Владимир Рыбин - Золотой капкан Страница 19

— Как это тебе удалось?

— Разве это вопрос? В наше-то время.

— Он же был весь поломанный.

— Не весь. Спецы быстро поправили. Теперь я приглашаю вас на легкую прогулку.

— Его надо сначала облетать после ремонта.

— Облетали. Надежность стопроцентная.

— А куда?

— Я сказал: райское местечко. Вы не знаете.

— В нашем районе?

— В нашем.

— И я не знаю? Такого не может быть.

— И все-таки.

— Интересно.

— Вот я и говорю: вам будет интересно.

— Когда… это?

— Да прямо сейчас. Я за вами заеду.

Через полчаса Плонский стоял на краю аэродромного поля возле одинокого серо-зеленого вертолета, уныло опустившего длинные лопасти винта. Пилот молодой, по-военному подтянутый парень с ускользающим взглядом темных глаз — в ответ на «здрасьте» Плонского только кивнул и исчез в открытом овальном дверном проеме. Толмач кинул туда же большую сумку, что привез с собой, широким церемониальным жестом пригласил гостя садиться.

— Что, больше никого? — удивился Плонский.

— А зачем нам еще кто-то?

Толмач закрыл дверь, и в иллюминаторах сразу замельтешили раскручивавшиеся лопасти.

Через минуту белевшие вдали окраинные дома райцентра исчезли из вида, и до самого горизонта раскинулись немереные просторы тайги.

— Куда мы все-таки? — крикнул Плонский. Его не покидало непонятное беспокойство.

— Теплый ключ! — прокричал в ответ Толмач и, склонившись над сумкой, принялся выкладывать на стол фляжки, бутылки, баночки с закуской.

— Теплый ключ я знаю. А ты говорил: не знаю.

— Вы там бывали?

— Не пришлось.

— Вот и побываете.

— А что там? Или кто? — заулыбался Плонский, подумав, что этот "новый русский" верняком обзавелся запасным убежищем, этакой норой, где в случае чего можно переждать «непогоду». Может, даже и с бабами.

Толмач угадал его мысли, замотал головой.

— Девок нету. Не хватало еще баб в тайгу тащить.

— Но кто-то есть?

— Таксатор там живет. Знакомый.

Таксаторами звали оценщиков леса, людей, которым с весны до осени полагалось мотаться по тайге. А этот что же — сидит на месте?

И опять Толмач угадал его мысли.

— На пенсии он. Всю жизнь по тайге шастал и теперь без нее не может.

— Охотник?

— Ружье, конечно, есть, но он из него почти не стреляет. С фотоаппаратом по лесу ходит. Такой вот чудик.

— А еще там кто?

— Никого. Один живет. Мои люди, конечно, бывают у него, привозят то, другое. Да я изредка навещаю. Теперь буду, конечно, почаще.

"Точно, убежище, — подумал Плонский. — Но почему он решил засветить эту свою тайную нору? Или уж совсем уверовал в свою безопасность?"

В оглушающем шуме разговаривать было трудно, от крика першило в горле, и Плонский, сам того не заметив, высосал до дна стаканчик коньяка. Вспомнил вчерашний зарок, но не расстроился из-за того, что не сдержался: не каждый день бывают такие прогулки на вертолете, можно и простить себе.

— А сейчас чего туда? — спросил он.

— Ничего. Хорошее местечко. Хочется вам показать.

Это была неправда. Что-что, а лукавое словоблудие Плонский сек изначально. Да и вел себя Толмач не как праздногуляющий: не отрывался от иллюминатора, что-то все высматривал в тайге.

Начались сопки, которые вздымались все выше и круче. Порой лесистые склоны так стремительно подлетали под самый вертолет, что невольно замирало сердце: вдруг зацепит? Вспоминалась история с «золотым» вертолетом: врезался же. Впрочем, не врезался бы, если бы не лопнули какие-то там тяги, о которых так заумно написали технари, обследовавшие разбитую и сгоревшую машину.

Плонский тоже стал всматриваться в таежную пестроту, с детским азартом выискивая меж деревьев если не медведя, то хоть косулю. Но никакой живности он не видел. Будто внизу не лес был, которым бредят охотники, а бесконечная зеленая пустыня. Не раз вспоминал он о Красюке и Сизове, которые шли сейчас по такой же вот тайге. Но они были далеко, совсем в другой стороне, и увидеть их здесь было никак невозможно.

Через сорок минут полета впереди открылась широкая долина, посреди которой змеей извивалась блескучая лента речки. Пролетев некоторое время вдоль долины, вертолет накренился и, как показалось Плонскому, пошел прямо на черневший в глубокой тени крутой склон сопки.

И вдруг эта гора словно бы повернулась боком, открыв узкий распадок. Еще через минуту внизу показалось что-то вроде большого сарая, вплотную прижавшегося к скальному обрыву. А чуть ниже по склону зеленела будто специально приготовленная для вертолета лужайка.

Трава была высокая, и Плонский, выбравшись из вертолета, сразу утонул в ней по колено. Он стоял и недоуменно оглядывался: ничего особо замечательного вокруг не было — лес как лес. Только разве воздух, ароматный, смоляной и такой густой, что его, казалось, можно резать ножом.

— А? Как дышится?! — крикнул Толмач, выволакивая из вертолета свою сумку. — А вот и он.

— Кто?

— Хозяин здешний. Леша Манько. Встреча-ает!

В голосе Толмача звучали незнакомые Плонскому интонации. Будто он прибыл на побывку к родному дедушке.

Человек, спешивший к ним по пологому склону, и впрямь походил на древнего старика, с лицом, заросшим так, что и глаз не видно. На груди его висел, подпрыгивая при каждом шаге, большой фотоаппарат.

— Он что, снимать нас будет? — обеспокоился Плонский.

— Не будет. Он знает что можно, чего нельзя. Мудрый старик. Только болтливый. Ну да будешь болтливым, когда неделями не с кем словом обмолвиться.

Бывший таксатор оказался еще и бесцеремонным. Не поздоровавшись, он кинулся к сумке Толмача.

— Привез?

— Все, что ты просил: проявитель, фиксаж, бумагу.

— А пленку?

— И пленку. Бобины — 60 метров — хватит?

— Маловато. Ну да обойдусь. Понимаешь, — вдруг повернулся он к Плонскому, — чтобы поймать хороший кадр, приходится щелкать и щелкать. — И протянул руку. — Будем знакомы. Манько.

— Леша Манько, — добавил Толмач. И вдруг запел на знакомый мотив: "Я ле-еший, хозя-аин здешний!" — И захохотал. — Не любит, когда его по имени называют. Леша — звучит, как леший.

Только сейчас, в этой беззаботности, Плонский понял, что все время находился в напряжении, ожидая неведомо чего.

— Расслабляйся, будь как дома, — сказал Манько, каким-то звериным чутьем угадав его состояние.

— Да я просто устал, — неожиданно для самого себя пожаловался Плонский.

— Это мы тебе поможем. Как рукой снимет.

— Выпивка не поможет, — сказал он, подумав, что намек именно на это.

— А мы тебя живой водой. Ты куда приехал? На курорт! Верно, Миша?

— Верно, верно! — Толмач все смеялся, искоса взглядывая на Плонского.

Так, переговариваясь, они дошли до странного дома, вплотную прижатого к отвесной скале. Крышу составляли круто наклоненные еловые плахи, обложенные дерном.

— А где летчик-то? — Манько оглянулся. — Чего он там?

— Пускай сидит, — сказал Толмач. — Мы ненадолго.

— А я думал: заночуете.

— Посидим, поговорим, да и обратно. Государственные дела ждать не могут.

— Ну, если государственные, тогда конечно…

Он хитро ухмыльнулся. А Толмач опять захохотал. Что-то ему сегодня было особенно весело.

В маленькое окошко било солнце, и света хватало, чтобы разглядеть просторное помещение. Посередине громоздился большой стол, заваленный бумагами, уставленный какими-то банками. У стены были высокие нары с надувным матрасом и спальником-пуховиком. В углу, вплотную к голой скале, заменявшей четвертую стену, стояла железная печка. И на всех стенах большие и малые квадраты фотографий. Пейзажи, отдельно стоявшие деревья, тучи над лесом, звери и птицы, сидящие, бегущие, летящие.

— Все это здесь наснимали?

Плонский обернулся, увидел, что хозяин с ревнивой настороженностью следит за ним. Интерес гостя к фотографиям ему явно нравился.

— У меня целая фотолаборатория, — обрадованно заговорил Манько. — И электричество есть, движок вон там, — махнул он рукой куда-то в сторону.

В углу этого необычного дома темнела ниша, в глубине которой поблескивали на полках разные бутылки, банки, баночки.

— Ты расскажи, расскажи ему, — крикнул Толмач. — Видишь, человеку интересно. У тебя же тут вся тайга.

Хозяина не надо было упрашивать, подошел и, тыча пальцем в фотоснимки, начал сыпать торопливой скороговоркой.

— Это кедр, каких мало осталось. Сорок метров высотой. Это лиса на стреме. А вот медведь. Как я его напугал, сердешного, подумал, наверное, что на него пушкой нацелились. Объектив-то у меня бо-ольшущий. — Он радостно хохотнул. — А это хитрющая росомаха. А вот сосна на вершине, вишь как ее изломало ветрами-то? Опять сосна. Мавзолейная. Редчайший экземпляр. Каракули на коре видишь? Как письмена. Ее так и зовут: дерево-книга. Старики говорят, что на этой коре начертаны судьбы людские. А это колючий элеутерококк из семейства аралиевых, тот самый, что в аптеках…