только что разговаривали его соседи по столу с тихой матерной бранью, с "блатной музыкой", с плевками, с чавканьем, с пыхтеньем. А тут замолчали, глядели на Костю с тревогой, с ожиданьем, и казалось, что ждут они какого-то приказа от инспектора, вроде: "Идемте со мной..."

И были в напряжении, даже клонились со стульев. Крикни кто-нибудь "шухер" - кинулись бы к дверям. Или же на него, на инспектора, с наганом, с ножами, которые, наверняка, в карманах. Поболтав ложкой, как ни в чем не бывало, как не заметив этой разительной перемены, случившейся непонятно по какой причине, он сказал снова:

- Глядишь, ездить в поездах будем свободней. Купи билет и езжай, хоть в мягком, хоть в жестком.

Хрусталь вздохнул, перекатил окурок из одного угла рта в другой, проговорил лениво:

- Зачем нам мягкий. Мы привыкли в арестантских за казенный счет.

Тут же встрепенулся незнакомый мужчина:

- А ты хлебай похлебку, а то остынет.

- Я и холодную люблю, - отозвался спокойно Костя, разглядывая теперь пристально рябое лицо с дикими глазами. - А вот ты кто такой, чтобы меня тыкать, я бы хотел знать?

- Арестуй и узнаешь, - закричал незнакомец и выложил кулак с татуировкой, другой рукой зашарил в кармане. Что там у него? Нож? Наган?

- Ну, ты, - подтолкнул вдруг Хрусталь своего соседа под бок локтем. "На скрипке сыграть"* захотел?

_______________

* Н а с к р и п к е с ы г р а т ь - быть арестованным.

Он улыбнулся миролюбиво, пояснил пренебрежительно:

- Псих, что с него спрашивать. Ушков это. "Ксива"* у него дагестанская. Давай, Ушков, выкладывай свою "бирку".

_______________

* К с и в а - документ.

К удивлению Кости, незнакомый вытянул из бокового кармана документ, кинул через стол, рядом с чашкой. Кажется, и верно, в порядке, дагестанская отметка. Может, украл где или же подделал... Он так же бросил его назад, вызвав на лице Хрусталя поощрительную усмешку.

- Уточним как-нибудь...

- Уточняй, - хмуро буркнул Ушков.

Вскочила вдруг Лимончик, затягивая платок.

- Погоди, Зинаида, - остановил ее Костя, снова откладывая ложку.

Нет, придется ему хлебать холодную солянку.

- Сколько раз тебя предупреждали, чтобы не появлялась на улицах с мужчинами?

- Кормиться-то надо, - протянула плаксиво Лимончик, надула губу, точно капризный ребенок.

- Почему сбежала из ремонтных?

- Пыльно там. В носу все время щиплет.

- Пыльно, а табак куришь. И папиросы, и махорку садишь вовсю.

Лимончик рассмеялась, запустила руки в рукава.

А Костя вот тут не выдержал наконец. Он заговорил, а голос срывался:

- Вам Советская власть дала амнистию. Верно, безработица. Но сейчас посылают людей на расчистку путей, на выгрузку и погрузку, по пятьсот человек ежедневно. Постоять в очереди на бирже, и в кармане - трудовые деньги...

- В домзаке я эти проповеди слыхал, - отозвался со смехом Хрусталь. Теперь вот в трактире...

- Что он к нам завалился, - закричал вдруг Ушков. - Шел бы своей дорогой. И на другом столе не растаял бы.

Костя посмотрел на Лимончика, ожидая ответа.

- Пусть меня назад отошлют, в Питер, к папе с мамой, - протянула она нараспев, покачалась, точно исполняла падеспань. Нагнулась через стол близко к лицу Кости, пахнуло резко табаком и духами, пивной горечью:

- Я благородных кровей, может.

Костя пообещал хмуро:

- Попадешься еще раз - вышлем дальше. Лес валить будешь.

- Я, может, замуж выйду за лекаря. Вот вам и лагеря, - засмеялась снова Лимончик, направляясь к двери из трактира.

- А вот я так отработал уже досыта, - сказал Хрусталь. - В Ямбурге, на родине, у купца, у зеленщика. Корзины ему таскал на базар. И в Петрограде - печатником. У меня профессия такая - печатник.

- Знаю я твое печатание, - ответил Костя. - Когда тебе было стоять за машиной, если имеешь восемь судимостей за грабежи, кражи, за побеги из "Крестов". Один с наружных работ, второй - из лазарета...

- Пришла ксива?

- Пришла, куда от нее денешься.

- Как от пупка своего, - прибавил Хрусталь. Он снял руку со спинки стула, запустил в карман, вытянул бутылку, заткнутую куском хлеба.

- Можешь шить нам дело, гражданин инспектор, а мы выпьем... Шесть гривен за перегонную бутылочку заплатил трудовых денег.

- Другая статья тебе будет, Хрусталь...

Сказав это, заметил, как помигал Хрусталь, как дернулся он невольно на стуле и тут же осклабился:

- Статей много, целая книга.

Подошел какой-то посетитель, увидев Хрусталя, шатнулся в сторону, а налетчик захохотал теперь с какой-то злостью. Налив самогон в стаканы, один поставил перед Ушковым, выкрикнул:

- Пей, Ушков. И не морщи лоб, а то вытащит инспектор кабур.

Он выпил, проследил, как бросил Ушков в рот содержимое стакана, проговорил:

- Дружок мой, Ушков. Два года назад докатился я до Москвы из Питера. В "коробочке" и встретились. "По блоку"* вместе уходили, только я - в Питер на отсидку, а он сюда.

_______________

* П о б л о к у - по этапу.

- О делах говорили? - спросил Костя.

Хрусталь хмыкнул, пробормотал, качая головой:

- Веселый ты человек, дядя-сыщик, а с виду не скажешь, всегда строгий, деловой и ходовый человек...

Он отодвинул тарелку, поднялся, гремя стулом:

- Подымай, Ушков, свой варзушник.

- Уж помогать так помогать, Хрусталь, - быстро сказал Костя. - Кто-то на той неделе снял с женщины перстни да кольца, а из ушей - сережки. Перстни с бирюзовыми камнями, дорогие...

Хрусталь застыл, неторопливо оглянулся, а глаза замигали, не остановишь - с чего бы это? Ушков тоже наклонил голову, точно ждал сигнала от своего дружка.

- Один был в длинном пальто из парусины желтого цвета, а второй - в кожаной куртке да шлеме...

- Так вот и ищи эту парусину.

И Хрусталь пошел быстро между столами, отталкивая встречных плечом. За ним Ушков, пригибаясь, точно борец на ковре. В коротком пиджаке, в желтых лаковых сапогах, какие обычно носят "юрки" - ловкие и опытные воры-рецидивисты.

Появился официант, собирая со стола тарелки, заговорил с каким-то возбуждением:

- Присматривал я за столом, Константин Пантелеевич. Ну и в компанию сели вы. Ай-яй-яй...

- Сидим, бывает, что поделаешь.

Он оглядел шумящие столики, как поискал там кого-то, спросил тихо:

- В кожаной фуражке был здесь вчера или сегодня?

- Ходил Хрусталь в такой фуражке.

- Это я знаю.

Нет, не Хрусталь напал на человека в белых бурках. А вот почему он заморгал, как зашел разговор о серьгах и кольцах? С чего бы это?

17

В "дознанщицкой" тянуло угаром, как в давно заброшенной бане. Из дежурки доходил сквозь стены голос дежурного, повторяющего слова телефонограммы откуда-то. В коридоре негромко бурчал милиционер - ругал посетителя, прибредшего в розыск в такую рань.

- Некогда им с тобой... Заняты...

За окном накатывался метельный ветер, повизгивала плохо прикрытая форточка. Площадь льнула к окнам брезжущим светом фонарей, редкие прохожие казались странниками, уходящими за стены зданий, как в далекие, неведомые поля.

Сидели в пальто, в шубах, не снимая шапок, для тепла нещадно дымя папиросами. Летучку сегодня вел Костя, по поручению Ярова, отбывшего вчера еще в уезд. Сбоку Федор Барабанов - с покрасневшим крючковатым носом, с плохо пробритыми щеками. Вчера он надумал отпроситься на день, а Яров не разрешил: и так агенты на счет. Вчера же, проходя по коридору, слышал Костя, как покрикивал в курилке Барабанов. Кому-то там (не голым же стенам) жаловался: